Лабиринты Зейнеп Гексу

Зейнеп любила свой офис и залитый светом с начала рассвета до последнего луча солнца маленький кабинет. Со второго этажа ее детища, «Дома судьбы», ставшим путевкой в новую жизнь, прибежищем для уже десятков несчастных женщин, был прекрасный вид. Ее дом словно плыл в зеленых водах крон пушистых кустов, мимо розовых и фиолетовых островков густо усеянных цветами гибискуса и дуранты, ванильный аромат которого поднимался на волнах ветра до ее окна. Чуть дальше виднелась плоская крыша серого здания, по обоим краям которого гордо развевался красно-белым полотнищем их национальный флаг. Зелень, высокий забор и полицейский участок рядом самым наилучшим образом сказывались на спокойствии и психологическом состоянии женщин пребывающих в ее приюте. Прикрыв створку окна, Зейнеп нажала кнопку на кофеварке и стояла не шелохнувшись, пока шум и потрескивание машины не стихли. Прежде, чем взять кружку в руки, она по привычке с удовольствием вдохнула горячий и горький аромат, внутренне настраивая себя на рабочий лад, пытаясь вытолкнуть из головы все события, что чуть не сбили ее с праведного пути. «У меня получится. У меня все получится», — она отпила кофе и подойдя к круглому зеркалу на стене, поправила идеально гладко уложенные волосы. Длинные серебряные серьги придавали строгость ее лицу и Зейнеп немного сдвинула брови, и втянула щеки, думая о том, что лет через пять быть может в ее лице совсем не останется той детской припухлости придававшей неуверенности ее взгляду. А уверенность нужна была не только ей, но и всем тем девушкам, женщинам, что вынуждены были обратиться к ней за помощью. «Вчера кажется тоже получилось», — вспомнила она, как после того кошмара в отеле, нашла Барыша. Не смотря на то, что она полчаса провела в туалетной комнате, Зейнеп казалось она все еще окружена облаком ее неуправляемых желаний и мыслей. Предательские змеи все еще обнимали, скользили по ее запястьям, едва касались бедер и живота, как магические письмена на коже, и они были видны всем насквозь. Но он ничего не заметил: ни ее дрожащих рук, ни горящих щек, ни вспотевших подмышек. Барыш весь вечер говорил об Озане Тунче, адвокате, что господин Тунч согласился предоставить нужную ему информацию, что Барышу немногим придется пожертвовать, чтобы совершить эту сделку между клиентами. Чистые голубые глаза Барыша были полны восторга и доверия, ему и в голову не могло прийти, чем занималась его жена час назад. Зейнеп была уверенна, что скажи ему кто-нибудь об этом, он бы лишь рассмеялся и в худшем случае оскорбился. Он любил ее, по настоящему любил ее тем самым чувством, когда между двумя людьми существует истинное доверие, когда прежде всего ты будешь искать ответ в любящих тебя глазах, даже если весь мир будет против. И он бы поверил ей, она знала, но эта уверенность никак не могла стереть эту скользкую тень ее предательства — в этом она тоже призналась себе, ведь Зейнеп почти научилась признавать свои ошибки и не винить себя за них. Она машинально поправила клавиатуру, так что бы та стояла идеально ровно к монитору. Проверила пыль. Убрала карандаш из стаканчика с ручками. Чтобы порядок был в голове, прежде он должен быть у тебя на столе — Зейнеп всегда старалась следовать этому совету. Капля упала на ее подпись и медленно стала растекаться синей кляксой. Зейнеп взяла салфетку и новая капля вздрогнула теперь уже на ее руке. «Черт!» Она и сама не заметила, как ее глаза плачут. Быстро приложив салфетку к глазам она поспешила к зеркалу, ведь должно было убрать следы слез еще до того, как откроются двери, закрыть, скрыть от всех то, с чем еще сама не разобралась, но не успела — пришла мама Нармин. — Милая, — Нармин быстро обняла ее, поцеловав воздух рядом с ее щеками. — Взяла бы себе неделю отдыха, тем более после вчерашнего. …А, что это у тебя? — она внимательно заглянула ей в глаза и голос Нармин старчески дрогнул: — Ты плакала? — Нет, это пыль, ты же знаешь у меня бывает аллергия. А что вчера произошло? — чувство, что все ее грехи известны любящему сердцу матери пронзило насквозь. — Барыша я уже отругала, как он мог потащить тебя туда! — Мама, это было мое решение, не стоило тебе… — Конечно твое, Зейнеп, — она встряхнула руками и ее трость стукнула глухо об пол. — Ты по собственной воле пошла ему навстречу, лишь потому, что считаешь обязанной себя. Пойми доченька, иногда не надо думать о других, тем более в твоей ситуации. — мама Нармин всегда ее защищала, даже от нее самой. Зейнеп захотелось прижаться к матери, посмотреть с любовью в ее выцветшие от времени глаза, провести по гордо седой пряди волос, обнять за все больше исхудавшие плечи. — Бери пример с Гюльбин, со своей старшей сестры. — Конечно, Гюльбин, — Зейнеп отстранилась, как будто так и надо было. Как будто ей непременно именно сейчас надо стало посмотреть еженедельник на своем столе. А потом положить его на полку. — Я встречаюсь с ней сегодня. — она снова с интересом посмотрела на Нармин. Не Гюльбин ли была причиной ее появления? С тех пор как они полностью поделили сферы своих интересов, с тех пор как Гюльбин плотно занялась их фирмой «Локус-групп», а Зейнеп всю себя посвятила этому дому, с тех пор ее, Зейнеп, решения по фирме перестали играть хоть какое-то существенное значение, Нармин все больше восторгалась способностями управлять делами ее старшей сестры Гюльбин. Пару раз Зейнеп слышала, что та назвала ее дочкой и это не было формальностью. «Быть может Нармин опять пришла склонить мое решение в нужную Гюльбин сторону?» — Так что привело тебя так рано, мама? — Я просто хотела тебя увидеть. Нармин осторожно, чтобы не было больно, Зейнеп это знала, села на гостевой диванчик перед столом, как обычно изящно не смотря на болезнь, поддернув штанины своего великолепного белого костюма. Гюльбин часто тоже такие носила. — Похороны так быстро прошли, — сказала она вдруг притихшим голосом. — Мы даже не попрощались с Сакине толком. Знаешь, Зейнеп, Сакине была мне почти сестрой. Как тебе Гюльбин. Зейнеп покачала головой, чувствуя, что погружение в причины и смысл слов, в их истинное значение, внесло бы куда больше раздрая в ее душу, чем то принятие простого факта, что Сакине и в самом деле бросила ее, а Нармин воспитала. Что Гульбин она едва помнит в детстве, как и сейчас — эта взрослая женщина была ближе к ее названной матери, чем к ней, ее родной сестре. Вот и все и ничем это не исправишь. Зейнеп давно приняла это и смирилась, ведь иногда надо просто принять то, что есть. — Теперь ты и Гюльбин стала матерью. Как мне, — «И ты имеешь на это право, мама». Зейнеп нацепив на себя очки взяла со стола бумаги. — Мерием, бедная девочка, вот уж действительно кому нужна помощь. — А что с ней? — Нарин пыталась быть заинтересованной, но на самом деле Зейнеп знала, что сердце Нармин отдано навсегда ей, ее дочери и теперь Гюльбин, что там нет места для неизвестной ей Мерием. Но быть может поэтому Нармин и смогла стать ей настоящей матерью — потому что позволила так глубоко проникнуть в свое сердце. Судьба Мерием в чем-то было похожа на судьбу самой Зейнеп: едва девушке исполнилось восемнадцать, родители отдали ее замуж за человека которого она едва знала. И быть может бедняжка из села так бы и прожила спокойно всю жизнь под боком мужа, не зная что такое истинная любовь и свобода, если бы он не бил ее нещадно, при этом пытаясь зачать наследника. В их «Доме судьбы» худенькая с оленьими глазами Мерием появилась уже в положении и после беседы с психологом согласилась подать на развод. После второй беседы она решительно сказала, что должна избавиться от ребенка. А вчера когда до аборта осталось три дня снова передумала. Мериам имела на это право, «Дом судьбы» всегда придерживался правила не давить на женщин в этом вопросе и окружать заботой и вниманием тех, кто решался рожать уйдя от мужа. Но в случае с Мерием она была не уверенна, что это только ее решение. Зейнеп знала, что с Мерием встречалась ее свекровь и именно она могла повлиять на решение девушки. — Но ведь дети это прекрасно! — Нармин так и не поняла, что хотела сказать ей Зейнеп. — Да, но только желанные. Я не уверенна мама, что это так в случае с Мерием, — Зейнеп отложила дело и сложила руки как школьница за партой. — Но в любом случае мама, я не имею права вмешиваться в это. Быть может я чего-то так и не научилась понимать. — Ты поймешь когда у вас мужем появятся свои дети, — она явно пыталась смягчить ее этим. Так она думала. «У меня есть Диляра, мама». Нармин, приоткрыв рот и покачивая головой все еще ожидала ответа. Зейнеп была уверенна, что она услышала ее так и не сказанный слова, и ответ ее она тоже знала: «Диляра не твоя дочь, милая. Когда ты с ней познакомилась ей было уже семнадцать, и она просто заблудшее не здоровое дитя. Но не твое. Это не твой крест». Зейнеп не хотелось говорить о «быть может когда-нибудь своих» детях. — Иногда мне кажется, что все эти женщины и есть мои дети. Нармин кажется это развеселило. Когда она смеялась, когда Зейнеп казалось что этот смех искренен, внутри нее становилось тепло и как-то радостно. — Некоторые из них старше тебя раза в два. Я бы тоже когда-то могла быть твоей дочкой, помнишь? Когда папа обманул меня. Я могла бы прийти в этот дом, — короткий всплеск веселья, как часто это бывало с Нармин заканчивался слезами. И Зейнеп, как всегда, не могла поступить иначе, чем подойти к Нармин и обнять ее. — Моя мамочка… Ты единственная моя настоящая мамочка, — гладила она жесткие поседевшие пряди Нармин, закрыв глаза и вдыхая запах ее горьковатых духов с сиренью. — Ты не бросишь меня никогда. Зейнеп посмотрела во все еще влажные, выцветшие от прожитых лет, но все еще чуткие глаза своей матери. Нармин чувствовала ее боль как свою, и видела, и понимала, что с дочерью происходит что-то странное. Слова почти вырвались из ее груди, о том что теперь она по настоящему оказалась одинока, и о том, что прошлое так внезапно, умирая, настигло ее, спутав ясные правильные мысли и очернив душу грехом. Но Нармин не заслужила всего этого.

***

После обеда в «Доме судьбы», как яркая падающая звезда в чистом небе появилась Айше Полак. — Госпожа Полак, госпожа Полак! — секретарь Зейнеп, встряхивая руками и курчавой белой головой пыталась удержать рвущуюся к ней в кабинет звезду. Айше, картинно закатывая глаза, подведенные яркой зеленой краской и заламывая руки, охала и ходила то к ее двери, то обратно, яростно взмахивая подлом красного платья, словно приемная перед кабинетом Зейнеп была ее клеткой, а она была диким зверем. — Воды? Чаю? — пыталась угодить секретарь. Айше плюхнулась в кожаное кресло у окна и протянула свои длинные красивые ноги заканчивающиеся белой платформой на туфлях. — Виски. У вас есть виски? — четко произнесла она с деланным акцентом, и огляделась, словно не видела перед собой секретаря. — Госпожа Полак, — Зейнеп решила, что мучить явно чувствующую явно не в своей тарелке женщину - это жестоко и протянула ей руку. — Я — Зейнеп Тунахан. — А-а… — Айше медленно подняла на нее глаза, но все же взяла руку и довольно растерянно пожала. А потом неожиданно улыбнулась, так тепло, что Зейнеп поверила бы ей, не знай она, что Полак актриса. Полак сидела на диванчике обхватив беспокойными длинными пальцами свои острые коленки и моргала беспрестанно нарощенными ресницами, словно не знала с чего начать разговор. Но ей что-то было надо, Зейнеп это чувствовала, что-то привело сюда обманщицу-Полак. — Госпожа Полак, если не ошибаюсь? — Да… Да, — она развернулась резко в сторону Зейнеп и наконец перестала моргать уставившись своими зелеными глазами. — Мне сказали, что вы искали меня. И вот, — она развела руками, — я здесь. — Да… — Зейнеп не знала что сказать, после того что она видела, привлекать Полак к «Дому судьбы» могло в будущем привести к последствиям, с которыми будет трудно справиться. Кинодиве конечно будет на руку упомянуть свое имя рядом с фондом защищающим женщин Турции, но что с того Зейнеп? Что если ее развод окажется ложью? Да и вся та история с избиением. Зейнеп вовсе не хотелось мараться. — У нас нет виски… Но может вина? Только «Долудже», простите. Потянув из бокала Айше кажется успокоилась. — Вы наверное знаете, госпожа Зейнеп, — Айше снова сделал долгий глоток и после приложила палец к уголку глаза. — Знаете мою неприятность с мужем. Все это знают! Аяз, мой любимый муж, расстроил меня. «Вчера ты не выглядела расстроенной», — вместе с этой в какой-то степени злорадной мыслью, даже сидя на кресле Зейнеп почувствовала слабость в ногах и не придумала ничего лучше, как тоже налить себе вина, стараясь его кисло-сладким вкусом смыть подпирающее в памяти наваждение. — Мужчины часто нас расстраивают. Таковы устои в этой стране. Муж часто считает жену недостойной делать собственный выбор, это просто не приходить им в голову, что женщина может сама сделать выбор когда ей рожать детей, где работать и что надевать на свое тело. Айше допила последние капли и растерянно посмотрела по сторонам. — Да… Аяз ревновал меня… Все проблемы из-за этого. Знаете, госпожа Зйенеп, он был против съемок в последнем фильме, «Настоящая любовь», вы не знаете конечно, я только начала сниматься… Там поцелуй один был, всего один, и Аяз как назло появился на площадке. А ничего не получалось, и мы снимали эту сцену снова и снова, — говорила Айше бесцветным голосом, глядя вглубь пустого бокала. — Но я не знала, что мой муж видел все, а потом вечером… — Она приложила ладонь к глазам и вздрогнула плечами. Зейнеп поспешила подать ей салфетку. — Я сочувствую вам, Айше, это часто начинается вот так, когда совсем не ожидаешь этого от любимого человека. Красные раздраженные пятна вполне натурально проступили на щеках Айше и Зейнеп подумала о том, сколько надо дней, чтобы сошли отеки и ссадины от мужского удара. Не меньше недели сходил небольшой синяк, а перелом носа нельзя скрыть как минимум две недели. За эти годы Зейнеп видела не одну «любимую жену» считающего себя вершителем судеб мужа. — Да… Да, я знаю вашу историю госпожа Зейнеп. Я помню все эти посты и статьи, как вся страна переживала, когда ваш муж похитил вас. Но потом… потом вы простили его. Мехди Караджа, — имя в ее устах хлыстом горячо обожгло кожу. — Вы защищали его в суде, я помню. Честно говоря, все думали, что вы снова будете вместе. — Это… Это старая история госпожа Полак и не имеет сейчас никакого смысла, — но Айше все продолжала смотреть на нее, моргая влажными ресницами, бесполезно проминая салфеткой черные разводы под глазами. Взгляд ее казался голодным. Словно она, Зейнеп, что-то должна была ей, словно не Айше Полак пришла к ней быть может за советом, а она Зейнеп непременно должна была обнажить свое сердце. — Это просто милосердие, мой бывший муж не был виновен в том преступлении в котором его обвиняли. И, кроме того, с тех пор он неукоснительно соблюдает все свои договоры предписанные с судом и прокурором. И больше не беспокоит меня. К тому же он женат и у него есть ребенок. Я тоже давно замужем и счастлива безмерно. Каждый давно живет своей жизнью, — Зейнеп казалось, что она рассказывает о каком-то другом человеке. Но так только и можно было сохранить хладнокровие, когда кто-то бесцеремонно пытался залезть тебе в личную жизнь. Чтобы и не обидеть человека и сохранить самолюбие, надо было просто абстрагироваться и быть как бы со стороны, не позволив вывести себя на эмоции. Занятия с психологом не прошли даром. Зейнеп наконец была довольна и она поспешила перевести разговор на выдуманные проблемы актрисы: — Так что именно привело вас сюда, госпожа Полак? Убежище, как я понимаю, вам не нужно. Хотя, если вы желаете… «Дом судьбы» может предоставить вам временное жилье, психолога и адвоката, — выдала она холодно весь спектр своих возможностей. Айше распрямила плечи и кажется собралась с мыслями. — Нет, конечно я ни в чем не нуждаюсь из этого, — сказала она так словно только это ей и нужно было. — Я, Айше Полах, хочу сделать благотворительный взнос в «Дом судьбы», хороший взнос, и получить у вас разрешение упоминать об этом в своих интервью и информационных площадках. Мы можем составить договор, госпожа Тунахан. Что ж, решила вмиг Зейнеп, вопреки недавним мыслям о невозможности сотрудничества с Айше Полак, об этом можно было хотя бы подумать.

***

В джинсах и белом свитере Гюльбин выглядела расслабленной и вовсе не походила на гендиректора большой фирмы. Разве только большой портфель из коричневой дорогой кожи указывал, что у этой женщины с собой увесистая пачка важных документов. Уличное кафе спрятанное в увитой густым плющом деревяной решеткой кажется совсем не подходило для подписания важных бумаг, но только пройдя по вымощенной булыжниками мостовой усыпанной мирно хрустящими под ногами листьями, свернув за куст олеандра и пройдя сквозь арку увитую плющом, Зейнеп поняла, почему сестра выбрала именно это маленькое, скрытое от чужих глаз, кафе. В такие места ходит немного народа и кроме с хозяином подобного заведения проще договориться о временном закрытии своего детища. А, войдя внутрь, она увидела и причину этой секретности. За небольшим столиком напротив Гюльбин сидел, вальяжно закинув ногу на ногу, Мехди Караджа. Зейнеп бы конечно развернулась и ушла, она бы точно это сделала, будь у нее время на раздумья, но оба и ее сестра и бывший муж, как по команде развернули головы. Взгляд Мехди прошелся по ней с головы до пят шершавым ластиком. Гюльбин казалась просто рада и приветливо махала рукой. Судя по уставленным на столике пузатым стеклянным стаканчикам и чашкам, они успели выпить не по одной порции чая и кофе. Мехди сухо кивнул и довольно небрежно подвинул ей плетеный стул, приглашая присоединится. — Добрый вечер, сестра, Мехди, — так же небрежно и просто поприветствовала она их. «Чтобы не выдать эмоций надо просто представить все как бы со стороны. Как фильм с Айше Полак в главной роли. Всегда можно переписать сценарий или сыграть иначе.» — Зейнеп! Что с тобой? — Зейнеп посмотрела на Гюльбин. Та, улыбаясь во все тридцать два зуба словно и не понимала, что не так. — Как всегда, чай с мелиссой? Эй, Мехмет, принеси чая с мелиссой моей любимой сестренке! Так слушай, Мехди, — она облокотилась на стол, едва успев убрать стаканчик с чаем, — я совсем не узнала тогда Озгюра, честно, и просто выставила его за дверь. Мне так стыдно, бедный Озгюр, что он обо мне думает! — Больше двадцати лет прошло, Гюльбин, — Мехди положил свою руку ей на руку. — Не удивительно. Но ты не беспокойся, я скажу Озгюру, что наша Гюльбин все еще прежняя. — Он так выручил тогда меня, — лицо Гюльбин скривилось как от боли и от лимонного вкуса, — если бы не Озгюр бог знает чтобы сейчас со мной было. Я должна была быть ему благодарна до скончания моих дней, но я все забыла. — Не будем о грустном, сестра. Лучше вспомни как мы устроили день рождение твоей сестре Зейнеп, — он посмотрел на нее и улыбнулся, словно она не была Зейнеп. Быть может он тоже пытался представить, что все иначе. — Кажется ей исполнилось тогда три года. — Да, точно, ты Зейнеп, перемазалась тогда вся кремом от торта и мы с Мехди еле отмыли тебя к приходу отца. Ты отбивалась, как маленький звереныш и мы с Мехди стали сырые до нитки. Вся моя кофточка промокла, — Гюльбин оттянула свитер на груди, смеясь, — и мама так сильно кричала, что я развратная дочь. А ты, Мехди успел унести ноги. Вот если бы пришел отец, тогда бы тебе не поздоровилось. — Да, Ремзи тогда отвлек его. Зейнеп не помнила ни того торта, ни того дня рождения. Но ведь сейчас она и не была Зейнеп Гексу, так же как Гюльбин говорила о матери словно та еще была жива, и Зейнеп Гексу не нашла ее тело засохшим солдатиком вытянувшееся на диване. Она подумала, что даже лицо Ремзи, ее брата, начинает стираться из памяти. — Ты не помнишь? — тихо спросил Мехди, качнув головой. — Нет ведь? Он словно что-то хотел сказать ей своим взглядом, она словно и в самом деле должна была что-то вспомнить, и за этим, она знала, он хотел ее на чем-то поймать. Но сейчас ей было не три года, она не звереныш и не Зейнеп. — У вас много общих воспоминаний, — «И мне нет в них места». — Ты была слишком мала, Зейнеп, — пропела довольная Гюльбин. — Я помню, брат Ремзи говорил, что мы многое не помним из детства. — Она снова засмеялась потрясая плечами и схватив Мехди за руку, а он хитро улыбался ей в ответ и в этот момент они явно думали о чем-то общем. — Мы совсем не обращаем внимание на твою сестру, Гюльбин, — Мехди развернул стул так, что все время теперь смотрел на Зенеп и ее пальцы крутящие чашку сразу стали какими-то неловкими. Она убрала руки на колени. — Но она не просто сестра, она еще так-то и твоя бывшая жена, — Зейнеп надеялась, что Гюльбин просто сказала это не подумав. — Не думаю, что ей приятно об этом помнить. Так ведь, Зейнеп? — она не ответила. Мехди снова развернул свой стул, так что теперь она не видела и не чувствовал его раскаляющего воздух взгляда. — Кроме того, я все еще не имею права приближаться к своей бывшей жене ближе чем на сто метров. Так что… Ее сестра совсем расхохоталась. Гюльбин словно была создана для веселья, кто бы мог подумать об этом в те дни, когда она вернулась. — Так тебя можно арестовать за это? — Если Зейнеп захочет. Все будет так, как захочет она. «Я хочу что бы ты замолчал и не говорил таким голосом, который снова заставляет меня вспомнить, кто я на самом деле. Но ведь это давно уже не я, теперь я - другая». Она отпила горьковатый остывший чай. Внутри кафе никого кроме них не было, и даже посторонние звуки словно поглощались плотным ковром темно-зеленого вьюна свисающего внутри тонкими побегами безнадежно ищущими солнца, которое лживо заменяли ярко-желтые лампочки на деревянных подпорках беседки. — Глупости, — она заставила себя улыбнуться. Громкая трель телефонного звонка нарушила установившуюся тишину. Гюльбин быстро полезла в свою объемную сумку. Она вмиг сделалась деловой и жесткой, и перебросившись с невидимым абонентом парой фраз, подхватив свой плащ, бросила на ходу: — Мне срочно надо на фирму. Зейнеп, через час я вернусь, надеюсь ты не забудешь про документы, — она тяжело поставила портфель на стул. — Тут по налогам и выплатам, все уже сделано, осталось только подписать на последних страницах. Когда Гюльбин ушла, в кафе сразу стало как-то тесно. Подождав пока хозяин соберет чашки и стаканы, она расстегнула металлическую защелку портфеля, вытащила первую папку и принялась медленно перелистывать страницы пытаясь вникнуть в их смысл. — Что-то еще госпожа? Зейнеп посмотрела на склонившегося перед ней белым колпаком хозяина кафе. Вряд ли она сможет сейчас проглотить хоть каплю. — Два кофе, — Мехди все еще был здесь. Кофе было как раз кстати — она вдруг изменила свое мнение. Зейнеп подняла глаза, Мехди не сводил с нее взгляда. Она закрыла папку почувствовав, что теперь у нее есть силы смело смотреть ему в лицо. Если бы она не знала его, если бы не знала эту навечно прилипшую суровую маску, то испугалась бы наверное. Но его едва заметно вздрагивающие ресницы, особенно на левом глазу, выдавали неуверенность, а далекий мягкий блеск в глубине темных глаз говорил ей, что мысли Мехди Караджа сейчас сосредоточенны на чем-то приятном. Ей снова стало неловко, что она так хорошо его знает, и осознав это щеки стали стремительно наливаться жаром. Зейнеп быстро опустила голову и снова сосредоточилась на документах. Строчки плыли, а буквы все никак не складывались в слова. Все ее силы уходили на то, чтобы удержать эту стену между ними. — Мне уйти? — казалось он сказал ей это неприлично близко. — Мне все равно. Прошло достаточно времени прежде чем он ответил: — Хорошо. — Что хорошо? — Еще одна размашистая закорючка украсила очередной лист. — Что тебе все равно, — она довольно кивнула головой на его слова. «Пусть знает, пусть будет уверен». — Тогда мы сможем говорить без того, чтобы пытаться прочесть что-то между сказанными словами. — Вполне, — рука дрогнула и синий хвостик чернил некрасиво загнулся. С нажимом Зейнеп вывела новую петлю. Его сосредоточенный взгляд вынудил ее на миг обратить внимание на предмет его интереса и он явно был сосредоточен на ее руках. Теперь она и сама видела - на ее пальцах сжимавших ручку красными лунками и царапинами вовсю красовался ее вновь проявившийся невроз. Зейнеп развернулась немного за столом, пусть он видел и знал ее давние слабости, но ей все же стало неудобно, словно она была поймана за постыдным занятием. — Хотел сказать спасибо за Кибрит. За то что смотришь за ней. Знаешь, — он усмехнулся, и вместе с тем голос его смягчился, — сегодня она даже отказалась переезжать в наш дом. Так и осталась с Джамиле и Нухом. Присматривает за их дочерью и за моей Мюжгян. — Она очень любит этих детей. Диляра вообще любит людей, она и мне помогает в центре. — Мне никогда не расплатиться с тобой за нее. — Она моя радость. Единственный человек, глядя на которого, я понимаю, что стоит жить, — слова вырвались у нее невольно. Глаза защипало и Зейнеп схватила стоящую на столе салфетку. Мехди подвинулся к ней, его рука легла на ее плечо и это было так странно, это успокаивающее прикосновение, словно через года, далекое и неуловимо знакомое. Ее словно засасывало в какую-то воронку времени, и совсем не хотелось сопротивляться. Он взял салфетку из ее ослабших рук и осторожно приложил к уголку глаза. Еще мгновенье и она бы разрыдалась на его плече, сломленная сожалением в его голосе, растворив все эти годы и несчастья в его руках. — Айше Полак приходила к тебе? — его вопрос вернул ее в настоящее. — Айше? Это ты ее послал? — догадка не заставила себя ждать. Конечно, он ведь знал, что она искала тогда Полак. «Он сожалеет о той своей выходке в отеле», — сказала она себе причину и признание этого обрушилось стеной. «Ты слишком далеко зашла госпожа Тунахан. Тебя унизили, растоптали, а ты готова вверить все что есть своему мучителю». Мехди словно поняв ее смятение, перестал ее утешать и отстранился. — Ты попросил? Мехди пожал плечами. — Я тоже сделал пожертвование в твой фонд. В конце концов, как я понимаю, если бы не я сам, то и твоего «Дома судьбы» бы не было, так что пожалуйста не надо отправлять деньги обратно, как в прошлый раз. Ты не хочешь принимать моего прощения, не берешь деньги, мы не можем нормально общаться, и не говори, что это не так, Зейнеп. Я знаю, я разочаровал тебя и испортил тебе должно быть жизнь, так дай мне шанс исправить хотя бы что-то. — Я давно простила тебя. Просто… просто ты остался в прошлом, Мехди. Ты умер для меня в тот день. — В какой именно? Их было слишком много. Слишком много ошибок. Монотонное пиликанье прервало из разговор. Мехди сидел сцепив руки и казалось ждал когда снова наступит тишина. — Это у тебя, — напомнила ему Зейнеп продолжая перелистывать страницы и ставить подписи. Он вздохнул и достав из кармана пальто надоедливые аппарат, сразу сбросил звонок. — Теперь нет. Последняя папка зашуршала своими страницами, где-то за стеной слышался тихий звон посуды, а в зарослях вокруг кафе смиренно и нежно пела птица. Ей стало так спокойно, здесь, рядом с молчащим Мехди. Если не вспоминать то, что было пять лет назад. Зейнеп Гексу давно уже пережила свое прошлое, стала кем-то иным. Если не вспоминать маленькое иссохшее лицо Сакине покоящееся теперь в саване. Если не думать о том, что случилось вчера, в темноте отеля, когда она была сама не своя, когда пошла за предательством своего тела. Она отвергла себя на каждом отрезке своей судьбы, смело перечеркнула строчки своей жизни. Это все была не она, не ее слезы, не ее страхи, и не ее желания. Жизнь в какой-то момент повернула не в ту сторону, выбрав не тот сценарий, что предназначен ей судьбой, а значит жалеть и бояться саму себя не имело смысла. И каждый раз ошибаясь не Мехди, не Сакине умирали, а умирала она сама и наутро с восходом солнца воскресала снова. Все казалось кусочками чужой жизни, сном, кошмаром веря в который можно сойти с ума. «Надо все же обсудить это с психологом», — решила Зейнеп. — Зейнеп, — Мехди решил обратить на себя внимание. — Нам надо поговорить еще об одном деле. — Да, я слушаю вас, господин Караджа. — В твоем центре есть одна женщина, Мерием, — странно но еще утром она вспоминала о ней. — Это жена моего человека. Сказать, что Зейнеп расстроилась — значит ничего не сказать, сердце остановилось, зависнув где-то в безвременье, между жизнью и ее новой смертью. — И что ты хочешь от меня? — Ты должна отпустить эту Мерием, вернуть ее мужу. Он нервничает, а это плохо влияет на его работу. «Вот в чем дело, Мехди, ты ничуть не сожалеешь о прошлом, и снова убиваешь меня». — Нет. Этот человек насильник и преступник. Мерием не стала писать заявление, хотя имела право и должна была, но она получит развод. А если твой человек, — сделала она на последних словах акцент, — если он будет противиться, то сядет в тюрьму. Мехди усмехнулся и она увидела, как сжался его кулак и этот знакомый поворот головы, как будто он дает себе секунду на раздумья. — Ты не понимаешь, Зейнеп, никто никуда не сядет. Когда-то они посчитали, что я слабый, потому что у меня есть семья о которой я забочусь, теперь у нас все по другому и я забочусь о своих людях, и не лишаю их любимых, — Зейнеп видела, что он верит в то, что говорит, лжи в его словах не было, но все же она знала, что Мехди заблуждается. — Поэтому Беналь и Мюжгян не живут с тобой? А Диляра ни дня не желает оставаться в твоем доме, — немного боли не помешало бы ему. — Мы говорим не обо мне. Верни Мерием к мужу, — по голосу она чувствовала, что он подходит к какой-то черте за которой теряют контроль. Взгляд Мехди сосредоточился в одной точке. Зейнеп было жаль. — Иначе… — Ты угрожаешь мне? Неожиданно он схватил ее за руку. — Прекрати, Зейнеп, не делай из меня монстра. Верни Мерием мужу… или сделай так чтобы он никогда не нашел ее. Прости, — он расправил пальцы отпустив ее. — Можешь не извинятся, Мехди, ты — абьюзер, был им и останешься, и это ничем уже не исправить. И твои люди такие же. Зейнеп думала дождаться здесь Гюльбин, но все что сейчас хотелось — уйти поскорее, а найдя свою сестру устроить ей выволочку по поводу того, как все же оказался здесь Мехди. Она быстро засунула последнюю папку в портфель и громко, чтобы Мехди слышал, защелкнула замок. — Хорошо, хорошо, я такой, как ты говоришь, но я вовсе не хотел с тобой здесь ругаться. Просто хотел вспомнить. Что-то хорошее, что помнишь ты и я. — Но я не хочу ничего помнить. Зейнеп встала, поправила на шее платок. Мехди, тоже поднявшись, с шумом задвинул под стол кресло. Потом второе, то что стояло рядом и больше их с Зейнеп ничто не разделяло. Она уже чувствовала его дыхание на своих волосах, и его пристальный взгляд, но приказала себе не сдвинуться ни на точку. Зейнеп не должна была выглядеть перед ним слабой. Она с силой затянула пояс плаща на два узла нарочито грубо задев его локтем и взяла тяжелый портфель в руку. — Ты не имеешь права не помнить, Зейнеп. Ведь ты не одна, это и мои воспоминания тоже, — словно сквозь вату донесся до нее его голос. Но Мехди понял все правильно и ушел тут же. Из кафе ее забрал ее муж, Барыш. Она поцеловала его нежно в обе щеки, чувствуя все телом, что он напряжен. Пару минут она думала, что он видел и узнал машину Мехди или же его самого и не могла перестать улыбаться, пытаясь доказать ему, что все кроме него, ее мужа, ничего не важно, что все о чем быть может он так беспокоится, все умерло в прошлом: пять лет назад, день назад, минуту назад. Она улыбалась чувствуя, как сводит скулы, до тех пор пока полным печали голосом Барыш не сказал, что звонила Нармин, что она принесла злую весть — Мерием нашли мертвой. Ее убили.