шедевр номер два.

Цветущая белым жасмином с нотками прозрачности ситцевых тюлей, когда-то украшавших мою темную обитель от ненавидимого солнца, Эми покоилась в гробу в фантазийным мире, раскинутом вуалью нереальности перед глазами. Я представлял, как подхожу ближе к начищенному блестящему гробу, усыпанному литрами краски из бедных каштанчиков, и касаюсь бледной руки, вылизанной до змеиного блеска, отчего по телу топали слоны удовольствия. Ее холод — пожар для меня! Внутренности готовы были вырваться из груди пепельным ручьем сотрясенного безумия. Все картинки создания шедевра снова оживали в голове, звеня колокольчиками минутного сердечного оргазма, перепоенного церковным хором. И наступила минута освобождения. Грязного, лимнатиского (болотного), дьявольского и колкого — такого, которого не поймет весь мир! Я словно выгравировал свое имя на ее чудных кротких грудях, торчащих из того же представленного одеяния. Не хочется вскрывать гроб ушедшей Эм, потому что НУ Я ЖЕ НЕ СОВСЕМ ПСИХОПАТ, поэтому просто нарисую все в голове, пока торчу в «режиме ожидания». Огромная толпа собралась около церкви Святого Хуй Пойми Кого. Их голоса переливались штормовыми всхлипами, перешептываниями и шелестом бумажных платков, которые милые джентльмены пихали рыдающим дамам. Я сидел в машине и впитывал все их горе, зарывшись в черную кофту, кашемировое пальто и тонкий шарф, купленных именно для сегодняшнего дня. Интересно, будут ли здесь детективы... Вскоре после того, как все зашли в церковь и уселись внутри, сотрясая стены священного места громом слезных рыданий, я позволил себе выбраться из машины. Вдохнул витающую в воздухе скорбь, впитал по самые кишки, рассеивая сладкий вкус по каждой мышце, косточке и органу — особенно по половому — и блядски выдохнул, жалея, что не смогу запаковать частицы живого горя в пакет. Я бы вдыхал его каждый день по три раза и неумолимо кончал, представляя, как сперма, вырвавшаяся изнутри грязным грешным идолом, изливалась по телу растерзанной Эм, глаза которой были глубоко распахнуты и готовы утопить мои в мертвых льдах опустошенных глазниц. И в этот момент хлынул дождь, снова внушая в меня истинные помыслы рвущегося на волю испытателя жестоких мук. Все пальто промокло до нитки, но я поднял голову вверх и воспылал, зная, что этот день прекрасен. Возможно, вода — лишь природные слезы по лживой ричардской суке, которая останется пятном важности на досье убийцы мистера мерседеса, но мне тепло от таких мыслей, поэтому я подумал, что пусть льет на славу. Капли били по лицу мелкими пощечинами, но я терпел, точнее, наслаждался, словно сама Эм спустилась с небес плотским ангелом и пыталась урвать кусочек мести, а может благодарности? Я спас ее от гниения в этом мире. И спасу еще множество! А затем и себя. Я просидел в машине до глубокой ночи. Переждал ливень, пообедал собранным пайком и даже заснул, посапывая в разваливающейся телеге на колесах и представляя во снах окровавленный шлейф Эмили, что покинула этот мир через мои руки — святые руки! И когда вся улица стихла, люди разбежались по укромным домам, давясь уютным очагом, я вновь вышел, смакуя уже похудевший воздух. Смятое пальто отсырело и пахло уже не новой вещью, а скорее затхлым старым полотенцем тысячного пользования, но ничто не перебивало аромат гнилой клубники. Посильнее укутавшись в шарф, я побрел к свежей могиле Эмили Ричардс, неумолимо возжелав личной встречи. Надгробный камень был до тошноты обычный: стандартный серый цвет, унылый текст с датой рождения и с аккуратной, ровной надписью полного имени Эм. Самое забавное, что второе имя — Бренда! Это заставило меня рассмеяться в ночной тишине городского кладбища. — Привет, Эм. Это так опасно приходить к тебе в день похорон, но я рискнул. Не мог сдержаться! Возбужденный тембр голоса слетал с губ торопливым шепотом, щемящимся быть услышанным чужими ушами, но кругом бродила пустота, развеянная лишь песнями не спящих птиц. Их крик приукрашивал момент истины. Я коснулся паха. Черт, такой подъем. Кладбище — столь интимное место, созданное для моих нескромных речей и ощущений, возникших во всем теле тяжелой волной горя с солянкой нездорового возбуждения. — Вероятно ты хочешь, чтобы я извинился, но я не сожалею. Потому что… Взяв ментальную лопату, я начал копаться внутри черепной коробки и почти добравшись до ядра своего мозга (больного ли?), принял один железобетонный факт: — Я не умею сожалеть, Эми. Яйца звонко гудели, их желание опустошиться добралось до открытых и слегка подмерзших ушей; началась невозможная ломка, пускающая яд по всему телу. Холодная рука — мрачная и белая, как и лицо умершей Эм, которую добровольно спрятали в сгустках чернозема (благотворительная акция для червей) — прорвала замковую оборону темных брюк (я словно вырядился на свидание, хотя, разве это не оно?). Пальцы, в которых рдела сила тысячи солнц, обволакивали каменный член в мягкое, но мерзлое кольцо. От ощущения холодного в нише горячего — тело пробирало иглами интриги и чистой похоти. Боже, настолько будоражило! — Теперь мы стали ближе, даже чем друзья… Слова срывались с губ мокрым откровением, пока рука, трущая член, наращивала темп, согреваясь собственным теплом. Голос ломался от нахлынувших бурлящих чувств, отчего говорить было сложно, но я продолжал: — Кажется, только что ты прошептала мне на ухо «трахни меня»… Булькающие звуки и скопившиеся слюни поглощали полуоткрытой рот, отчего в конце я выдаю лишь шипение, смешанное с ревом пущего удовлетворения, грешно изливаясь на могилу (лучшее удобрение для цветущих жасминов, посеянных здесь в моей голове). Это безумное и больное удовольствие растекалось морской волной чистого кайфа. Глубокий вдох заставлял все кончики нервных окончаний заискрится и расслабиться, вплетаясь в перину сладостной истомы. — Я представляю тебя мертвой. Хотя, ты и так мертва, прости, эйфория накрывает, знатно туплю. Но ты никогда не была такой красивой, как сейчас, Эм. Правда, никогда… Одинокая слеза, холодная, как лед, катилась по блеклым щекам, которые чуть слегка окрасились в пудровые оттенки взрывного оргазма, пока рука, продолжающая сжимать отдыхающий член, пыталась расслабиться. Лихой ветер, подглядывающей за нашим тайным свиданием с Эм, отобрал у меня последнее и первое проявление слезных чувств, сдув зябкую каплю вправо, тем самым отправив её в другое путешествие. Я хотел выдать еще одну, но момент упущен. Я опустошен и могу идти дальше. До скорой встречи в Аду, Эм. Я знаю, ты там меня ждешь.