В свете лиловом, под землей холодной

      Она искренне надеялась, чтобы все оказалось кошмарным сном. До душащих слез, застрявших комом в горле, хотелось вскочить среди ночи и в утешениях своего мастера найти покой — услышать нежный бархатный голос цверга, банальное «все хорошо, тебе просто приснился страшный сон». Ощущение нереальности произошедшего давило на сильные плечи валькирии, грозя раздавить их своей тяжестью. А ей и хотелось, чтобы те с жалким хрустом и слепящей болью разломались — что угодно, лишь бы не чувствовать пустоту в груди, не вспоминать хотя бы пару минут призрачный смех дочки…       Лив проклинала тот день. Прокляла тот вечер, когда в их дом ворвалась запыхавшаяся Ванадис, с порога чуть ли ни плачущим голосом сообщая о пропаже Астрид. Уже тогда бесстрашной воительнице казалось, что эти слова столкнули ее прямиком в пропасть Гиннунгагап, прочь с прочных ветвей Иггдрасиля, навстречу верной погибели в объятиях безвременья и вечного ничего.       Прошло два дня с исчезновения Астрид — рассвет сменялся багряным закатом, к поискам подключилась вся компания во главе с лучшим следопытом всех миров. Улль одним из первых отозвался на зов, расспрашивая мрачную Дэгрун о каждой детали злосчастного вечера. Обыскали всю чертову поляну вдоль и поперек, но лиловое аконитовое море равнодушно покачивало дурманящими бутонами. Кроме смятого венка из одуванчиков и ландышей да незаконченного синего букетика проклятых цветов аконита — ни одной зацепки.       — Госпожа.       Валькирия вздрогнула, слишком резко обернувшись, из-за чего чуть не столкнулась с мужем — как оказалось, он уже с добрую минуту пытался достучаться до супруги, глубоко ушедшей в спутанный клубок темных мыслей и уже сколько времени пялившейся стеклянным взглядом в стену. Внутри у Лив робко зашевелились остатки надежды, из-за чего серые глаза мидгардки на миг засияли — и в них, казалось, стояли невыплаканные слезы:       — Нашли? — с замирающим сердцем прохрипела она, но в следующее мгновение сердце камнем ухнуло куда-то вниз, когда цверг слабо помотал головой. Вокруг шеи сильнее затягивалась петля, сумрак мастерской давил в течение этих двух дней сильнее обычного — в первые же сутки валькирия первой рванула на поиски дочери, лихорадочно ища хотя бы малейшие следы, но с каждым часом разрастался в груди липкий страх и таяла светлая надежда. Под конец вторых суток Лив уже откровенно молилась всем богам, чтобы ее дочь нашли — уже не имело значения, живой или мертвой. Ей как воздух требовалось знать, что произошло с ее девочкой, поцеловать ее — даже если на предсмертное прощание.       Неведение убивало сильнее известий смерти. Невозможность прикоснуться к своему дитя, не знать, где она и что с ней, душило до жгучих слез.       — Пока никаких новостей, — глухо отозвался Андвари, отчаянно наблюдая, как госпожа болезненно скривилась и со сдавленным вздохом рухнула в обитое бархатом кресло.       Ни один из отрядов еще не вернулся — Улль прочесывал ванахеймский лес заодно с Ванадис и Дэгрун, Лиод ушла спрашивать родичей-великанов, не видел ли кто пропавшую девочку — какими бы варварами ни казались суровые йотуны и муспелы, но даже они никогда не поднимут руку на ребенка, к какой бы расе тот ни принадлежал. Сам мастер поднял на уши весь Свартальвхейм — цверги уважали его авторитет, а потому многие темные альвы подключились к поискам, не исключая возможности, что Астрид попросту улизнула в родной мир, да заблудилась по пути. По крайней мере, в этот вариант хотелось верить до звенящего отчаяния, чем в то, что с ней случилось непоправимое.       Неслышимой тенью цверг присел на пол подле валькирии — та отрешенно смотрела в витражное окно на каменную мостовую, словно ожидала вот-вот увидеть там знакомый низкий силуэт. Даже не обратила внимания, когда муж осторожно взял ее руки в свои, с нежностью погладив исхудавшие запястья.       — Лив.       Он называл ее так непривычно редко. Мидгардка незаметно сжала губы, на ресницах тусклой росой блеснули зарождающиеся слезы. Держалась и храбрилась, не желая заранее хоронить, пока самолично не увидит остывающее тело — лишь утратив последнюю надежду, даст волю истерике и отчаянию, а пока… не время. Андвари про себя печально улыбнулся. Всю жизнь считал людей невероятно хрупкими созданиями, но вот его валькирия — даже в столь тяжелый для них обоих час пытается держать спину ровно. Несгибаемая сталь, готовая, тем не менее, сломаться в любой момент под пылающим напором жестоких обстоятельств.       — Ты сегодня хотя бы ела? — глупый вопрос. Она перевела на супруга усталый взгляд, говоривший за себя:       — Не могу. Мне кусок в глотку не лезет.       Цверг понимающе кивнул. Лив только сейчас заметила глубоко пролегшие тени под глазами на сумрачном лице — и такой же измученный взгляд аметистовых глаз. В отличие от нее, он уже давно выплакал все слезы, рвал и метал, места себе не находил после пропажи Астрид. Смертельная бледность в тусклом отсвете кристаллов не чета здоровому землистому оттенку темных альвов.       Валькирия невесомым жестом провела тыльной стороной ладони по впалой щеке мужа, убирая с лица взлохмаченные темные пряди — всегда одетый с иголочки и пекущийся о собственном внешнем виде, сейчас цверг совершенно забросил себя, полностью поглощенный произошедшим. С невыносимой болью прикрыв глаза, тот слабо прижался щекой к ласковой ладони, с готовностью отзываясь на касания супруги. Они всегда были вместе, что бы ни происходило — и в моменты горя важно не замкнуться в себе, как бы больно и тяжело ни было.       — Ты и сам ведь не спишь толком, — невесело усмехнулась Лив, не вопрошая — констатируя факт. Даже уходя с головой в работу, Андвари не выглядел настолько ужасно, как теперь.       — Кошмары, госпожа, — лаконично отозвался цверг, мрачно взирая на валькирию снизу вверх. Та без лишних слов поняла о содержании снов, а потому глухо проглотила едва ли ни сорвавшийся с языка вопрос. Рвано вздыхая, ювелир положил поверх ее ладони свою, прижимая к щеке. — Нам остается только надеяться на милость норн и добрые вести.       Да вот только с каждым днем надежда угасала. Дни превращались в недели. Недели неумолимо тянулись в месяцы. Сменялись дни и ночи, сменилась теплая весна жарким летом — никаких следов. Ни остывающего тела, ничего. Каждый вечер отряды веттиров возвращались, но лишь скорбно качали головой, что каждый раз ножом по сердцу особенно сильно резало. Лив уже была согласна на все, только бы знать, где ее девочка и что с ней. Обреченное мучительное незнание крало остатки сна и отбивало всяческий аппетит. Она не могла ни о чем думать: с каждым днем в доме становилось на порядок холоднее, а нежный образ дочери размывался…       Где слышался раньше ее звонкий смех — там теперь мертвецкая тишина. Где особенно любила Астрид засиживаться — исключительная, неестественная пустота.       

* * *

      — Я знаю, зачем ты пришла ко мне, Лив.       Изможденная бессонными ночами валькирия с трудом стояла на ногах, и только серые, подобно предгрозовому небу, глаза мутным блеском глядели в упор на строгую и статную Фригг. Мидгардка сипло вздохнула, ощущая будто легкие засыпало песком — дышать больно, тяжело. Под глазами пролегли глубокие тени, да и сама некогда поджарая воительница казалась ожившим трупом прямиком из Хельхейма.       Лив усмехнулась собственным мыслям — а разве это похоже на жизнь? В смерти хотя бы покой можно обрести, вечный и безмятежный. А ее жизнь превратилась в сущий ад, кошмар, которому нет конца. Тлеющие уголья надежды уже не согревают, внутри все поломано-переломано.       Прошел целый сезон, а Астрид так и не нашли. Улль, как лучший следопыт девяти миров, не прекращал попыток и каждый день ходил избитыми тропами и теми, что еще не хожены. Но даже на его сосредоточенном и спокойном лице пролегла тень волнения — безутешной матери клянется отыскать дитя любой ценой, но сам уже в успех не верит. Пусть и не говорит это вслух, чтобы не отнимать у потерявших все родителей последнее, что у них осталось.       Андвари уже не единожды на поклон к Модсогниру ходил. Некогда важный и гордый цверг, сейчас от него осталась лишь жалкая призрачная тень былого величия. Он не единожды проклинал себя — кто бы предложил хотя бы весточку малую, где искать Астрид, без лишних колебаний отдал всё нажитое богатство. После отвратительного предательства Локи долго и упорно копил, начиная с нуля и поднимаясь с самого дна.       Иронично: лишился золота и кольца, потому что рыжий плут грозился его убить. А теперь и сам готов отдать все нажитое непосильным трудом добро — чтобы снова спасти жизнь, пусть уже не свою. Дало бы это какой-то результат…       Но владыка темных альвов только отрешенно головой качал — никто ничего не знает. Словно в воду канула и пропала без следа, словно не существовала никогда. Отдать должное, то ли из уважения к мастеру Андвари, то ли — сомнительно — из некоего подобия солидарности цверги искали. Искали тщательно, практически в каждом из миров. И лишь нарочитая вежливость не позволяла вслух озвучить то, что давно у многих на уме вертится назойливой мыслью. Три месяца прошло, пора бы уже, казалось, и смириться.       Лив нехотя усмехнулась своим мыслям, в душе взметнулась волна необъяснимой злости. Пусть попробует кто ее остановить, она хоть к самой Хель спустится в промозглый ад, прочещет все царство мертвых, чтобы убедиться — они все врут. Ее девочки там нет. Реальность жестокой обреченностью душила, и только материнское сердце робко твердило — жива. Далеко, не найти, но, Сурт подери, жива.       — Раз знаете, то сможете хотя бы вы мне сказать правду, — хрипло ответила валькирия. Фригг сочувственно поджала губы, с трудом сохраняя остатки самообладания. По себе знает — нет на свете силы яростнее, чем потерявшая ребенка мать. Она способна перевернуть все миры в поисках дитя и не остановится ни перед чем и ни перед кем. Лишь самоубийца встанет на пути матери к ее ребенку, и ей плевать будет, кто посмел — хоть грозный Сурт, хоть сам великий Один.       Лив терять нечего, Фригг по себе знала. И она сделает все возможное и невозможное, чтобы, наконец, воссоединиться с любимой дочерью.       Валькирия уже откровенно с трудом держалась на ногах — совершенно обессилела из-за бессонных ночей, отсутствия аппетита и страха за дочь, что медленно и мучительно сжигал изнутри, выкачивал подобно атмосфере Хеля все живое и радостное. Лучше смерть, чем такая жизнь.       Фригг протяжно вздохнула, неуютно ежась под этим умоляющим взглядом (где это видано — гордая и сильная валькирия умоляет? всеведающие норны, она ведь и правда в край отчаялась) и нервно поправляя горностаевую накидку:       — И ты понимаешь, что я не могу. Будущее изменчиво, его нельзя тревожить зазря.       По светлой зале раздался рваный вздох на грани обреченного вопля, от которого кровь в жилах заледенела, а сердце пропустило удар. Лив — та самая бесстрашная смертная, спускавшаяся в Хельхейм, давшая отпор Нидхеггу, сражавшаяся против целой Дикой Охоты — бледным призраком обессиленно рухнула на колени, исхудавшими руками вцепившись в подол одеяний Всематери. Некогда эти могучие ладони могли держать тяжелый эфес меча, а теперь напоминали тонкие паучьи лапы, какие бывают у покойников, лишенных асгардской благодати.       Фригг настороженно приподняла юбку, но валькирия мертвой хваткой вцепилась в ткань, безотрывно смотря снизу вверх на асинью — потухшим взглядом, где застыли невыплаканные слезы. Обыкновенно спокойный, голос мидгардки сильно дрожал.       — Умоляю, только вы можете помочь, — слабо прохрипела Лив. Супруга Одина предупредительно нахмурилась. Предчувствуя возможный отказ, валькирия практически взвыла, цепляясь за богатые одеяния богини, как утопающий держится из последних сил за спасательный круг: — Вы ведь по себе знаете, каково это — потерять ребенка! Вы тоже мать! И вам ведомо будущее. Скажите, где моя дочь?!       Фригг — хранительница тайного знания, подобно ее мужу. Ведомы ей тропы норн, что прядут ухмыляющиеся старухи для каждого человека и веттира. Зыбкая завеса будущего приоткрывается только пред ее проницательным взором, но грядущее изменчиво, непостоянно, подобно зыбкой ряби на водной глади. Любое действие, даже беглая мысль способны кардинально изменить настроение ветра перемен.       Пред ней на коленях — мать, потерявшая все. И готовая на самые безрассудные поступки, лишь бы заполучить желаемое. Некогда решительные серые очи, сверкавшие подобно предгрозовому небосводу, выражали невыносимую боль вкупе со звенящим отчаянием, холодящим воздух — скажите, где моя дочь, или убейте меня, прекратите эти муки. Невысказанная фраза, застывшая на потрескавшихся тонких губах. Воздух в светлице заискрил от напряжения.       Богиня неслышно вздыхая, аккуратно приподняла заплаканное лицо валькирии — за месяцы бесконечных страданий оно приобрело нездоровый, мертвенно-бледный оттенок. Лив, казалось, даже дышать перестала, все еще с отчаянной мольбой взирая прямо в спокойные глаза Фригг.       А та с сожалением огладила острый подбородок большим пальцем — подобно матери, утешающей собственную дочь. Фригг не из тех асов, кто быстро забывает добро — прекрасно помнит, что именно благодаря отважной Лив ее возлюбленный сын Бальдр жив и здоров. И вот сейчас, когда, казалось, пришла пора отплатить добром на добро, понимая и принимая материнскую боль утраты ребенка…       — Ты думаешь, я не искала?.. — Фригг невесело усмехнулась, из-за чего Лив ощутимо вздрогнула. Асинья с болью и сожалением прикрыла глаза, отрешенно качая головой. — Будущее Астрид сокрыто в кромешном мраке, даже мне оно недоступно.       Звенящая тишина повисла на доли секунд, но, казалось, длилась целую вечность. Дыхание у валькирии сперло, как будто легкие набили камнями, а ее саму выбросили на дно морское — и вот ее утягивает в самые глубокие пучины отчаяния, без надежды на спасительный вздох.       — Она… мертва? — слабо прохрипела воительница, неверяще во все глаза взирая на Фригг. Задрожала сильнее обычного. А столь резкое слово, сорвавшееся с языка, прозвучало неправильно и неестественно. Ее бойкая, жизнерадостная дочка… яркие краски постепенно меркнут, а Лив никак не может их восстановить — видя перед собой лишь серый силуэт, лишенный последних искр жизни. Звонкий смех эхом в ушах звенел, постепенно затихая, словно бы отдаляясь.       Нет. Это могло случиться с кем угодно, но не с ее девочкой. Она слишком юна, слишком невинна для такой доли и злой иронии старух-норн. Лив наотрез отказывалась верить в непоправимое, хватаясь за блекнущий мираж нежной улыбки, что согревала в дальних странствиях. И ради которой она возвращалась каждый раз домой.       Фригг, чье лицо на мгновение приобрело некую отрешенность и задумчивость, наконец, покачала головой, из-за чего валькирия ощутила небывалый прилив облегчения, моментально разбившийся об острые скалы жестокой реальности:       — Я не чувствую замогильного хлада в той тьме. Но даже это не гарантирует точного ответа. Твоя дочь, валькирия, вне моего поля зрения. Ничем не могу тебе помочь.       Еще одна спасительная ниточка оборвалась, а сердце Лив, и без того израненное событиями последних месяцев, обливалось кровью, словно старые раны открылись снова, как и в день пропажи Астрид. Даже якобы всемогущие боги Асгарда, даже великие правители девяти миров — и никто из них не мог помочь родителям в их горе. Не мог или не хотел, валькирии было уже все равно, суть одна: ее дочь пропала, и неизвестно доподлинно, жива или мертва. Возможно, она уже тронулась рассудком, но треклятое шестое чувство твердило — жива. И сдаваться сейчас, хороня Астрид, казалось непростительным в отношении дочери.       Один день перечеркнул все их старания. Месяцы шли по-прежнему, тянулись невыносимо долго, а результата не получили никакого. Пока в мастерскую Андвари не зашел мрачный Улль — вскочившая только вот навстречу ему Лив застыла на месте.       Бог-охотник до последнего искал, на протяжении полугода искал, посвятив себя практически полностью безнадежному делу. Уже прекратились поиски в Свартальвхейме, что вновь зажил своей жизнью — цверги лишь кидали вслед Андвари сочувственные взгляды, из-за чего тот скрипел зубами. От злости, что сдались так легко, от того, что они живут и здравствуют припеваючи, будто ничего не случилось. Что трагедия и крах жизни для одного, для других спустя время станет пустым звуком. Разве что вслух не решались озвучивать то, с чем уже все смирились — все, кроме безутешных родителей.       — Сядь, Лив, — глухо отозвался лучник, нервно поправляя колчан со стрелами. Валькирии показалось, что из нее выбили весь воздух одной фразой, а силы моментально покинули ее — она не сразу почувствовала поддерживающее касание Андвари, аккуратно тронувшего супругу за острый локоть. Словно давая понять — я здесь, с тобой.       Что бы ни случилось и какие бы новости ни принесли.       — Ты ее нашел? — с проблеском безумной надежды спросила мидгардка, на что Улль виновато отвел взгляд. Ее всю трясло от бессилия — хотелось рыдать и смеяться, рвать волосы и биться головой об стену… что угодно, чтобы предчувствие беды развеялось по ветру, а не застыло густой тучей над их некогда тихим и безмятежным домом.       — Сядь, я сказал, — он практически рявкнул сквозь плотно стиснутые зубы. Негромкий голос Андвари — безжизненный, утративший окончательно былые нежность и тепло — привел в некое подобие сознания. Лив вся дрожала как осенний лист, а цверг — даже если самому невыносимо больно — крепче приобнял любимую, в невесомом жесте уткнувшись лбом в понурое плечо.       — Госпожа, прошу вас…       Лив не помнила, как села — рухнула фактически — на диван. В голове и перед глазами клубился туман, дышать становилось с каждым разом все тяжелее. И лишь поддерживающие прикосновения супруга якорем держали в ощущении реальности происходящего, не позволяя водовороту гнетущих мыслей разрушающим потоком снести остатки рассудка.       Из походной сумки Улль достал изломанное и лишенное былой грации жизни кукольное тело — в сильных, покрытых мозолями руках оно казалось неестественно мелким и хрупким. К растущему ужасу валькирии, узнала шелестящие оборки пышного сине-фиолетового платьица и смоляные локоны, обрамлявшие фарфоровое лицо с закрытыми васильковыми глазами.       — Тресс? — ужаснулся цверг, поперхнувшись воздухом. Дурное предчувствие липким осадком засело в груди мидгардки, однако она все же перевела хмурый взгляд на Улля, молча требуя объяснений.       Бог-лучник неслышно подошел ближе, оставив недвижимую куклу — некогда такую же бойкую и живую, какой была и ее хозяйка — на коленях сидевшей валькирии. Обменявшись обреченными взглядами с Андвари, который плотно поджал губы, сипло вздыхая, будто из последних сил сдерживая слезы. Мастер все понял без лишних слов, но в иррациональном желании уберечь от жестокой правды крепче сжал плечо супруги.       — Она помогала искать нам с Сагром следы, даже сумела увидеть фрагмент исчезновения глазами своей хозяйки, — издалека начал Улль, надеясь, что ему не придется вслух озвучивать столь ужасные слова. Однако Лив непонимающе нахмурилась, слабо улыбаясь — предчувствие беды горло сдавило, а все равно пытается держаться за последнюю искру надежды.       — Я… не понимаю. Что это значит?       Андвари опустил аметистовый взгляд в пол, обессиленно и не сразу ответив:       — Если связанный симпатической магией предмет не работает, значит что-то серьезное случилось с объектом, к которому привязан этот предмет, — цверг с болью посмотрел на бездыханное изломанное тельце куклы. — Лив… Астрид бесполезно искать.       Валькирия резко отшатнулась, будто он наотмашь ударил ее, но сумрачное лицо цверга выражало невыносимую муку:       — Как ты смеешь такое говорить?!       — Цверги в таком не ошибаются. Нам всем хотелось бы ошибаться, но… — вмешался Улль, — Тресс отключилась, потому что Астрид мертва, Лив. Мне жаль.       Астрид мертва.       Безжалостное доказательство — прямо на руках у безутешной матери, что до последнего верила и надеялась на возвращение дочери.       Надрывный вопль раздался, казалось, на весь Свартальвхейм — так воет смертельно раненый зверь.       И так плачет навеки утратившая надежду и желание жить некогда сильная и гордая валькирия.