Не любитель я цветов.

В саду пахло вымокшим после дождя лишайником и мхом. Пики высокого забора, уже слишком старые, чтобы вызывать трепет или уважение, но ещё достаточно острые, чтобы их боялись, устремлены были в затянутое грузными тучами небо. Впрочем, как и всегда. Холодные и безразличные стражи чужого горя. Потрошитель смотрел на них с осуждением, и с не меньшим осуждением рука его переносила образ на холст. Ветер практически не задувал в эту часть обширного двора; он слишком застенчив, и подсохшие аметистовые глазки вьюна, коим поросли стены поместья, с укоризной глядя на его порывы, словно отводили влекомую им суету от укромного местечка, где творил охотник. Неухоженный дворик был открыт для посещения обеим фракциям, однако ж в последние дни тут опустело. Скорее всего из за пасмурной погоды и частых дождей, и потому Джек, услышав шуршащие чьих-то шажков о примятую выцветшую траву, тут же обернулся на звук, вскинув под маской брови. То были девушки. Или же, скорее, девочки, неловко переминающиеся с ноги на ногу в нескольких метрах от художника. Видимо, они подготовились к прогулке; ножки светловолосой крохи были обтянуты чистенькими шерстяными колготками, платье было длиннее, чем обычно, а на голых плечах лежал серый кардиганчик, к которому малютка Мемори прижимала крепко-крепко свою любимую игрушку. Сбоку стояла Эмма в кофейном клетчатом пончо, темном свитере и широких свободных штанах цвета кирпича. Непривычно было видеть её без потрёпанной соломенной шляпы. Они молчат. Молчит и Джек, пристально глядя на них в недвижимом ожидании. Так продолжалось с минуту, но вот девчушка молча поднимает взгляд на свою подругу, будто спрашивая одобрения, и та так же молча кивает, чуть подталкивает её к охотнику, провожает глазами, пока Мемори подходит боязливо к художнику. Он сводит колени, опирается о них локтями, склоняется и поправляет табуретку под собой, пока ребёнок, зажав подмышкой куклу, протягивает ему самодельные бусы: нанизанные на обыкновенную нить ягодки рябины. Экая драгоценность. Потрошитель снял шляпу и нагнулся ещё сильнее, позволяя девочке одеть их на его шею. Плотные гладкие «бусины» приятно холодили кожу, по спине от них побежали мурашки. То ли чувствует дама, увлечённая кавалером в вечерний сад, когда на её грудь ложится подаренное колье с сияющими камнями? Табуретку перемещают, и теперь она стоит со стороны мольберта, а не холста. Жестом приглашают дам присесть, демонстративно выдавливают на палитру и новые цвета, и выжившие вновь безмолвно переглядываются. Эмма хихикает, удерживая сидящую теперь её на коленях Мемори. На этом холсте цифр и букв нет - так решено было творцом. — Что за гербарий? Только сейчас, на стуле, наёмнику удалось разглядеть рдеющие ягодки, что лежали поверх рубахи охотника. Джек не сразу понял, о чем именно говорит непалец, и лишь поймав теперь его взгляд, сообразил, что речь о его новом украшении, которое он не стал снимать перед игрой. Прислонившись к холодной кирпичной стене, мужчина задумчиво поднимает взгляд к пасмурному небу. — Подарили, - немногословно отвечает он спустя несколько мгновений, поворачиваясь к сидящему. — Ага. Как же. Миленькие бусы, - пренебрежительно бросает Субедар, показательно фыркнув и отвернувшись. — Завидуешь просто. В голосе Потрошителя слышать можно снисхождение. Настроение его сегодня довольно сложно испортить. — Завидую? Ещё чего. С чего бы мне вообще завидовать? Вы ж, люди искусства, ничем от нас, военных, не отличаетесь. Самого небось маменька с папенькой в детстве по выставкам водили всяким, учили радоваться мелочам, так сказать. Все высокое оно ж душу наполняет, - огрызнулся голубоглазый, стиснув кулаки так крепко, что костяшки побелели. А Джек и не возражал. Он мог, конечно, сказать, что не водили и не учили, но это наверняка заставило бы стыдливо замолчать непримиримого бойца, который все не унимался. — Что за ребячество. Ты выглядишь нелепо с этой штукой. Они ведь сгниют, и ты просто выкинешь всю связку в окно. Тяжёлое и частое дыхание бегущего к ним фокусника прервало гневную тираду его союзника, а Джек лишь указал жестом, что тот может спокойно спасать. Обрывать разговор так скоро не хотелось совершенно. — Тебе сколько лет вообще, чтобы таким заниматься? Не выживший из детства старик, черт тебя дери, - кряхтел Наиб, перебегая от палеты к палете. Именно из за неровно улёгшейся на виски охотника сажи он думал, что тому далеко за сорок. Руки убийцы тоже не опровергали эти догадки, однако Потрошитель вдруг отвечает на, казалось бы, риторический вопрос, туманом нависнув над… коллегой. В каком-то смысле. — Тридцать два. Обжигающий металл вонзается в плечо спасённого, и те капельки тумана, что осели во время погони, приобретают оттенок рубиново-рябиновых бус, смешиваясь с кровью. — Блять. В уцелевшей руке безразличием отчаяния сверкает на тусклом свете кукри, прежде чем полоснуть ссутулившегося охотника по боку. — После того, как мой отец погиб, у матери осталось только одно единственное кольцо. Носила на старой бечевке у сердца. Она продала его, чтобы я мог пойти на войну со своим оружием. Вы-ку-си, аристократишка, - рычит выживший, скорчив гримасу боли и в то же время удовлетворения. На секунду словно разлитое на рану расплавленное олово пробудило весь разум сразу, но затем все так же быстро угасло. Тёмные ресницы сомкнулись, нож с разочарованным «ших» сполз с ослабевшей руки на траву, обагрив сухие горчичные стебельки. Художник только качает головой. Неразумный мальчишка. И все же от таких травм ещё никто не умирал.