Терновый венец

Музыкальное сопровождение: RAIGN – Don`t Let Me Go             – Миша, ты вообще адекватен? – командирский крик Ермака бодрил, воодушевлял, придавал жажды жизни и просто заставлял искать пути, чтобы провалиться под землю. Николь, от греха подальше, сидела у самого края длинного стола для совещаний. Картина казалась достаточно ярким примером сюрреализма: руководитель Офиса Президента, взбешенный и раздраженный их тупостью, справа возле него две наиболее неоднозначные фигуры этого же Офиса в качестве советников и первая юристка того же проклятого Офиса, почти у выхода, чтобы если что… ну или сразу в окно.             – Как это к тебе попало? – Андрей Борисович потряс в руке координаты. Бедные бумаги, разве знали они, еще недавно будучи простой древесиной о своей такой сложной судьбе? Разве они хотели вызвать так много проблем и криков? Николь была уверена, что точно нет.             – Андрей Борисович, мы действительно этого не знаем. Николь нашла их в моих бумагах, сегодня, когда… - и его уже не слушали.             – Николь, зачем ты рылась в бумагах Подоляка? – очень быстро они перешли к растерзанию ее бедной души. Она только грустно вздохнула. Перед выходом она бахнула около сорока капель корвалола, поэтому теперь имела приятный травяной привкус и некоторую расслабленность мыслей.             - Не рылась, просто решила сложить, там такой бардак вечно, вы бы знали…             - Вот не до твоих шуток, сейчас, Ника, вот совсем! – Ермак поднялся с места и ударил рукой по документам. Вибраций по столу хватило, чтобы она подскочила на своем месте. – И чего ты уселась там? Отлыниваешь от своей компании? Я плохо тебя слышу! – хотелось сказать что-то вроде, что если плохо слышишь, это к врачу нужно, но Николь не была самоубийцей. Поэтому она просто взяла телефон и пересела поближе.             - Я не оправдываюсь, но это даже лучше, что события совпали и она их нашла таким образом. Только подумайте, что было бы, если бы их нашел кто-нибудь другой, - Алексей устало потер лицо. – Надеюсь, у вас не возникло подозрений, что Михаил Михайлович вдруг решил похитить государственную тайну? – Господи, это сейчас Арестович впрягался за Мишу лично? Ай, возможно, они с Николь и переспали, но вот где она – истинная любовь. Она незаметно усмехнулась уголком губ.             - Это не дает ответа на мой главный вопрос, как это вообще оказалось в вашем кабинете, господа советники? Если я ничего не путаю – вы там вдвоем работаете сейчас!             – Все мы там работаем сейчас… – философски прошептала Николь.             Ермак только зло взглянул в ее сторону. Она пожала плечами, терять все равно было нечего.             – Миша, в других ситуациях твою полемику не остановить, а сейчас ты молчишь? Я хочу ответов! Ты не запираешь свой кабинет, когда покидаешь его? Может, вы, господин Арестович, резко забыли, что такое тайна и как ее оберегать? Меня относительно вас убеждали в другом!             – Да закрывал я его! Или же там всегда находился кто-то из наших! – Миша в сердцах повысил голос. – Покрутите камеры, в конце концов!             – Я сомневаюсь, что что-то из этого получится, хотя это сделать тоже стоит, – грустно произнесла Николь. Три пары глаз посмотрели на нее. – Атака была системной, цифровой, координаты вытащили из базы, к которой даже у меня нет доступа, утечку смогли скрыть. Работает кто-то очень осведомленный и осмотрительный. Он на "ты" с технологиями. Я уверена, что мы ничего на камерах не увидим. – Я подозреваю, что их может быть несколько, – подал голос Леша. – Кто-то действовал непосредственно с базой, кто-то организовал утечку, а кто-то подбросил бумаги так, чтобы этого не заметили. Это однозначно люди, которые знают Офис очень хорошо, – Ника утвердительно кивнула, вот это ей уже нравилось лучше, Арестович наконец включил свой нюх разведчика.             На самом деле она уже выстроила в голове схему и имела некоторые подозрения. И она будто и хотела бы об этом им рассказать, но больше была уверена, что пока это рано делать. Тот айтишник Александр со своими просьбами показался ей очень подозрительным. Но она понимала, если он в этом и замешан - это только первоначальное звено в цепочке предателей. Бросит на него подозрение – испугает большую рыбу. К тому же, очевидно, что он начал на нее охоту – захотел знать ее пароли – да вот дудки! Она не первый год в этих интригах, ее предупреждали о таком, даже более того, она такое видела и не раз. Пароль изменен – это даст ей фору, документы найдены – Подоляка им не удастся подвинуть – так что теперь нужно время, чтобы залечь на дно и продумать другой план. Когда они придут за ее информацией, она будет готова.             – Что ж, камеры мы все равно прокрутим, – Ермак сразу начал кому-то писать сообщения в смартфоне. – И пригласим к вам сотрудников по айти, пусть перепишут защиту.             – Ко мне не надо, меня уже вызывали, – Ника сразу подняла голову, возражая.             – Пусть проверят еще раз, на месте, Ника! Ты понимаешь, что стоит на кону?             – Андрей Борисович, поверьте, я прекрасно понимаю. Но при всем уважении, это не из моего отдела произошла эта утечка информации. Я вообще к этому никак не причастна, кроме того, что решила навести порядок в чужих бумагах и поплатилась за это. Я не допущу никого к своим данным, пока не получу соответствующее распоряжение непосредственно от президента, - она ​​проговорила эти слова и с опаской посмотрела руководителю Офиса прямо в глаза. Это оказалось страшнее, чем она себе представляла.             Ермак стиснул руки в кулаки, но промолчал. Он знал, что Николь права и что разрешать или предоставлять допуск или нет к ее работе решает только Владимир или она сама.             – Я следовала всем указаниям айти-специалистов. Я заверяю вас, все совершенно защищено.             Тот только тяжело вздохнул. – Все свободны. Завтра утром, Подоляк и Арестович, предоставите доступ к своим рабочим планшетам и компьютерам.             Они уныло попрощались и вышли из кабинета. Корвалол отпустил слишком быстро, и Николь снова стало грустно и страшно. Хотелось выпить чего-нибудь покрепче и она ностальгировала по виски у Леши дома. А, кстати, о нем.             – Почему ты отказалась предоставлять доступ? – Миша сразу пошел за новой порцией кофе, потому что так и не доделал еще целую кучу своих дел, а они остались наедине, и Леша сразу воспользовался ситуацией, преградив ей путь к собственной двери кабинета.             - Я уже все объяснила, Леш, - она ​​устало подняла глаза и остановилась. – Я была у них, ничего нового они мне не сказали.             - Ты что-то знаешь, да? Кого-то подозреваешь? – в тишине коридоров не слышалось ни звука, было уже поздно, но она все равно с осторожностью оглядывался по сторонам.             – Тебе не кажется, что это не самое лучшее место, чтобы говорить о таком, Алексей? Интересно, и почему Ермак так злится на нас? Может потому, что мы болтаем о разном направо и налево? А теперь, подвинься, мне нужно попасть к себе, - она ​​бесцеремонно оттолкнула его и открыла свой кабинет. Конечно, он ее не послушал и в покое не оставил.             – Я чувствую, нутром чувствую, что ты что-то знаешь. А я привык доверять себе таким делам, - он упорно стоял на своем.             - Так я тебя разочарую – твое нутро сегодня тебя подвело, Леш. Я никого не подозреваю. Но в качестве перестраховки к своим данным я никого не допущу. Здесь мои пути с советниками расходятся, открою тебе секрет, я Ермаку не подчиняюсь. А президент дал мне четкие полномочия и распоряжения, когда принимал на работу – беречь данные и подчиняться только ему – вот, что я собираюсь делать, – она устало уселась за рабочий стол и щелкнула по клавиатуре. Экран приветливо засиял заставкой.             Арестовичу не к чему было подкопаться. Никто не знал, что она изменила измененный пароль (ох, уж эти хитросплетения) и она планировала, чтобы так было и дальше. А на одних только догадках и предчувствиях далеко не уедешь. Он вздохнул и его взгляд стал более мягким, нежным. Как днем ​​в укрытии.             - Как тебе удается одновременно едва не плакать в истерике от факта приближения войны и созерцания нашей будущей жизни в хранилище, и плести интриги и воевать с невидимыми мне врагами своими силами, м? – он подошел к ней и присел рядом, касаясь ее руки и сплетая пальцы.             – Я не понимаю, о чем ты, – она легко улыбнулась и посмотрела на их руки.             - Я не смогу тебя защитить, не зная от кого, - еле слышный шепот и прикосновение губ к ее руке. Мурашки по телу, дрожь пальцев, он хотел ее вразумить, убедить. Чтобы он там себе не думал, ей было трудно так недоговаривать, видеть, что делает больно. Да разве она могла поступить иначе? Николь легко привстала и провела рукой по его щеке. Посмотрела внимательно в светло-карие, большие глаза, что едва не умоляя, уговаривали ее уступить. Приникла жадным поцелуем, успокаивая, утверждая, что все будет хорошо. Пыталась передать эти эмоции, целуя такие вожделенные уста, соскучившись по этому вкусу и едва ощутимым вибрациям по всему телу, от него, от их недооотношений, от той незабываемо-страстной ночи. Тяжело дыша, оторвалась и обеими ладонями объяла его лицо.             – Я обещаю, что расскажу тебе сразу, когда буду сама в этом уверена, – прошептала она ему прямо в губы. – Ты просил меня тебе поверить, а сейчас я тебя прошу. Просто поверь.             Дни до Нового года прошли незаметно. Весь офис работал без выходных и без нормированного рабочего дня. Холод морозных зимних дней и ночей морозил и души, а праздники не чувствовалось от слова совсем, хотя город и пытался напомнить о том, наряжаясь в праздничные мерцающие гирлянды и разноцветные елки повсюду, куда хватало глаз. Николь было совсем не до празднований, не только из-за работы, натянутых до максимума нервов, подозрений и страха из-за предателей, снующих где-то рядом, дышащих в спину; да еще и бабушка заболела. Снова сердце подводило единственную женщину, которая кровно была для нее самой родной. Ника, хотя и чрезвычайно переживала и изводила себя из-за нее, но срочно оформляла документы для прохождения шестимесячного лечения в Швейцарии. Специально уговорила ее, что за границей будет лучше, чем здесь. По-видимому, она не имела права так думать, но это обострение возникло как никогда вовремя. Николь была уверена, бабушке нужен покой, без знаний с чем она здесь остается и с чем нарекла себя встретиться лицом к лицу. Тридцатого января она прощалась с ней в аэропорту, улыбаясь и уговаривая, что все будет хорошо и то, что произошло – обязательно к лучшему. Обещала звонить как можно чаще и приезжать хоть раз в месяц. Лгала и самой от себя было противно. Но понимала – так она спасет ей жизнь. Обменивала на свою – если хотите, решила ведь окончательно, из Офиса она не денется никуда. Владимиру накануне еще раз высказала свое заявление в устной форме – он кивнул и пообещал выдать инструкции по хранилищу в ближайшее время.             Уже потом, возвращаясь в Офис, поняла, что вот оно – настоящее одиночество. Теперь она с собой наедине, в Киеве больше не осталось никаких родственников. Никакой семьи. На пороге войны это было лишь привилегией и рядом с горьким чувством своего одиночества она почувствовала, как ее сердце понемногу черствеет мыслями. Другим придется труднее: когда придет время, нужно будет оберегать детей, прятать любимых, оставлять с ними свои сердце и нервы – а у нее здесь больше никого нет. А те, кто каким-то образом дороги и близки – останутся в Офисе, рядом. У них не было иного выхода. Рациональность и понятность ситуации придавала уверенности.             В Офисе никто из близких о перипетиях Николь не знал. На встрече с врачами она выкраивала время, многие вопросы решала отдаленно и в электронном режиме, вот только в аэропорт сегодня у Ермака отпросилась. Да и на эти несчастные два часа ее полностью в покое не оставили – беспокоили звонками. Вова был слишком занят, чтобы провозглашать ему такие скудные новости, а Мише с Лешей тоже было не до этого. У них не было на то свободного времени. Они почти ни о чем и не говорили, кроме работы.             Уже около полуночи Николь обессилено перечитывала бумаги одним глазом, лежа на диванчике. Перед глазами пестрело и зрение не фокусировалось, но она пыталась закончить работу, которой все равно было гораздо больше, чем у нее сил. Сегодня она планировала снова остаться здесь, чтобы позволить себе тридцать первого отпраздновать в кругу Зеленских и первого января не выйти на работу – а потом снова все по новому.             Она уже почти задремала от скучного текста и общей усталости, как за соседней стеной снова завели дискуссию ее неугомонные советники. Интересно, что они на этот раз выясняли в полпервого ночи? Желания было два: либо идти ночевать в подвал и привыкать потихоньку к новой обстановке, либо заглянуть в гости. Николь избрала второй вариант.             С пустыми руками в гости не ходят – поэтому она достала из потайного шкафчика бутылку виски, три стакана, закрыла свой кабинет на ключ, потому что безопасность теперь была приоритетом номер один и подошла к соседней двери. Прислушивалась.             - Ой, неужели ты не понимаешь, что от тебя будет меньше пользы, чем здесь? – Михаил голос хоть и успокаивал и все равно был сердитым и злым.             – Миш, ты не понимаешь. Нет мне в Офисе покоя, пока на фронте, такие как я будут гибнуть.             – Ты можешь здесь многое сделать и повлиять, чтобы тех жертв было меньше! А как же Николь? Ты ей это сказал?             На душе сразу стало холодно и скользко. Ника постаралась проглотить это волнение, но оно охватило ее полностью и шевелилось противным склизкий комком. Так это Леша собрался воевать? Хочет увидеть войну воочию, словно никогда ее не видел до этого? С одной стороны, было неприятно и страшно остаться без него. Наверное, ей даже было бы больно, если бы его убили или ранили. Но с другой стороны, она прекрасно понимала, Лешу не удержишь ничем и никем, если он что-нибудь решил. И если ему нет здесь покоя, вряд ли одна ночь (хоть прекрасная и страстная) могла что-то решить против этого решения. То, о чем он говорил – это что-то глубинное, такое, что объяснить совсем нелегко, Арестович не мог тому противостоять. Такое же ощущение заставляло ее оставаться в Офисе не смотря ни на что. Она его понимала, потому что сама чувствовала нечто подобное. Обязанность. Принцип. Единственное правильное решение.             Неожиданно, но боли или обиды она не чувствовала. Странно, но она как будто не чувствовала ничего. Холодный расчет, потому что так было логично и правильно.             Она зашла сразу после фразы о самой себе и без стука. Советники сразу испугались и стали делать вид, что не говорили ни о чем.             - Приветик. А я тут загрустила у себя из-за всех этих дел, а потом резко вспомнила, что уже совсем скоро Новый год, а провести его с вами у меня не получится, - она ​​красноречиво помахала бутылкой в ​​руке. – Так, может, выпьем, а? – и она измученно улыбнулась.             – Ник, ты чего? – Леша нахмурил брови и пытался ее отсканировать своим взглядом.             - Я? Я ничего. Но вы снова шепчетесь за моей спиной, а я как будто и должна делать вид, что ничего не слышу, но не настолько глупа, - она ​​разлила по стаканам алкоголь и теперь вручала их каждому из присутствующих. Советники одновременно захотели ей что-то сказать, но она недовольно отмахнулась.             – Мне не нужны ваших объяснения. Мне нужно только выпить и желательно, не в одиночестве, потому что надоело косплеить алкоголичку. Сегодня мне совершенно все равно, сколько у нас работы, сколько нам осталось в целом или тот факт, что кто-то из нас собрался на войну. Я безумно устала и вы, я так подозреваю, тоже. Итак, - она ​​поднесла стакан вверх, - прощай 2021-й. Ты был классным, – и она по очереди поднесла стакан к Лешиному, а потом к Мишиному. Раздался легкий звон. Она сразу выпила залпом, видя в алкоголе лекарство, но вряд ли хоть что-то ее сейчас могло вылечить. Сразу потянулась за новой порцией.             - Ника, мы вообще-то на работе и нам не стоит… - это Миша завел свою вечную шарманку касаемо правил и обязанностей. Она только фыркнула на это.             - Миш, выключи ты своего отличника хоть на часок. Ты сам не устал так жить? Если же мы не будем сбрасывать свой стресс хоть как-нибудь, что с нами будет вообще? Посмотри на часы, – она указала рукой на противоположную стену, – кто сейчас нас увидит? Есть ли хоть кому-то дело? – она прошла к его рабочему месту и посмотрела на картину, в глаза ангелу, – нет, Миш, никому нет до нас дела. – Она задумчиво провела пальцем по контуру темного крыла. Снова осушила свой стакан одним глотком. В горле запершило от крепости алкоголя. Арестович только пожал плечами и спокойно тянул напиток из своего стакана. Подоляк не прекращал недоверчиво сверлить ее взглядом. Странный факт: почему-то из них двух психологом величал себя Алексей, но психологически воздействовал на нее только Миша, делал правильные выводы, читал эмоции, забирался в душу… волновался за нее. Леша для этого не делал больших усилий, но она все равно ему все рассказывала. Она была искренней с ними обоими, и действия их были прямо противоположными. Николь вздохнула. Ангел смотрел на нее как будто с упреком, и она поспешно отвернулась.             – Бабушка заболела. Вот сегодня отправила в Швейцарию. Теперь я одна, - она ​​горько усмехнулась. – И знаете, что самое страшное? Я радуюсь тому, что у нее обострение неизлечимого заболевания, требующего длительного заграничного лечения. Ибо это дало шанс ей уехать подальше отсюда, – она подняла на них спокойный холодный взгляд, – отправить подальше из этого треклятого ада, – она налила себе еще виски. Только хотела выпить снова, как твердая теплая рука ее остановила.             – Не поступай так. Не срывайся, - Миша чуть ли не умоляя смотрел на нее. – Ты меня пугаешь, когда ведешь себя так. Как будто ничего не чувствуешь, будто… это и не ты совсем.             – О, я хотела бы ничего не чувствовать. Ты знаешь, что психологически такое состояние у человека вполне возможно? Алекситимия – вот как это называется, Миш. Неспособность человека различать свои и чужие эмоции и чувства. Как думаешь, стало бы мне тогда легче жить, м? – Леша оторвался от стакана и как-то странно на нее взглянул после этих слов. – Потому что мне кажется, что я уже не справляюсь.             – Врожденная алекситимия не лечится и не исправляется, то есть человек никогда не будет уметь называть эмоции. Лишь имитировать, – Леша встал со своего места и подходил к ней не отводя внимательного взгляда. – Приобретенная алекситимия страшнее: она порождается самыми страшными срывами, тяжелыми ударами и человек от этого не забывает о своих эмоциях, мозг помнит их дефиниции. Когда приходит время – все возвращается. Валом, нашествием, эмоции захлебывают в себе. Овладеть этим состоянием трудно, иногда даже невозможно. Ты не знаешь, чего хочешь, поэтому никогда больше не думай об этом и не желай этого, - почему-то от его взгляда становилось страшно, почему-то хотелось обещать и уговаривать, что она никогда так не сделает, никогда не захочет снова об этом говорить. Ее дыхание ускорилось и зрачки расширились, а тело застыло, как у зайца перед голодным волком.             - Леш, я просто пошутила…             – Не стоило, – он осушил стакан одним глотком, со стуком поставил его на стол, взял свои вещи и резко вышел из кабинета. Она хотела последовать за ним, но Миша остановил ее.             – Что? Что я сделала не так? Это была невинная шутка, неудачная реплика!             - Не знаю. Я не знаю, Ник. Но мы сейчас все на взводе, понимаешь? – Миша отчаянно хотел до нее достучаться, но поступок Леши казался ей чем-то страшным, предвестником плохого, хотя и был в своем смысле незначительным. Она закрыла глаза и медленно выдохнула.             Что же такое могло произойти в жизни Алексея Арестовича, чтобы он хотел избавиться от своих эмоций?..             - Ты действительно думаешь, что он туда пойдет?.. - Миша все равно не мог понять мотивов Арестовича относительно фронта, - и даже больше?.. Не против этого?             - Я уверена. – Миша реагировал как совершенно не военный человек. – И нет, я не то чтобы не против, взвешивая все риски, я бы не желала, чтобы он был там, но нам не остановить его. Никому, кроме него. Либо он пойдет и будет на своем месте, потому что так чувствует, либо сам изменит мысль о своем месте в этой войне. Как мы с тобой – наша обязанность оставаться в Офисе и работать на благо страны – и я бы посмотрела хотя бы на одного несчастного, кто посмел бы тебе сказать: «Господин Подоляк, вам нужно уехать в безопасное место». Миша усмехнулся уголком губ и утвердительно кивнул.             – Здесь ты права. А как насчет тебя? Уехала бы, если бы опасность подкралась совсем близко?             - О, я думаю, до этого не дойдет, - она ​​лгала снова и теперь уже лучшему другу и прямо в лицо, - но если смоделировать ситуацию, нет, осталась бы, однозначно. Умирать – так героем, знаешь, - она легко улыбнулась, пряча в глазах волнение. – И все же, скажи мне, чем я так его сегодня зацепила? Мне теперь неловко.             – Не знаю, но у военных людей много трагедий и боли за плечами, – Миша вздохнул. – Пожалуй, у Арестовича тоже не всегда все было так спокойно и гладко.             На это Николь не нашлась, что ответить, поэтому остальную дорогу они преодолевали молча. Завтра утром она планировала еще поработать несколько часов, потому что не все успела и эмоционально была опустошена. Миша, который все же не решился пить в офисе, вызвался увезти ее, измученную, домой. Въезд в ее двор закрыла скорая возле первого подъезда, поэтому она пообещала Мише, что до своего подъезда дойдет и пешком, наскоро попрощалась с ним и вышла из машины. Идти было недолго, всего пару десятков метров, но уже у своих ступенек она заметила знакомый автомобиль белого цвета. Подошла к нему поближе. Увидев ее, Алексей сразу вышел из авто и решительно подошел поближе.             – Привет, я не ожидала тебя здесь увидеть, слушай, то что я сказала… – следующие слова утонули на его губах. Леша целовал нежно, целовал жадно, целовал, будто хотел напиться и все было мало. Она прильнула к нему всем телом и задрожала от такой напористости. Он, словно слепой, не разбирал, где ставил метки и куда жалил своими поцелуями, а ей, как всегда не хватало дыхания от наплыва ощущений. Она с силой оторвалась, чтобы потянуть его за собой в подъезд, а затем в лифт, и снова обхватить его лицо и с силой притянуть к себе. Его руки закрадывались под одежду, касались холодными кончиками пальцев, одновременно обжигая. Она едва смогла оторваться от его губ, сразу спустившихся к шее, и найти ключ от квартиры. Они ворвались в дверь, не отрываясь друг от друга. Леша с силой сжимал ее тело, попутно снимая ее одежду, обнимая и позволяя ей то же самое.             - Леш, подожди, подожди, милый… - но он будто и не слышал, целовал ключицы, а пальцами путался в пуговицах ее блузки. Она едва могла бороться с волнами мурашек, которые вызывали его губы и закатывала глаза от этого удовольствия. Он снова приник к ее губам, зарываясь пальцами в ее волосы и едва оттягивая их, чем вызвал тихий стон прямо в его губы. Он подхватил ее под бедра, заставив обхватить его ногами за талию, что она с удовольствием сделала, обняв его за шею, углубляя поцелуй и потираясь всем телом, словно большая кошка. Она сорвала с себя надоедливую ткань блузки и так же легко лишила его рубашки, проводя руками по груди. Они едва нашли спальню, чуть не упав по дороге, но все же благополучно добрались до ее кровати. Она сразу же прижалась губами к татуировке-паутинке, цепляя языком контур и чувствуя тяжелое дыхание Леши. Николь крепко переплела их руки и всмотрелась в темно-карие, немного расфокусированные от страсти глаза.             – Во мне недостаточно сил… – он тяжело дышал, но взгляда не отрывал, – … во мне недостаточно сил как оставить тебя, так и быть рядом, я не могу…             - Я с тобой, Леш, - она ​​перебила его, говорить было тяжело, потому что не хватало дыхания. – И буду с тобой, чтобы ты там для себя не решил, – она поцеловала его в уголок губ. – Потому что я сама так хочу.             Алексей на это ничего не ответил. То есть ответил, но не словами. Взглядом, говорившим абсолютно все о его чувствах к ней, о его безудержном желании только ее, руками и прикосновениями, что, казалось, были повсюду, движениями и стонами. Он лишил их одежды очень быстро, и когда они прикоснулись кожа к коже, между ними пронеслись электрические разряды. Он еще даже не взял ее, а она уже сходила с ума под этим горячим и вожделенным телом, хрипла от стонов и почти ничего не видела. Но когда наконец взял… звезды вспыхнули под веками, а сладкое удовольствие пролилось слезинками счастья из-под них. Она выгнулась в его руках, находясь на грани сознательного и бессознательного, и чувствовала только его: его движения, его тело, его губы. Их тела двигались в унисон, они чувствовали друг друга как логическое продолжение и задыхались друг от друга. Рождались и снова умирали. Доводили друг друга до пика, мучили и оттягивали сладкий конец и не могли насытиться.             Они сорвались в пропасть резко и снова вместе. Оба тела резко вздрагивали и не было сил даже оторваться друг от друга. Только через пару минут они начали дарить друг другу ленивые поцелуи и касаться пальцами. Изучали друг друга взглядами и им совсем не требовалось никаких слов. И так и уснули в уютной темноте ее спальни, прижавшись друг к другу - и это было единственным, что у них осталось.             Она вынырнула из сна резко и даже не поняла толком, что стало причиной, просто резко проснулась, вздрогнув. Было еще совсем рано – за окном не светало, только ночная тьма и редкие огни города. Следующее, что она почувствовала, мягкие, едва слышные прикосновения пальцев к ее телу: плечам, спине, бедру – они были бессознательными, на автомате, и вряд ли хотели ее потревожить или разбудить. Наверное, Леша находился в раздумьях, а раздумывая рисовал узоры на ее теле. Она повернулась на другую сторону, позволив одеялу сползти с плеч и нашла его взглядом. Алексей сидел, опираясь на подушки, всматриваясь в ночь за окном и выглядел немного растерянным и уставшим. Едва она зашевелилась, он забрал руку, а взгляд его стал осмысленнее.             – Я разбудил тебя? Извини, я не хотел.             - Ты слишком громко думаешь, поэтому меня разбудили отголоски твоих размышлений, - Николь ласково улыбнулась и потянулась за поцелуем. Подтянулась на руках поближе, позволила обнять себя покрепче и прижалась к горячему телу, согреваясь. Разомкнув поцелуй, она улеглась сбоку, разглядывая черты его лица, а пальцами касаясь контура татуировки. Она казалось ей самой интересной из всех трех, которые он имел, давала много пищи для размышлений и переосмыслений: то ли паутинка, то ли узор разбитого стекла. Да еще и размещение… прямо напротив сердца, что тоже нельзя было не осмыслить, не обдумать.             – Скажи… – карие глаза сразу же нашли взглядом ее зеленые, – почему ты так отреагировал на мои слова вечером? Что не так с чувствами и желанием иногда ничего не испытывать? Он ответил не сразу. Снова перевел взгляд на панорамное окно и город за ним и долго молчал. Она поняла, что до того, как она проснулась, именно мысли об этом не оставляли его в покое. Николь показалось, что она сейчас или услышит что-то такое, что никто до нее никогда не слышал, или Алексей не удостоит этого откровения и ее. Она готова была принять оба варианта, но все же, склонялась к первому и естественное любопытство немножко съедало ее изнутри.             – В 2016-м, когда я еще служил в АТО разведчиком, нам часто приходилось пересекать нулевые рубежи. Знаешь что это такое? – он не смотрел больше на нее, взглядом блуждая по очертанию комнаты. Она кивнула. – Этот выход был плановым, очередным в ряде бесконечных таких же вылазок. В этот я хотел идти сам, не тянуть за собой никого, сначала проверить обстановку, внутренняя чуйка подсказывала мне, что что-то не так. Но ребята сами настояли, и в одиночку идти было не по инструкции. Нас было четверо, – его глаза как-то странно сверкнули в темноте, а у Николь прокатился спиной холодок.             – Все говорили потом: факторов было много, сплошная тьма, неточность координат, гарантий никаких. Но я точно знал – сам был виноват. Я сам завел их на неправильную тропу. Перепутал, потому что был уставшим и рассеянным. Я всегда выезжал на самоуверенности и эгоизме, всегда считал свои решения единственно правильными. Но война не любит такие игры. И по заслугам, чтобы она меня наказала, но у судьбы слишком жестокие шутки, - он невесело улыбнулся уголком губ и продолжил почти неслышно, - поэтому мы напоролись на вражескую мину. Смертоносную почти в ста процентах случаев – как мне потом говорили, никто не помнил фактов выживания в случае встречи лоб в лоб с таким типом. Двое погибли сразу, третий – у меня на руках, потому что ранения были несовместимы с жизнью. Я пытался что-то сделать, спасти, но все, что мог - только наблюдать, как его глаза погасли, - казалось, он дрожал от каждого произнесенного слова. – А на мне ни царапины не осталось. От мины, которая выстреливает в воздух стальными шариками, на мне не осталось ни следа. Их всех прошило насквозь – а меня обошло. Так судьба мне отплатила за мою самоуверенность, оценила мою жизнь, забрав взамен целых три. – Николь замерла, чувствуя, как кровь стынет в жилах от его рассказа. Алексей продолжал.             – Никто меня не осудил. Все словно ослепли: не видели или не хотели видеть там моей вины, находя все новые и новые объяснения. Я дослужил свой срок уже с полностью поломанной психикой, хотя и хорошо умел это скрывать. Образы, души боевых товарищей, что унесла смерть вместо меня, преследовали меня как во снах так и наяву, и сводили с ума. Я винил себя и продолжаю это делать. В мозгу будто что-то медленно ломалось и выходило из строя: эмоции то скатывались к слезам и истерикам, то исчезали совсем до полной апатии. А я хотел, чтобы это все исчезло, чтобы все закончилось. Чтобы вина перестала меня съедать изнутри. Требовал трибунала, требовал суда, достойного наказания за все, чему я был виной. Но ничего этого не произошло.             - Когда я вернулся в Киев – бомба в моем мозгу уже была запущена. Я не видел смысла ни в какой деятельности, не имел интересов, не имел ни единой цели. Много пил, слал всех знакомых и друзей куда подальше от себя. Я не помню, но в какой-то из таких моментов эмоциональная шкала перешла максимально допустимый предел и вдруг все исчезло. Я ничего не ощущал. Как будто перегорели предохранители в аккумуляторе – а новых у меня не было и все сразу погасло. Эмоции притупились до минимума. Во мне не было ничего отрицательного, но и положительного тоже. Головой стал управлять холод и банальная необходимость выжить. А чтобы выжить, нужны были деньги и варианты, как их доставать. Так и жил, меняя амплуа и профессии, фирмы и компании, не находя себя. Затем, на одной из конференций в Германии познакомился с Дарьей. Сначала она казалась надоедливой, но идеи имела свежие, такие, которые могут принести доход. Она, узнав о моем психологическом образовании, предложила создать собственную школу психологии и философии. Я не воспринял эту идею сначала всерьез – чтобы иметь возможность помогать другим, сначала нужно навести порядок в своей душе. И все же прописал несколько семинаров – поверхностных, для первоначального ознакомления. Люди пошли, заинтересовались, охотно слушали и возвращались снова и снова.             – Вместе с тем, как ко мне возвращались люди, возвращалось что-то забытое во мне. Ощущение, будто я снова важен, значим, нужен. Будто я в этой жизни что-то означаю, живу не зря, – он прерывисто дышал и затих. – Ощущение, что те ребята не зря за меня умерли, – и он наконец посмотрел Николь в глаза, которая замерла, так впитывала каждое слово его истории. Она и не думала, что под идеальной оберткой успешного, привлекательного и умного мужчины кроется такая раненая жизнью душа. Было интересно спросить, как ему удалось вернуться к первоначальной эмоциональной наполненности, ведь она видела, сейчас у него не было с этим никаких проблем. Но почему-то казалось, что ответ ей не понравится.             – И как тебе удалось… вернуть себя? – ее голос звучал немного хрипло, робко и тихо.             - Вернуть себя – это очень удачное выражение, Николь, - он утвердительно кивнул. – Переживая проблемы других людей, моих учеников, проговаривая с ними травмы и проблемы, я переживал эмоции вместе с ними, заново испытывая всю боль. Приходилось брать самые сложные случаи, почти не спать, перечитывать кучу дополнительной литературы. Но последним кусочком пазла стала ты, – она удивленно приподняла брови. – В тот вечер я не находил себе места, что-то не давало мне покоя, тянуло к тебе, хотя я тебя совсем не знал. Так что позвонил, а ты начала говорить странными фразами, но почему-то такими близкими для меня. И когда я приехал к тебе, когда ты сказала о своем одиночестве, когда я поцеловал тебя… именно тогда боль достигла своего пика, а потом я наконец почувствовал себя живым. Круг замкнулся, – он провел кончиками пальцев по ее щеке. – И поэтому, когда я услышал те слова, когда представил, что ты хочешь подобного, не смог себя сдерживать. Ты не должна даже задумываться об этом. Эта боль уничтожает, эта боль убивает. Если рядом нет подходящего человека, вернувшись к эмоциональности, ты рискуешь полностью потерять рассудок и свое сознание от избытка забытых эмоций. Мне повезло – ты была рядом, – он обхватил ладонями ее лицо, – но ты должна мне пообещать: что никогда, ни при каких обстоятельствах ты не захочешь это сделать с собой. Я честно рассказал тебе о возможности осуществления этого и заклинаю: никогда к этому не обращайся.             Его глаза чуть не умоляли выпивая ее взглядом. Николь такого точно не ожидала, для Леши она стала якорем, своеобразной точкой невозврата, лекарством и этот груз был слишком трудным для осмысления. Ей было страшно так много значить для человека, нести ответственность за его эмоциональное состояние, за возвращение его к стабильности. Разве она что-то сделала ради этого? Ничего. Просто ответила на ночной звонок от почти незнакомца. А в итоге – спасла человека от… безумия? Пустоты? Она и сама до конца не понимала. Ника не без труда отвела взгляд от его глаз и снова остановилась на татуировке.             - Что это значит? – она провела пальцами по тонким черным линиям. Он взглянул на то место, которого она касалась, на мгновение прижал ее руку сильнее, давая почувствовать, как громко и сильно бьется сердце о грудную клетку, а потом поднес пальцы к губам, нежно целуя.             - Эмоции тянутся из сердца, одна из самых сильных – любовь. Любовь к ближнему, другу, любимому человеку, животным – неважно. Когда они вырываются на поверхность, – он коснулся ее рукой середины татуировки, направляя, – они пробивают себе путь, разбивая стекло нашей безразличной наружной оболочки, – он отвел ее пальцы от середины к концам лучиков рисунка. – Разбиваясь, обломки причиняют нам боль, но только так мы начинаем заново ощущать. Только с болью мы становимся теми, кто мы есть на самом деле.             – Интересная метафора, – она задумчиво проследила прикосновениями каждую ниточку причудливого символического рисунка.             – Я должен поехать туда, – он тяжело вздохнул, ища ее взгляда. – Должен убедиться, что мы готовы.             - Если ты ждешь, что я буду умолять тебя остаться – этого не случится, - Николь хмыкнула, отвечая на взгляд карих глаз.             – Я знаю это, – он обнял ее крепче. – Мне необходимо знать, что ты не натворишь глупостей, пока меня не будет рядом.             – О, а мне кажется, это больше касается тебя или нет? – она засмеялась. – Это же не я снова лезу под пули, прямо в самый ад. Не волнуйся за меня – я смогу справиться. К тому же, я не буду одна, - она ​​подмигнула, - и кто-то должен побеспокоиться о нервах Подоляка, - он только улыбнулся. – Так что, это наша последняя ночь? Один из видов прощания? Леш, не нужно так сильно разводить здесь трагедию. Я справлюсь, - должно быть, врать уже вошло в привычку, потому что она даже на мгновение поверила в те свои слова.             – Ранее вечером ты серьезно задумывалась о перспективе жизни без эмоций. Ты на полном серьезе хочешь, чтобы я тебе поверил? Думаешь, не видел подобного раньше, не слушал подобных историй, не встречал таких же людей? Не был на твоем же месте в конце концов? – Алексей сердито смотрел на нее. – Я видел, как Миша за тебя волнуется, а он знает тебя гораздо дольше меня. И ты хочешь, чтобы у меня не было поводов для волнения!             - Это ничего не решит, Леш, потому что ты для себя уже выбрал путь, - она ​​спокойно ответила на его пылкие слова. – Волнение за меня не облегчит твое пребывание там, да еще, вполне возможно, ослабит твою производительность и сосредоточение на целях, потому что мыслями будешь витать далеко, размышляя: «а как она там?».             – Я только хочу тебя защитить. Всех, кого смогу, - он упорно не отводил взгляда, пытаясь убедить его. – Не может военный сидеть в офисе, перебирая бумажки, я давал присягу!             - Я предполагала, что тебя к нам позвали не бумажки сортировать, а выполнять свой непосредственный долг. Защищать Офис, когда придет для этого время, например, - она осторожно высказала свое предположение.             – Охрана Офиса и без того укреплена и усовершенствована, один военный разведчик на ситуацию не повлияет.             – Тогда я не понимаю, почему ты так переживаешь, Леш, – она довольно замурлыкала, подставляясь под теплые касания пальцев и обняла его. – Я буду в безопасности, охрана нам обеспечена, укрытие полностью подготовлено. В отличие от тебя здесь будет относительно спокойно. Это мне следует переживать за тебя, а не наоборот.             – Никто тебе не даст гарантий, где будет спокойно и безопасно, – Алексей вздохнул. – Совсем скоро может произойти так, что безопасного места ты не сыщешь нигде в нашей стране. Относительно безопасно – да. Совершенно безопасно – нет. Но я не об этом волнуюсь. Меня смущает, какие изменения претерпевает твое внутреннее «я». Я нахожу в этом сходство с собственным прошлым – вот что не дает мне покоя. Война людей сменяет, Николь. Я не хочу, чтобы война забрала у меня тебя.             - Этого не произойдет, я обещаю, - она ​​отвела глаза и зажмурилась, словно от боли. – Просто… береги себя, – тонкие пальцы легонько подняли ее подбородок и перед тем, как поцеловать, он прошептал ей прямо в губы.             – Буду. Ради тебя.