Зачем снятся сны?

             Ночь.       Клаус не спит, зная что снова всё начнётся по "излюбленному" сценарию.       Знает, что снова будет мучиться, испытывать сильнейшие угрызение совести, будет лесть на стены, кричать до надрыва связок и боли в горле. Будет исходить истерическими припадками, задыхаясь в собственной беспомощности, которые после сменяются на осознание своей никчёмности. И это всё, лишь бы заглушить этот до боли в скулах знакомый и на удивление спокойный голос. И Клаус снова будет готов покаяться за все, за грехи свои тяжкие. Он будет готов покреститься, поверить в Господа, молиться на лики, которые с презрением смотрят на него, как бы с высока и беззвучно усмехаются над ним. Но он знает как никто другой, что это его уже не спасёт.       Знает. Знает, но ничего не может с этим поделать, а потому засыпает, ибо понимает, что не сбежать от этого, сколько бы он не пытался.       И вот, кажется, что через мгновение он стоит на маленькой поляне, по среди густого, соснового леса. Ветер завывает, разнося тысячи снежинок по лесу. Снег неприятно щипит щёки, кусая их своим холодом, пуская по лицу красноту. Он щурится, пытается разглядеть в этой непроглядной мгле хоть кого-нибудь. Холод тонкой спицей тянется по всему телу и пускает мерзкие мурашки по спине, от чего хочется дёрнуться или съёжиться, думая, что это спасёт от неминуемой холодной гибели.       В призрачной надежде согреться, Клаус суёт поглубже руки в карманы шинели и нащупывает там револьвер. И ведь точно ему известно сколько там осталось патронов. Тем не менее, он достаёт его, выдвигает барабан и обнаруживает там один единственный патрон.       Любой соратник Клауса, увидев такую картину, посочувствовал бы бедному немцу, оказавшемуся ночью, посреди леса, да ещё и в сороковые.       Пустить пулю в голову, Клаус пока что не решался, хотя рука с оружием уже потянулась к виску, но испугавшись шороха за спиной, он тут же спрятал руку обратно в карман.       За спиной послышались медленные шаги. Под ногами неизвестного гостя звучно хрустел снег, от чего Клаус обернулся, направляя на незнакомца ствол револьвера. И какого же было его удивление, когда Калаус увидел перед собой не заблудшего охотника, ни какого-нибудь дезертира, решившегося сбежать ко всем чертям, ни даже дикую зверушку, а Жиля. Человека, который врал ему до последнего. Человека, чьё имя, история и даже язык — чистой воды выдумка. Человека, которого Клаус саморучно застрелил, когда весь этот обман раскрылся.       — Здравствуй, гауптштурмфюрер, — медленно, выговаривая каждую букву так, чтобы та вбивалась Калусу в создание гвоздями. — будь добр, убери пистолет. Ты и так сделал, всё что нужно.       Будто бы заколдованный, Клаус опустил оружие, прямо глядя на "перса" шокированным глазами. Резе подошёл ближе, почти что вплотную. Холодное дыхание еврея нещадно жгло лицо, заставляя морщиться, поселяя желание отступить на несколько шагов от худой фигуры.       Но, по необъяснимым причинам, Клаус стоит, мужается, изредка дёргая плечами, стараясь выглядеть невозмутимо.       — Зачем ты опять пришёл?       Жиль усмехнулся.       Ответ, кажется, должен быть очевидным, приторным. До сладкой истомы банальным, который мог бы согреть сердце Клауса. Который будет напомнить о том, что остались в этом затхлом мирке, люди неравнодушные к нему. Но Жиль идёт другой дорогой, решая лишний раз всадить в душу ядовитую иголку.       — Захотелось вспомнить как выглядят "живые" люди.       И как обычно, в самое сердце. Глубоко и дальше растворяясь в венах, переходя в артерии, яд расходится по всему организму. Паршиво? Ещё как.       В это же мгновение током в сознание бьёт удар понимания происходящего. «Живые люди». Что этот гадкий еврей имеет ввиду?       — Почему тогда я здесь?       Резе жмёт плечами, снисходительно смотря на Клауса.       — Может, потому что ты уже мёртв?       — Не может быть! — возмутился мужчина. — Я не могу быть мёртвым! Я — живой, я чувствую холод, боль, всё до малейших ощущений.       Резе отрицательно кивает головой и опять усмехается. На его ресницах и волосах нет снега. И он не просто не тает, его нет. Босые, грязные ноги, но ни как бывает, синие от холода.       — Чувствовать холод — не значит жить. Ты давно уже прогнил настолько, что даже не понимаешь ценность человеческой жизни и чувств. Ты делаешь вид, что понимаешь что такое жизнь, и что значит жить. Но на деле, ты просто мимикрируешь, прикрывая алчность и равнодушие очень качественными манипуляциями. Но сколько бы ты не старался, живым ты уже не станешь. Ты просто мешок с мясом и костями, который можно выкинуть в любом момент. Даже мы все вместе взятые живее тебя, Клаус.       Гауптштурмфюрер недоверчиво делает шаг назад, оглядываясь. Из леса выходят мужчины, женщины, дети разных возрастов. Они замучены, одеты в какие-то лохмотья — раньше это было одеждой. Все люди изуродованны кровоточащими ранами разной степени тяжести и бледными шрамами. На некоторых видны огнестрельные ранения. Расположены они где попало: на голове, в плече, в животе, на ногах. Они все идут, смыкая круг, оставляя за собой грязно-кровывае следы.       — Нет!       Люди идут всё ближе к Клаусу, начинают цеплять его за руки и за ноги, рвут одежду и безостановочно мерзко, надменно смеются.       — Этими жизнями ты заслужил свой чин? Эти люди стояли того, чтобы ты был сейчас здесь? Стояли?!       Жиль присоединяется к остальным загубленных душам. Кровавые призраки с необычайно лёгкостью начинают отрывать от мужчины куски плоти, окрашивая снег вокруг в красивый — чистый красный цвет.       От осознания такой судьбинушки, Клаусу не по себе. Он резким рывком выходит из сна, что-то прокричав. Холодный пот выступает на горячем лбу и мужчина, машинально тянется рукой, чтобы стереть противные капли с лица. Короткие пряди неприятно липнут ко лбу, от чего он их пытается зачесать пальцами назад.       Клаус с большим трудом встаёт с кровати, на ватных ногах идёт к окну, шёркая голыми ступнями по холодным половицам. Он цепляется за подоконник руками, чувствуя что вот-вот упадёт. Голова идёт кругом. В глазах всё рябеет чёрными и красным пятнами, от чего кажется, что ночь эта, с адским холодом, ещё темнее и холоднее чем обычно.       Судорожно дрожащими пальцами, Клаус открывает окно, с характерным скрипом. Холодный воздух врывается в комнату, заполняя всё пространство собой, залезая под кровать, пробирается на книжные полки и ложится на кровать.       Голос в ушах всё ещё стоит фантомом: «Этими жизнями ты заслужил свой чин?»