Лагерь

Серый сидел на кровати, подтянув колени к груди, и просто ждал. Весь сегодняшний день казался ему неправильным, ненастоящим, будто из сна выдернутым. На самом деле он понимал, что неправильным как раз были те дни в лагере, а теперь все наоборот, на своих местах, но почувствовать этого никак не мог. Разве бывает так, чтобы человек долго жил неправильно, а потом все в один день стало как надо? Сидя в кабинете директора Серый держался. Вслушивался в неразборчивое бормотание в его телефоне — будто специально прижатом как можно плотнее к уху! — гадал, что его ждет, внутренне содрогался и готов был рыдать, но не позволял себе этого. Молчал и терпел и когда директор убрал телефон и сказал, что за ним скоро приедут, и когда Никиту — злого и зареванного — вернули в кабинет, и когда директору позвонили и он позвал Серого с собой к воротам. А потом, когда увидел, что вопреки его ожиданиям приехала не директриса, а мама с папой, терпеть не смог — сломался окончательно и просто кинулся к ним. Встреча вышла тяжелой, разговор и вовсе невыносимым. Сначала родители злились — мама кричала, что у Серого совсем головы на плечах нет, раз он решился на такую глупость, папа добавлял, что совести у него нет тоже. — Я просто не хотел обратно, — с трудом, будто занозу из груди вынимал, признался Серый. И добавил, увидев, как родители испугались: — В детдом… Это признание сломало и маму с папой тоже. Они то обвинили Серого в глупости, то сокрушались, что такое вообще пришло ему в голову, то переворачивали все и начинали и извиняться перед ним за то, что вообще отправили его в лагерь. Мама при этом всхлипывала и постоянно трогала, гладила и обнимала Серого, папа смотрел сурово и мотал головой. А сам Серый просто трясся от вроде и утихших, но все равно прорывавшихся рыданий, и не знал, оправдываться ли ему, соглашаясь с виной родителей, чтобы отвести беду от себя, или убеждать всех, что это его вина и он дурак. Разумеется, ни о каком возвращении Серого в детдом и речи не шло. Поняв это, Серый наконец окончательно поверил, что и раньше родители не собирались от него избавляться — может, думали отдохнуть от него пару недель, может, дать ему самому отдохнуть от них, но точно не хотели его прогонять и бросать. От этого осознания было мучительно стыдно, и Серый просил прощения раз за разом, прекрасно понимая, что это его постоянное «простите» воспримут как извинения за побег, но даже не пытаясь говорить подробнее. К его счастью, выгонять Серого из лагеря директор не собирался тоже. Потребовал пообещать, что больше Серый такого не выкинет, понимающе кивнул, когда папа сказал, что позаботится об этом, и с легкой заминкой, но все же отпустил Серого домой на денек, чтобы «успокоить нервы». По пути в город, сидя в машине на своем привычном месте — ровно посередине заднего сидения, чтобы и окно было видно, и маму с папой, и вообще — Серый почувствовал вдруг, что что-то сломал. Не было ни привычных бесед ни о чем и обо всем сразу, ни дружного подпевания бестолковым песням по радио с неизменным коверканьем слов, ни даже маминых радостных возгласов при виде интересных птиц, цветов и облаков. Папа молча рулил, мама рассуждала о том, что приготовит на обед, а что на ужин, Серый ей поддакивал, но не было в этом ни легкости, ни обычности. Так же они говорили, когда Серого только забрали из детдома, но тогда-то он был чужим… — Мне правда очень стыдно, — сказал наконец Серый, не выдержав этого ощущения отчужденности. — За все. — Теперь уже все хорошо, — заверила его мама. Папа многозначительно откашлялся, и Серый его понял. Едва зайдя домой, папа сразу отправил маму в магазин, а Серого к себе, и они оба послушались. Мама крепко обняла их обоих, будто заранее жалея, что-то шепнула папе, а тот вслух ответил: — Все под контролем. Ждать его Серому пришлось недолго, но и этого хватило, чтобы умаяться. Ремня он не боялся, а вот того, что папа ему скажет — очень. Почему-то мысль о том, что в семье его оставят из жалости, пугала сейчас не меньше, чем недавние мысли о детдоме. Он-то хотел быть хорошим и любимым сыном, а теперь? — Не сбежал? — спросил папа, приоткрывая дверь и заглядывая к нему в комнату. Серый пристыженно опустил глаза. — Ну ладно тебе, — расстроенно сказал папа. Он подошел ближе, сел рядом на кровать, притянул комок из Серого к себе и осторожно потрепал по плечу. Серый слышал, как гремит пряжка ремня во второй папиной руке, но не расстроился. — Это не за то, что ты там себе понавыдумывал, — сказал папа, так и не выпуская Серого из своей хватки. — Ты хоть понимаешь, как плохо все могло кончиться, если бы вас не поймали? Серый нерешительно пожал плечами. А что такого-то? — Ночью, одни, в лесу, без денег… — Деньги у нас были, — пробормотал Серый, прекрасно понимая, что сдает себя с потрохами. — Я стырил… — Та-а-ак, — протянул папа. — Что еще мне лучше знать? Серый вдохнул поглубже, и все рассказал: про сигареты, про то, как воровал деньги, про то, как специально ходил по территории, выискивая пути поудобнее и даже по кромке реки за территорию выбрался, но испугался, что ночью так не выйдет… Почему-то хотелось, чтобы папа вообще все узнал, чтобы уж точно или за все простил, или окончательно разочаровался. — Хоть иногда думаешь, — с явным облегчением вздохнул папа. — Деньги вернул тому, у кого взял? — Верну, — пообещал Серый. — И извинюсь. — Завтра по пути в лагерь в магазин заедем, хоть чипсов купишь, отдашь в качестве примирения. — Чипсы в лагере нельзя. — А сигареты можно? Серый, чуть высунувшийся из своего узла во время рассказа, сжался обратно. — Прости. — И ты, — жутко краснея вздохнул Серый. — Я все равно накажу, — будто оправдываясь предупредил папа. — Я понимаю, что ты… — Я знаю, — поспешил заверить Серый, чувствуя, что держаться так долго не сможет. — Мне куда? Папа встал, освобождая кровать, и Серый перевернулся, улегся на нее прямо поверх покрывала. Было больно. Не больнее, конечно, чем от скакалок или подбитого в драке глаза, но все равно. Серый жмурился изо всех сил, впитывая в себя все удары, вытягивался, стараясь лежать как можно ровнее, даже штаны, которые папа спустил с него где-то к середине порки, и те с щиколоток не уронил, но легче не становилось. Папа не спешил. Бил аккуратно — Серый чувствовал, что ремень идет ровно сверху вниз, от середины задницы к ногам, чтобы потом вернуться к исходной точке и снова все повторить, — давал подышать и переждать самое болезненное, приговаривал: — Терпи. Не так тут все и страшно. И Серый верил, что не страшно, но и боль чувствовал тоже, и от этого диссонанса готов был разорваться. — Хватит с тебя, — объявил наконец папа. И тут же уточнил: — Я же все знаю? Задницей Серый очень хотел поскорее заверить, что да, все. Мозгом и совестью он, даже толком в себя не придя, прошептал: — Я еще супы в столовой не ем на обед, они там мерзкие. А вожатые ругаются. На очень долгие несколько секунд воцарилась тишина. Потом брякнул пряжкой опущенный на полку ремень, а папа присел около кровати и усмехнулся: — Ты главное из-за плохого супа не сбегай, ладно? Если хочешь, я каждый вечер тебе буду в термосе мамин привозить. — Хочу, — успел сказать Серый, прежде чем разреветься — в этот раз от облегчения.