Лагерь

По пути в город, Тихон изо всех сил уговаривал себя не бояться и вспоминал, как прошла его неделя. Вообще-то, выходило не слишком хорошо — хуже предыдущей. Ему приходилось врать, соревноваться, радоваться чужим неудачам… Еще и суп. И то, что его едва не раскрыли, причем несколько раз! И страх перед грядущим — избавиться от него у Тихона никак не получалось, а бояться очищений было нельзя, их надо было принимать с радостью и благодарностью. Тихон понимал, что порка будет суровой, и надеялся только, что ему разрешат эту ночь провести дома, а в лагерь отвезут завтра. Первая ночь после очищения всегда была самой жуткой — Тихону и уснуть-то в нее не всегда удавалось. Иногда боль была такой, что уснуть мешало все — и одеяло, и вдруг пробежавшийся по телу сквозняк, и залетевшая в комнату через щелку в окне муха. А еще уснуть мешали мысли, и это было даже хуже боли. — Ну, вот и приехали, — объявил папа, заезжая во двор. — Идите готовиться, я машину оставлю и приду. Тихон послушно вышел из машины, придержал мамину дверь, слабовольно надеясь, что папа это заметит, и пошел к подъезду. «Готовиться» к очищению было не долго — всего-то и надо, что раздеться догола, заложить руки за голову и встать лицом к стене. Тихон давно привык к этому и действовал всегда на автомате, без лишних мыслей. Зайдя в комнату и увидев ждущую их с мамой скамью, целую тучу розог, соль, ремни и провод, Тихон невольно задрожал и едва справился с пуговицей на штанах. Ждать папу пришлось недолго. Тихон едва успел упереть пальцы ног в стену, а мама — переодеться в специальную сорочку и встать рядом с ним на колени, как дверь квартиры открылась. Папа неторопливо прошел в комнату, сел на скамью, на которую вот-вот предстояло лечь Тихону, и велел: — Рассказывайте. Тихон знал, что его очередь отвечать первым, повернулся к папе лицом и заговорил, максимально честно и без утайки. Про то, как сказал парням, что линейка ему для рисования, про то, как хотел записаться на стрельбу, про то, как завидовал и расстраивался, что не может делать того же, что другие, про купание и едва не снятые штаны, про то, что один раз сыграл с другими в карты — но больше ни разу, потому что это плохо, он знает! — А еще я попробовал суп с мясом, — выдохнул Тихон. — Мне показалось, что мяса нет, а оно было. — Нехорошо, — покачал головой папа. — На твоей душе и совести скопилось много пятен, и очищать тебя от них придется тщательно. — Я знаю, папа. Прости. — Прошу слова, — подала голос мама. Тихон внутренне сжался, а папа промолчал, не возражая, и мама продолжила: — Тихон боялся порки. Его руки дрожали, а взгляд блуждал по комнате, пока он готовился. — И умолчал об этом, — недовольно заметил папа. — Извините, — едва слышно попросил Тихон, уже чувствуя, как назначенное папой число множится минимум на два. — Извиняю, — сказал папа. — Сейчас я очищу тебя от всего, что ты рассказал. А вечером, перед сном, ты очистишься от того, о чем умолчал. — Да, папа, — пролепетал Тихон. — Рассказывай, — потребовал папа, обращаясь теперь к маме. Тихон поспешно отвернулся обратно к стене и зажмурился, не давая слезам слабости пролиться раньше времени. Мама говорила долго, но ее речь Тихон примерно знал — мамины пятна на совести были примерно одними каждую неделю: несдержанность, слабость, излишний страх за сына и дом, неправильно приготовленный ужин, неисполнение семейного долга… Последнее Тихон понимал очень смутно, но мысли об этом были такими пугающими, что спрашивать он не решался. — Плохо, — сказал папа, и Тихон представил, как сжимается на этих словах мамино сердце. — Прости, милый, — сказала мама. Тихон закусил губу, сдерживаясь, а потом выдохнул, выпалил: — Прошу слова!