Лагерь

Тихон стоял, прислонившись спиной к дереву, смотрел, как пробегают мимо него разные парочки, и просто ждал конца. День Святого Валентина — неправедный праздник, нельзя поддаваться всеобщим искушениям и грязнить им душу, Тихон это давно усвоил. В тот первый и единственный раз, когда его угораздило принести из школы валентинку — маленькое сердечко, вырезанное прямо из тетрадного листа — отец не поскупился, очистил его розгами в тот же день, решив, что линейка с таким не справится, а потом, в понедельник, высек еще раз, чтобы запомнилось, и Тихон навсегда усвоил урок, а потому решительно отказывался от всего, что приготовили для них вожатые. Олеся — девочка из третьего отряда, доставшаяся ему в «половинки», давно уже ушла веселиться с другими, заявив, что Тихон — худший вариант из всех, и он ее не винил, только жалел, что ему не достался в пару кто-то из знакомых. Будь это кто-то из своих, с него бы ничего не требовали — все уже привыкли к нему и, кажется, даже сторонились, лишних вопросов никто не задавал. Грустно, конечно, но и хорошо тоже — спокойно. Спокойствие, правда, было зыбким. Тихон еще с ночи ждал, что все вот-вот откроется, с того самого момента, как в душевую ворвался Серёжа и увидел — наверняка увидел! — то, что Тихону нужно было хранить в тайне. Тихон так испугался, что даже назначенную отцом порку линейкой отсчитал себе дважды — за прошлое и за вдруг случившееся. Дерево от этого почти все пропиталось бордовым, кожа полопалась и там, где до этого еще оставалась целой, раны, пропитанные солью, жгло так, что хотелось рыдать — и Тихон рыдал, поддаваясь боли, но на душе у него стало немного легче. Серёжа у него так ничего и не спросил. И вообще никто ничего не спрашивал — ни парни из комнаты, ни вожатые, ни директор, которого Тихон боялся больше всех остальных. Отец, услышав о произошедшем, велел убрать линейку подальше и больше до понедельника не очищаться, что бы ни произошло, но ругать не стал — только пообещал, что вместе они потом все исправят. Тихон отцу верил и старался не бояться. Время для Тихона тянулось медленно: отсутствие занятий наваливалось жуткой скукой, боль, притупившаяся за ночь, но все равно сильная и глубокая, тянула к земле усталостью. Периодически к нему подходил кто-нибудь, звал с собой, предлагал найти Тихону новую пару, раз первая его бросила, и Тихон хотел даже согласиться, чтобы хоть чем-то себя занять, но все равно отказывался, понимая — даже за это желание ему потом придется заплатить. — Мне нельзя, — неизменно отвечал он каждому, кто проявлял интерес, и всякий раз укреплялся в своей вере и решимости. А потом, когда все уходили, ненадолго прикрывал глаза, снова говоря себе, что все сделал правильно. Появлению возле себя Игоря Тихон не удивился — он был десятым, а то и двадцатым за день, кто к нему подошел. — А ты чего здесь один? — весело спросил Игорь, дружески хлопая Тихона по плечу. Тихон от этого жеста пошатнулся, шаркнул задом о ствол, к которому прижимался, и шумно втянул в себя воздух, сдерживая крик. — Ты в норме? — тут же всполошился Игорь. — Все хорошо, — выдохнул Тихон. — А чего тогда скучаешь? — не отставал Игорь, растеряв всю свою веселость. — Девчонка бросила? Тихон осторожно кивнул, надеясь, что на этом все и закончится. Олеся же, хоть и не совсем по своей воле, и правда от него ушла. — Нашел повод расстраиваться! — фыркнул Игорь. — Пойдем, найдем тебе подругу по душе и дело по интересу! — Мне нельзя, — кажется, в сотый раз за сегодня выдавил из себя Тихон. И тут же пожалел, поняв — с вожатыми так нельзя. Это другие дети привыкли, что у каждого свои правила дома, а взрослым вечно кажется, что они всё про всех знают, вот и лезут с вопросами и подозрениями… — А чего так? — удивился Игорь. Тихон пожал плечами. Игорь помрачнел, явно о чем-то раздумывая. — Слушай, — начал он, снова беря Тихона за плечо — в этот раз осторожно, но крепко. — У тебя вообще как дела? Никто не обижает? Дома все в порядке? — В полном, — без должного уважения отчеканил Тихон, сбрасывая с себя вожатскую руку. — А у тебя? Игорь прищурился, сам себе мотнул головой — а может, и на вопрос так ответил, кто его разберет, — а потом развернулся и ушел, оставляя Тихона наедине с собственным, бешено бьющимся сердцем.