Лагерь

Дверь ванной вероломно распахнулась, и Никита дернулся, стараясь прикрыться, поскользнулся и точно упал бы, если бы пространство позволило. Вместо этого он больно ударился плечом о стенку душевой, уперся ногами в противоположные углы, выругался и только после этого додумался крикнуть: — Занято! Стоявший на пороге Серый, хоть и старательно прикрывал глаза рукой, смущенно убегать не спешил, и Никита повторил, решив, что он просто не расслышал из-за шума воды: — Тут занято! — Да знаю я, не тупой, — фыркнул Серый. — У тебя телефон разрывается, уже звонков десять было… Никита почувствовал, как покрывается мурашками, и поспешно выключил воду. Наверное, дернул смеситель, пока падал, вот и льется теперь холодная. — Подумал, вдруг важно, — совсем уже неуверенно продолжил Серый, и украдкой выложил телефон из кармана на край раковины. — Спасибо, — пробормотал Никита, заматываясь в полотенце и об него же вытирая руки. Серый наконец додумался, свалил, даже не ответив, и Никита постарался вдохнуть поглубже. Пропущенных было аж двенадцать: шесть от мамы, два от деда, три от бабушки и один — от папы. Если бы не последний из них, Никита бы ни за что не заставил себя перезвонить, просто ждал бы, пока его наберут снова, и верил бы, что и так знает, о чем ему хотят рассказать. Мысль о том, что с папиного номера могла позвонить мама он не допускал — знал, что такое возможно, но старался верить в лучшее. Ткнул в папину фотку, затем в значок вызова и быстро-быстро приложил телефон к уху, чтобы не передумать. Гудка было всего два, но и этого ожидания Никите показалось слишком много. Вот бы можно было всегда быть на связи, постоянно видеть, как там твоя семья и что делает, а говорить с ними только по необходимости! И пусть бы родители знали о нем все, зато он бы тоже знал, зато не боялся бы… — Никита! — радостно воскликнул папа, и Никита едва не разревелся от облегчения. — Никита, привет! — Привет, пап, — выдохнул он, и тут же всполошился еще сильнее: — Как ты? Что случилось? Где мама? Я так скучал… — Я тоже скучал, Никит, — признался папа, заставляя легкие Никиты сжаться до размеров спичечного коробка. — Все хорошо, мама рядом, погоди… В трубке послышался шум, затем шелест, после — звонкий удар, будто ногтей по стеклу, а потом мамин голос крикнул: — Никита, мы тебя очень любим! Никита понял, что дело плохо, и все силы пустил на то, чтобы не паниковать. По крайней мере, паниковать не слишком — пусть сердце бьется, будто он марафон пробежал, лишь бы мысли так же не бились. — Что случилось? — повторил он. — Все в порядке, Никит, —заверила мама, но по тому, как дрожал ее голос, Никита слышал — никакого порядка нет, сплошной хаос. — Главное помни, — сказал папа, и, судя по тому, как отдаленно и приглушенно звучал его голос, телефон у мамы он не забрал, просто подсел рядом, — что ты — самое дорогое, что у нас есть, и самое лучшее. — И бабушка с дедушкой тоже тебя любят, — добавила мама. — И беспокоятся, — подтвердил папа. — Перезвони им потом, хорошо? — Перезвоню, — пообещал Никита, решительно ничего не понимая. — И я вас тоже люблю. Но что случилось? — Все хорошо, Никит, — сказала мама и вдруг всхлипнула. — Все в порядке, — поспешно добавил папа и, кажется, забрал у нее телефон. — Просто мы соскучились. Совсем не привыкли жить без тебя. Дальше были путанные, явно приукрашенные рассказы о том, что лечение помогает, и папе становится лучше, что им нужно будет еще задержаться тут, но скоро они обязательно поедут домой и увидятся, куча заверений в том, что все наладится и будет как раньше. Никита сказанному, конечно, не верил, но старался поверить изо всех сил — просто чтобы было, за что держаться. Папа до отъезда говорил с трудом, а сейчас голос уверенный, и не звонил больше недели, а тут — вот. Может же быть, что все, если и не налаживается, то хоть не так стремительно ломается? После разговора с родителями Никита, наконец сумевший одеться и выбраться из душа, перезвонил деду, и услышал от него примерно то же, что и от папы — они с бабушкой его любят, переживают, жить без него не смогут, и вообще. — Да что с вами со всеми? — не выдержал он, чувствуя себя так, будто сам лежит где-то в больнице и умирает, а вся семья убеждает его продержаться подольше. — Да так, — неуверенно отмахнулся дед, и Никита представил, как он на этих словах смущенно отворачивается. Он так же отворачивался, когда случайно сболтнул, что Деда Мороза не существует, и когда признался Никите, что его отец болен. — У вас точно все хорошо? — спросил Никитка, понимая, что правды ему сейчас все равно не скажут, но и тут стараясь держаться за обещания. — Да отлично все, Никит, — уверенно сказал дед. — Ты главное глупости никакие не делай. А мы с бабушкой приедем на выходных, повидаемся. Идет? — Идет, — выдохнул Никита, обещая себе, что в выходные все-все разузнает. — Дед, у меня отбой скоро, я пойду, а то вожатые озвереют скоро. — Иди, — усмехнулся дед. — Директору вашему привет передай. — Ну дед! — возмутился Никита, но дед уже бросил трубку. — Че тут у тебя? — спросил Серый, обеспокоенно выглядывая из комнаты. Никита пошел к нему, понимая, что Серый, наверное, подслушивал все, но не осуждая его любопытство, признался: — Хрень какая-то. Говорят, что любят, и что все хорошо. Серый недоуменно вздернул брови: — И поэтому помыться не дали? Никита кивнул: — Говорю же, хрень какая-то. Серый глянул на него пристально, будто думал, что Никита врет, а потом решительно заявил: — Ну и радуйся, что любят. Это ж хорошо. Когда не любят — хуже. — Тебе-то откуда знать? — фыркнул Никита. Серому вон сколько всего из города понавезли, когда возвращали после побега! И звонит он им каждый день, общается нормально… — От верблюда, — отмахнулся Серый, укладываясь в кровать и накрываясь одеялом с головой.