Лагерь

Тихон дернулся, вжал голову в плечи и сделал шаг назад, но папа все равно дотянулся, ухватил уши и дернул их, сорвал с головы, бросил на землю, воскликнув: — Осёл! Окружающие будто по команде обернулись, уставились на них то ли с любопытством, то ли с осуждением. Мама забормотала что-то беззвучно, наверное, вымаливая для Тихона прощение. Тихон пискнул: — Прости! Папа не простил — Тихон видел это в его глазах, но все равно надеялся на лучшее. Его ведь заставили в этом участвовать, он не хотел, он говорил, что ему нельзя! А Игорь заявил, что Тихон должен или нормально, аргументированно объяснить причину отказа, либо все-таки помочь отряду в номере. У Тихона просто не оставалось выбора! — У нас просто номер такой, — неуверенно пробормотал он и затих. Рассказывать папе о том, что осёл — не самая греховная из ролей, что потерять человеческий облик далеко не так страшно, как изображать оживших мертвецов и колдунов, было далеко не лучшей идеей. Разумеется, исповедь эта была неизбежной, и все же… Папа излучал ярость, даже дышал гневно, и Тихон понимал, что ни за что ему не объяснит, как на такое согласился. Нельзя же при всех объяснять, что побоялся, что его раскроют! И врать папе тоже нельзя. А что тогда говорить? Как объясняться? Никак. Этот ответ был столь очевидным и понятным, что Тихону показалось, что он изначально, с первых секунд знал, чем все обернется. Знал и пошел на это, потому что терпеть больше не было сил, потому что лучше один раз очиститься и жить дальше праведно, чем раз за разом думать, как бы обойти неизбежное и ненавидеть себя, зная, что очищение не принесло ни облегчения, ни искупления. — Какие-то проблемы? Тихон зажмурился, проклиная Игоря за то, что тот вечно лезет, куда не просят. И пусть это тоже грех, и пусть расплата придет и за это! Если бы не Игорь, все было бы лучше… — Это вы сделали из моего сына осла? — спросил папа. Его голос звучал настолько ровно, будто папа даже не дышал, но Тихон хорошо знал это спокойствие. С тем же спокойствием папа обещал очистить их с мамой от очередного проступка, а в понедельник объявлял вердикт, так же ровно и уверенно папа доказывал учителям и даже школьному директору, что Тихон сам может решать, что ему есть, а что нет, тем же тоном отсекал всех тех, кто пытался влезть к ним, нарушить их безопасность. Однажды Тихон в документальном фильме увидел, как лев прячется в траве, прежде чем напасть, и с тех пор, глядя на вот это вот папино спокойствие, не мог отделаться от ассоциаций. Рядом с Игорем нарисовался Семён — встал за его спиной тихой тенью, замер, в ужасе глядя на папу и с жалостью на Тихона. Тихон пожалел, что не может так же спрятаться за спины родителей. Ведь очевидно, что опасность здесь — не они, что портят ему жизнь своими расспросами и подозрениями не они, что все его беды не от них! Ведь, очевидно же? Тихон медленно обвел взглядом всех тех, кто стал свидетелями этой сцены. У каждого эмоции на лице были свои: кто-то смотрел с ужасом, кто-то с неприязнью, некоторые с недоумением. Но все, абсолютно все адресовали эти взгляды им с родителями, а не Игорю! Но почему они осуждают папу, если все так очевидно? — Каждый отряд готовил к вечернему концерту номер, — тем же спокойным тоном, будто нарочно подражая папе, ответил Игорь. — Роли в номерах разные, Тихону досталась такая… — Собирайся, — скомандовал папа, даже не глядя на Тихона. Тихон вздрогнул. С одной стороны, папа ведь и говорил, что заберет его в воскресенье — сегодня. С другой, отъезд из лагеря и так ведь не сулил Тихону ничего, кроме дополнительной порции розог, а уж такой отъезд… — Пап, — тихо позвал Тихон, до конца не понимая, что хочет сказать. Папа не слушал. Он разражался праведным гневом, злясь то ли на Игоря и остальных, обрядивших Тихона в осла, то ли на самого Тихона, на это согласившегося. Игорь пытался возражать, что-то блеял и объяснял, позвал директора и старательно успокаивал папу, но эффекта это не возымело. — Пойдем собираться, — позвала мама, мягко утягивая Тихона в сторону. Сборы прошли быстро. Тихон ведь и так знал, что его сегодня заберут, так что большую часть вещей запаковал заранее. Мог бы, конечно, запаковать все, но не стал. Думал, если не выйдет, и папа передумает, будет не так обидно. Только вот выходило, что все получилось, а все равно обидно… На обратном пути папа даже остановиться Тихону не позволил, сразу ухватил за плечо и повел к машине. Директор крикнул вслед, что нельзя просто так забрать ребенка, нужно оформить бумаги. Папа предложил ему вызвать полицию и с ней решать, имеет ли он право забрать своего сына домой, или нет. Тихон молчал, стыдливо глядя под ноги и едва волоча чемодан. В машине папа включил одну из проповедей, в которой размеренный мужской голос вещал о том, как важно для людей уважать животных, но не уподобляться им в своем поведении, но Тихон едва улавливал смысл давно известных истин. Мысли предательски лезли в голову, заставляя стыдиться не того, что все так обернулось с родителями, а того, что номер его отряда теперь под угрозой срыва. Да и весь родительский день тоже… Разве подставлять товарищей, пусть и таких непутевых, как эти, праведно? Разве не надо доводить любое дело до конца, а уж потом отвечать за последствия? — Выходи, — велел папа. Тихон будто из сна вынырнул, вдруг поняв: они не едут, стоят в лесу. — Выходи, — повторил папа, и вышел сам. Тихон спешно выскочил за ним и ахнул, вступив ногой в заросли крапивы. В голове все сложилось пугающе быстро, и Тихону стало любопытно, увидел ли папа крапиву в окно, пока ехал, и решил это спонтанно, или специально свернул, надеясь, что найдет подходящие заросли. — Рви, — снова велел папа, доставая из кармана нож. Тихон ойкнул от неожиданности, но папа этого, кажется, не заметил — пошел чуть глубже, затерялся среди деревьев, принялся резать розги. Мама так и сидела в машине, наблюдая за ними из окна. Крапива жгла руки и не прикрытые шортами икры. Тихон стискивал зубы и терпел. — Нарвал? — спросил папа, когда пучок уже почти перестал помещаться в руках Тихона. — Нарвал, — едва слышно шепнул тот. — Укладывай. Тихон едва не заплакал. Если бы папа забрал крапиву и выпорол ею, как делал в прошлые разы, было бы проще. Да даже если бы сам укладывал ее Тихону в штаны, все равно не было бы так плохо! Он спустил штаны, одной рукой оттянул лямку трусов, а второй послушно утрамбовал жгучие листья, равномерно распределяя их между кожей и тканью. — Уложил, — всхлипнул он. — Рви еще. Тихон сделал пару шагов от машины в сторону следующих зарослей, тихо заскулил от резко нахлынувшего зуда, и наклонился, принялся рвать дальше. Руки покрылись волдырями едва ли не по самые локти и страшно вибрировали. Ноги чесались. Зад Тихон предпочел бы не чувствовать. Слезы текли как-то сами собой, даже без всхлипов. Тихон попробовал было смахнуть их, но мазнул себя крапивой по щеке и сдался, решил, что потерпит и их тоже. — Нарвал? — опять спросил папа. Тихон оглядел второй пучок — примерно такой же, как и первый, — и не смог решить, что ответить. А сколько ее надо было, этой крапивы, сколько рвать? Он обернулся, решив, что разумнее всего будет папе показать, наткнулся взглядом на другой пучок в папиных руках, и дрожь в коленях превзошла дрожь в ягодицах и руках. — Мало, — решил папа, перехватывая охапку разнокалиберных, от самых тонких до толстенных, от ровненьких до самых сучковытых розог, поудобнее, двумя руками. — Рви еще. Тихон невольно вспомнил, как выглядели пучки из десятка прутьев, которые папа заготавливал им с мамой по праздникам. Да в папиной охапке таких пучков несколько десятков, не меньше! — Рви, Тихон, — спокойно сказал папа. — Я надеюсь, что сегодня мы ограничимся только крапивой, но для этого нам ее понадобится много. Ты ведь не один. Тихон кивнул и поспешно отвернулся, чтобы папа не видел, как он зажмурился. В голове против всякой логики заиграла песня, которую за день в лагере Тихон успел послушать раз сто. — И-а, и-а, и-а, и-а, — шепнул Тихон. И склонился обратно, сжал ягодицы, наполняясь крапивным ядом, принялся остервенело рвать стебли, убеждая себя, что никакой он не осёл. А если и да — папа поможет. Очистит.