Лагерь

— Серёжа! — крикнули со спины. Серый едва не рухнул с обмотанной покрывалами и полотенцами табуретки, изображавшей скалу, замер, восстанавливая равновесие, и наконец додумался, спрыгнул на твердую землю, обернулся. Папа радостно махал ему от ворот, то ли просто приветствуя, то ли подзывая к себе. Мама стояла рядом с ним, одну руку обвив вокруг папиного локтя, а во второй смущенно поправляя волосы. Серый неловко оглядел собирающуюся на плацу толпу, поджал губы, соображая, стоит ли бежать сейчас со всех ног к воротам и приветствовать родителей, или лучше держать марку, ждать, пока они сами подойдут к нему, и делать вид, что не очень-то и ждал, чтобы к нему приехали. Вообще-то, приезда родителей Серый очень и очень ждал: хотелось убедиться, что все в порядке, проверить, что папа и правда не злится, а мама — не переживает, убедить их, если надо, что он все это не со зла и не назло… Но другие ведь не бегут, едва завидев родню, даже девчонки вон какие манерные все! К тому же Никите вообще никто не поехал, и ничего, а у них ведь поровну залетов. Родители так и не приближались, и Серый решился, буркнул остальным: — Я это… Щас. И изо всех сил стараясь не бежать двинулся к воротам, внушая себе, что ноги дрожат от целого дня скачек по стульям, а не от волнения, и уж тем более не от страха! В конце концов, если бы папа злился, разве бы сейчас так улыбался? Разве бы не приехал тут же, услышав, какой Серый дурак, не забрал бы его домой или хоть не пригрозил по телефону, что разговор не окончен? А разве стал бы он пугать и угрожать, зная, что Серому надо будет маяться и ждать встречи? Хотел бы, чтобы Серый этой встречи боялся? — Ну привет, гулёна, — улыбнулся папа. Серый испуганно глянул на маму и тут же пристыженно опустил глаза. Ну конечно, папа ей рассказал! Не мог не рассказать… — Павел! — возмущено воскликнула мама и потянулась, чтобы прижать Серого к себе. Серый ее опередил, сам прижался, наплевав на гордость. Ну и пусть весь отряд смотрит! Пусть даже ржут! Они просто не знают, как это важно — быть с семьей… — Да ладно вам, — пробормотал папа. — Я же так, в шутку… Серый вдохнул поглубже, набираясь маминой поддержки, и обнял папу. Обиды за такие шутки он не чувствовал, только горечь — что дал им повод. — Мы тебя любим, — напомнила мама. — Я не сержусь, — заверил папа, мягко массируя Серому затылок. — Но давай договоримся, что ты с сегодняшнего дня начинаешь думать. Идет? Серый кивнул, желая лишь одного — закрыть уже тему. С поркой выходило как-то проще: перетерпел самое ужасное, а потом все, никто не вспоминает. Без нее вышло хуже — ответственность оказалась больше. Казалось, что накосячь Серый еще раз, и папа поймет: по хорошему с ним никак нельзя. Только лупить. Таких выводов относительно собственной задницы Серому не хотелось, и он в который раз пообещал себе стараться. Не быть идеальным — нет. Но не быть хуже, чем есть на самом деле ведь можно попробовать? Папа, кажется, тоже хотел закрыть тему, спросил: — А ты чего чумазый такой? Шахтера играешь? Серый, только теперь вспомнивший, что его для роли измазали Ксюшиными тенями — ведь черно-серебристые разводы на щеках это так загадочно, ага — в ужасе отшатнулся, но следы с папиной белой футболки не исчезли, даже не уменьшились. Папа усмехнулся: — Интересный дизайн. Мама пообещала: — Отстираем. Серый вдруг почувствовал себя так же, как в первые дни после детдома, когда мама с папой чуть ли не на цыпочках вокруг него ходили, боясь лишнее слово сказать, и усмехнулся, еще раз прижался к маме, старательно елозя щекой по ее рубашке. — Фэмили лук, — пояснил он, оглядывая следы своих стараний. — Так сейчас модно? — уточнил папа. — Это значит, мы семья, — перевела мама. Серый зарделся. Он поспешно оглянулся на плац, скрывая смущение, убедился, что большая часть отряда разбрелась по плацу, рассаживаясь с родителями по разным углам в ожидании начала концерта, и уже почти решился отвести маму с папой туда же, усадить их на самые лучшие места и оставить, сбежать, пока не натворил еще глупостей, пообещать еще поговорить после концерта, но не успел — отвлекся на полный злости крик.