Of Dust & Dæmons | Часть 1

Расположенный примерно на полпути между Сенным рынком и центром Петербурга, «Трактир на Пятницкой» не выглядел особенно престижным заведением с улицы. Приземистый дом из красного кирпича казался карликом на фоне зданий по обе стороны от него, пьяницы вываливались из парадных дверей, а напитки выплёскивались из окон. В этот час в городе было темно, но единственный потрескивающий газовый фонарь освещал угол. Стоя в его слабом жёлтом свете с горсткой копеек в кармане, Федя невольно вспомнил свой первый поход в «Матрёшку». Он отогнал эту мысль в сторону. После сегодняшнего провала он имел полное право немного отвлечься. Ему хотелось выпить, хотелось повеселиться, хотелось обмануть кого-нибудь в карты. Этого он заслуживал. Федя открыл дверь плечом. Внутри его встретил хаос. Потолок был низким, стены оклеены виридианскими обоями, заляпанными пивом и украшенными головами оленей, лосей и медведей. Напротив бара горел камин, а пространство между ними было заставлено убого накрытыми столиками и кричащими красными кабинками, похожими на дешёвую имитацию чего-то из московской оперы. Облако сигарного дыма и духов висело над комнатой, знакомая атмосфера разврата. Не менее знакомой была толпа, которую собирало это место — преступники, бездельники, пьяницы, проститутки, солдаты, моряки, игроки. Федя сразу почувствовал себя непринуждённо. Он протиснулся сквозь толпу, чтобы занять место у стойки, затем подозвал официантку и заказал стакан виски. — Нет необходимости в этом, — сказала она, когда он начал копаться в кармане, чтобы заплатить. — Счёт уже оплачен джентльменом, сидящим сзади. Федя настороженно встрепенулся. — Скажите ему, что меня это не интересует. — Это не вас он заинтересован, — сказала официантка, закатывая глаза. — Он заплатил за всех. Федя закрыл рот и откинулся на спинку стула. Официантка отвернулась, чтобы принести ему его виски. — Щедро, — пробормотала Самира. — Они здесь прекрасно себя ведут, не так ли, Сами? — он сказал презрительно. — Нам повезло. Федя скинул пиджак, один рукав за другим, и всё же дал чаевые официантке, когда она вернулась. Виски оказалось крепким и торфянистым. На вкус оно оказалось не таким вкусным, как он ожидал, но, с другой стороны, он пил не ради вкуса. Шум окружал его, пока его уши привыкали к комнате. Кто-то играл на пианино. Другая пара рук щипала гитару. Откуда-то из глубины толпы кто-то провёл смычком по струнам скрипки, и мехи аккордеона взвизгнули в контрмелодии. Шум, который они подняли, нельзя было назвать музыкой, но бар все равно подпевал. Возможно, цыганская народная мелодия. Слова звучали старомодно, это была прощальная песня, и с каждым куплетом она становилась громче и настойчивее, словно требуя его внимания. Затем, среди этого гама, порыв холодного воздуха и знакомый голос. Голова Феди дёрнулась в дальний конец комнаты, напротив двери. Он моргнул, затем отвёл взгляд, затем снова моргнул, затем посмотрел назад. Он потёр глаза тыльной стороной ладони. Нет. Это не могло быть правдой. Ему мерещилось. Должно быть, так оно и было. Ради всего святого, он был не на той стороне Невы. Но его надежды оказались недолговечными. Потому что там, раскачиваясь взад-вперёд у стола и яростно теребя скрипку, зажатую под подбородком, стоял Анатоль Курагин. Федя выругался себе под нос, мгновенно протрезвев. Все заведения с дурной репутацией в Петербурге, и ему пришлось выбрать то, которое посещал Анатоль. Конечно. Учитывая плачевное состояние его везения в последние несколько дней, почему он ожидал чего-то другого? Федя отвёл взгляд, молясь, чтобы Анатоль его не увидел, и бесшумно прокрался к двери, оставив виски на столе. Но не успел он пройти и половины пути, как почувствовал, как пара рук обхватила его сзади, и услышал мелодичный голос, напевающий ему на ухо: — Федя, mon chéri, как, черт возьми, , как ты проводишь это прекрасное вечер? — Явно, гораздо трезвее тебя, — проворчал Федя, извиваясь, чтобы высвободиться. Анатоль выглядел лишь чуть более развратным, чем обычно, то есть значительно. Его серебристые волосы торчали под немыслимым небрежным углом, как будто он надевал их в оперу, но под глазами у него были тёмные круги, а на щеке багрово-жёлтый синяк размером и формой со сжатый кулак мужчины. На нем было темно-бордовое дорожное пальто и чёрный жилет. Сбоку на шее виднелись следы губной помады, ярко-красной и липкой. Федя нахмурился и стер их большим пальцем. — C’est quoi, ce bordel?, — сказал Анатоль, обхватив ладонью челюсть Феди, на которой к этому времени вырос внушительный слой щетины. — Вылитый школьник! Федя оттолкнул его руки. — Заткнись. — О, да не расстраивайся ты так! Я думаю, ты выглядишь очаровательно. Un visage comme un dieu grec (Лицо, как у греческого бога), — он приподнял подбородок Феди указательным пальцем, проведя большим пальцем по нижней губе Феди. Мне нравится, как это чувствуется. — Мне тоже нравится это ощущение. Я должен тебя поцеловать. Посмотрим, будет ли по-другому. — Будь тише, — рявкнул Федя. Анатоль отшутился. — Такой напряженный сегодня вечер! Пойдем, пойдем, выпьем по стаканчику. За счет заведения. Или за моего отца, как есть. Не дожидаясь ответа, Анатоль взял Федю за запястье. Федя заметил, что ногти у него обкусаны до мяса, а вокруг кутикулы — крошечные лужицы крови, как будто он грыз их весь вечер. Рука Феди, та, что не была спрятана в складке кармана, инстинктивно потянулась к пояснице Анатоля. Анатоль замурлыкал, как кот, и положил голову Феде на плечо. Едва держась на ногах. Данали высунула голову из его нагрудного кармана и, увидев суровое выражение лица Феди, быстро нырнула обратно, чтобы спрятаться. Федя провел их к кабинке в углу, в тени массивной медвежьей шкуры, висевшей на стене. Здесь их никто бы не заметил. Нет, если только предыдущая вспышка Анатоля не привлекла внимания нескольких чересчур любопытных зевак. Они скользнули на свои места, по одному с каждой стороны стола. Анатоль подозвал официантку и заказал им на поднос водку, затем прислонился спиной к стене, бесцельно перебирая струны скрипки. Федя сильно подозревал, что оно было позаимствовано — как бы вольно это ни звучало — у кого-то из других посетителей. — Что тебя гложет, а? — спросил Анатоль. — Женщины. Его пальцы задели неприятно диссонирующий аккорд. — Я должен сказать, mon cher (мой дорогой), для тебя это впервые. Федя мрачно пожал плечами, барабаня пальцами по поверхности стола. — Я думал, что это «легко». Найди симпатичную девушку, обручись, вот и всё. Анатоль посмотрел на него через гриф скрипки. Его бровь поднялась в забавный дуговой изгиб. — Пытаешься остепениться на мне? Я что, такой скучный в последнее время? — Не могу же я выйти за тебя, не так ли? Это вызвало у него смех. — О, ты забавный, Федька. Вот мысль — мы найдём алтарь и священника с катарактой, и я надену платье. Как тебе такое? — Похоже на то, что ты слишком много выпил. Анатоль скользнул ногой по внутренней стороне Фединой икры, все еще извлекая из воздуха странные звуки. Его глаза мрачно блеснули. — Ну, если ты скоро станешь мужем, нам следует отметить твои последние дни свободы. — Её отец сказал «нет». — Тем лучше для меня. Носок ботинка Анатоля начал раздвигать колено Феди. Самира под столом предупредительно щёлкнула. Анатоль быстро отдёрнул ногу и положил скрипку себе на колени. — Эта загадочная женщина, — сказал он, выпрямляясь на сиденье. — Лена знает? Федя вздохнул. Врать трезвому Анатолю было легко до жестокости. Пьяному это было смешно. — Конечно, нет, — сказал он. — Я не хотел её расстраивать. Анатоль нахмурился. — Так зачем ты мне сказал? — Это не имеет для тебя значения. — Не имеет? — Почему должно иметь? На мгновение Анатоль выглядел почти обиженным. Но затем, с каким-то фальшивым пьяным весельем, он покачал головой и беззаботно сказал: — Ах, ну да. Брак. Кому какое дело? В любом случае, никто из нас не должен прожить так долго. — Боже, Анатоль, — сказал Федя. — Что с тобой не так? — Все в порядке, Федька. С чего бы это? Ничто не имеет значения. И затем, без единого слова предупреждения или намека на здравый смысл, Анатоль перегнулся через стол, обнял Федю за шею и поцеловал прямо в губы. Вернее, он попытался, но Федя оттолкнул его, строго сказав: — Не здесь. — К чёрту, — раздраженно сказал Анатоль. Он протянул руку, чтобы поиграть с волосами Феди. Федя не потрудился смахнуть их, вместо этого крепко обхватив одной рукой его запястье. — Что они могут сделать? — Арестовать тебя за преступления против приличия. Отправить тебя в Сибирь. Сказать всё твоему отцу. При слове отец Анатоль горько фыркнул. — Ну и к чёрту его тоже, — сказал он и потянулся за новым поцелуем. Федя до боли согнул запястье в своей руке. Лицо Анатоля исказилось гримасой. — Да пошёл ты, Долохов, это больно, — он огрызнулся. Анатоль попытался отдёрнуть руку, но Федя сжал её крепче. Будь он проклят, если позволит Анатолю выставить себя дураком. Не здесь. Не сейчас. Не после всего. — Мы на публике, — сказал он, низко и предупреждающе. — Прояви немного самосознания, прежде чем мне придётся влепить тебе это. — Толенька, дорогой! — крикнула женщина с другого конца комнаты. Анатоль вытянул шею за плечо Феди и сказал: — Долг зовёт! Подержи это для меня, будь добр? Он быстро высвободил руку, поцеловал Федю в щеку и сунул скрипку ему в руки, прежде чем, пошатываясь, пройти к стойке бара, где его ждала высокая рыжеволосая женщина с попугаем на плече и бутылкой в каждой руке. Анатоль взял у нее одну из бутылок и вскарабкался на стойку. Она обхватила его за ногу. Если она надеялась удержать его, это только заставило его покачнуться еще опаснее. Анатоль откашлялся и высоко поднял бутылку. Остальные посетители замолчали и собрались вокруг него, чтобы послушать. — Что ж, товарищи, — невнятно пробормотал он, прислоняясь к балке, — мы повеселились, но моё время здесь подошло к концу. Аудитория недовольство вскрикнула. Анатоль махнул им, чтобы они снова успокоились. Затем с размахом, который идеально подошел бы для оперной сцены, он приложил руку к сердцу и сказал: — Мы ещё обязательно увидимся, друзья мои. Я всего лишь уезжаю за границу. А пока я хотел бы предложить тост в честь праздника и памяти. — Он повернулся к Феде, нацелив бутылку ему в голову, и их взгляды встретились на другом конце комнаты, холодные, отстранённые и в то же время неуютно близкие. — За друзей. И любовников! Щеки Феди вспыхнули. Остальные посетители зааплодировали. Кто-то по-братски толкнул его в плечо, пока он не увернулся от их рук, и Анатоль покачал головой и продолжил: — Давайте все поднимем бокалы! За наше счастье и свободу! — За жизнь! — крикнул один из посетителей. — За любовь! — звал другой. Смеясь, Анатоль с почти маниакальным блеском в глазах поднял бутылку над головой и сказал: — И за Наполеона, пусть он придёт и убьёт нас всех! Все, за исключением Феди, покатились со смеху. Анатоль опрокинул бутылку и осушил её, а когда закончил, швырнул на землю, где она разбилась вдребезги. — Ещё по одной на дорожку! — крикнул он. — Нет, пора спускаться с небес на землю, — сказал Федя, протягивая руку. Анатоль согнул колени и вытянул руки за спину. Он собирался прыгнуть, абсолютный дурак. Прыгни и, без сомнения, разбей его идиотскую физиономию об один из столов или сломай его глупую шею о спинку стула. Федя шагнул вперед и перекинул его через плечо, прежде чем тот успел прыгнуть. Анатоль захихикал и попытался обхватить Федю за талию своими неуклюжими руками. — Ты можешь стоять? — спросил Федя, совершенно не весело. — Естественно, — сказал Анатоль. — Я всю жизнь стоял на ногах, не так ли? Но в тот момент, когда Федя поставил его на ноги, он начал раскачиваться, как моряк, только что узнавший сушу, и соскользнул на пол с приглушенным охом. — Что, черт возьми, происходит?! — взревел от злости Федя. Анатоль издал ужасный безумный смешок. — Разве ты не слышал мой тост, Долохов? А? Я сбегаю. — Что? — Очевидно, я настолько развратен, что трахнул собственную сестру, поэтому папа отправляет меня на передовую. На данный момент это не должно быть слишком далеко отсюда, учитывая, как быстро продвигаются французы. — Он изобразил пальцами пистолет, прицелился в стену напротив и притворился, что стреляет. — Я решил, что не буду иметь к этому никакого отношения». Федя почувствовал себя так, словно кто-то взял ведро ледяной речной воды и вылил ему на голову. — Он ссылает тебя? Анатоль пожал плечами. — Я не смогу опозорить фамилию, если умру. Достаточно здравое рассуждение. Федя напрягся при слове «умру». — Элен уже известил?» — Не видел ее несколько дней. Папа не разрешал нам разговаривать. Предполагалось, что я нахожусь под домашним арестом. Технически. Честно говоря, у него это не очень хорошо получается. Он даже окна не запирает. — Ты вылез через окно? Это вызвало ещё одну насмешку. — Я же не могу вылезти через дверь, не так ли? — Пошли, — сказал Федя, обнимая Анатоля за талию и поднимая его на ноги. — Я отвезу тебя домой. Данали раздраженно защебетала, когда Самира подняла ее за шиворот. Федя начал подталкивать его к двери. Анатоль зацепился ногой за балку, что остановило их обоих. — Нет. Я не пойду на фронт, — сказал он. — Я не могу. — Анатоль… — Отпусти меня. — Я отвезу тебя домой. — Ну, я с тобой не пойду, — отрезал Анатоль. — Я убегаю. — Не будь тупицей. У тебя нет денег. Нет навыков. Не на что жить. — Я справлюсь. Я уже карманник, не так ли? — Анатоль!.. — О, да заткнись! Тебе все равно. Тебе нет — тебе никогда не было дела. Ты считаешь меня тупицей. — Ты не даёшь мне повода думать иначе, — огрызнулся Федя. Анатоль сделал свой невнятный голос холодным, жестоким и обдуманным. — Может быть, тогда я просто пойду и займусь проституцией. Если это все, в чем я хорош. Ты напишешь мне блестящую рекомендацию, не так ли? Это меньшее, что ты можешь сделать после всего, что ты со мной сделал. Тошнота и чувство вины угрожали подняться в груди Феди, а вместе с ними и поток воспоминаний, которые он пытался подавить. Запах перегара от сигарного дыма. Духи и дешевое вино. Эти два безымянных незнакомца, один темноволосый, другой белокурый. Черный кот и воробей. Жадный. Его руки сжались в кулаки, дрожа, костяшки пальцев напряглись и побелели. Какая-то трещина в его сердце образовалась от стыда. Но хуже всего было то, что на этот раз Анатоль не совсем шутил. — Я отведу тебя в свою квартиру, — с трудом произнёс Федя. — Нет. — Анатоль. — Я не хочу идти в твою дурацкую квартиру. Я хочу… Я думаю, я вернусь и выпью ещё. Они ещё не поняли, что я не смогу оплатить счет. Выражение его лица было выражением человека, зашедшего слишком далеко, чтобы осознать собственную глупость. Победить было невозможно. Во всяком случае, не с помощью смысла или логики. Не берите в голову уворачиваться от нее; она пролетит прямо у него над головой, и он даже не поймет, что ею в него бросили. Эмоции, вот, это может сработать. — Я отвезу тебя к сестре, — сказал Федя. Так оно и было. Анатоль резко вскинул голову, хотя тщетно пытался скрыть, насколько заманчивым было это предложение. — Не могу. — Я могу. Я отвезу тебя домой, и мы разбудим её. Как тебе это? Губы Анатоля скривились в недовольстве. — Дверь заперта. — С каких это пор тебя это останавливает?

***

Потребовалось всего тридцать секунд, чтобы забросать окно спальни Элен камнями, прежде чем она распахнула его, высунулась наружу и прошипела ядовитым голосом: — Что, черт возьми, с тобой происходит, Долохов? Кто-нибудь услышит. — Впусти нас, ладно? И Анатоль, который к этому моменту более или менее полностью прислонился к Феде, вздрогнул от голоса Элен и повернул голову к окну. Когда он увидел, что она смотрит на них сверху вниз, его лицо просветлело. — Лена! — он окликнул её. — О, Лена, я так по тебе скуча-а-ал! Он подался вперёд, вырываясь из рук Феди, и привалился к стене, слишком пьяный, чтобы держаться на ногах. — Идите к боковой двери, — сказала Елена сдержанно. — Я вас двоих впущу. В этот час в доме было темно, тихо, как на кладбище, и они шли молча, боясь разбудить слуг, князя Василия или принцессу Алину. Когда они добрались до комнаты Элен, она закрыла за ними дверь и уложила Анатоля на кровать. — Ох, Толя, — сказала она, держа его лицо в своих руках, не удосуживаясь даже взглянуть в сторону Феди. — Мне так жаль. Это всё моя вина. — Это не так. — Я должна была выступить. Я должна была сказать больше и я… о, Тотошенька, мне так жаль. Если ты зол на меня… — Зол? — сказал он, нахмурившись. — …Я тебя не виню. О, Толя, твоё бедное личико… — Елена провела пальцами по его щеке, тонко прослеживая синяк там. — Он тебя ударил? Федя напрягся, услышав обвинение в ее голосе. Он расслабился меньше чем через мгновение, его лицо пылало от стыда, когда он понял, что она имела в виду не его. — Неважно, — прошептал Анатоль. Елена вздохнула и поцеловала его в висок. Вдруг она отстранилась, сморщив нос. — Ты пахнешь «Точкой». — Я веселился, дорогая, — заговорил Анатоль. — Прощался! «Что?» — Твой брат решил стать бродягой, — категорично заявил Федя. В её глазах было что-то убийственное. — Я не обращалась к тебе, Долохов. — Я забыл попрощаться с тобой, — сказал Анатоль. — П-прости, Леночка… Она нахмурилась и откинула его волосы назад. — «Попрощаться»? — Меня призвали в армию, — сказал Анатоль. — Папа так сказал. Лицо Элен побледнело. Даханян заскулил, как будто его ударили, и лапками вцепился в ногу Анатоля. — Я еду с ним, — сказал Федя сразу. — Я пойду в военный офис завтра утром и отчитаюсь о призыве. Элен долго молчала, ее губы были сжаты в мрачную линию. — А когда ты уезжаешь, Тото? — спросила она наконец. — Через несколько дней, сказал папа. В понедельник отправляется поезд. Она крепко зажмурила глаза. — Мама уже знает? Анатоль покачал головой. — Ещё нет. Не встречался с ней. С тех пор, как… — Я поговорю с ним, — перебила Элен, крепко держась его за локти, в её голосе звучала нотка истерики. — У него есть связи, он может что-то устроить. Мы что-нибудь придумаем. Анатоль продолжал качать головой. Его нижняя губа опасно дрожала. — Он не послушает. — Тебя — нет, меня — да. — Он не станет слушать, Лена. Ни меня, ни тебя. — Он не может этого сделать, — сказала Элен. — Он не может отправить тебя на фронт. Наши готовятся к вторжению. Это чистое самоубийство, ты не… Она оборвала себя, но слишком поздно. Анатоль сделал неуверенный шаг назад от Элен, широко раскрыв глаза, бледный, дрожащий, и упал на пол. — О боже, — сказал он, его голос застрял в горле. — Он хочет моей смерти, не так ли? Порядочный мёртвый сын вместо ещё живого, чтобы вызвать скандал. Федя пылал яростью. Ему следовало бы приставить пистолет к виску Василия Курагина, послать к черту все обряды дуэли и уладить дело раз и навсегда. Элен опустилась на пол рядом с Анатолем и заключила его в объятия. — Нет. Не говори так, Толя. Ты же знаешь, что это неправда. Послушай… Послушай, посмотри на меня — утром мы напишем в Военное Министерство и все уладим… — Я н-не могу пойти, Лена, — всхлипывал он. Слезы текли по его щекам. — Имперская «зелень» выводит меня из себя. Элен беспомощно уставилась в стену, а Анатоль прижался лицом к ее плечу и зарыдал, как ребенок. Федя отошел к окну и ничего не сказал. Он был здесь незваным гостем. На самом деле, это было все, чем он когда-либо был. Элен, моргнув по-совиному, взяла себя в руки и начала вытирать брату глаза. — Толя, — начала она, медленно и уравновешенно. — Я не хочу… Я не хочу туда идти, Лена… Она провела руками по его волосам. — Ш-ш, не плачь. — Мне нужно уехать куда-то, —сказал он, поднимая голову, из глаз текли слезы, дыхание прерывалось от икоты. — Лена, я не могу… Я не могу остаться здесь, они непременно отправят меня умирать… — Тотошка, дорогой, только позволь мне помочь… — Ты не можешь мне помочь! — закричал он. — Ты думаешь, что… что можешь, н-но ты не можешь, Лена!» Элен отшатнулась, как будто её обожгли. Анатоль яростно протер глаза, но безрезультатно. Он сделал глубокий судорожный вдох и сказал: — Мне нужен Балага. Срочно. Мне нужно арендовать тройку. Мне нужно уехать с-сегодня же. — Балага в Москве, — сказал Федя. Элен взяла запястья Анатоля в свои руки и отвела их от его лица. — Мы должны отнестись к этому с умом. Мы не собираемся ничего решать сегодня. Анатоль снова всхлипнул, на этот раз слабо, и они увидели, что в нем не осталось сил бороться. Его голова откинулась на плечо Элен. Она поцеловала его в лоб и обняла одной рукой за талию, другой гладя по волосам. На миг Федя поймал ее взгляд. Ее выражение было совершенно непонятным. К этому времени судорожные движения плеч Анатоля начали замедляться. Он не спал, но был настолько пьян и измучен, что разница едва ли имела значение. В тусклом серебристом свете комнаты они с Элен были похожи на две осыпающиеся мраморные статуи. Не дожидаясь просьбы, Федя склонился и поднял Анатоля на руки. Елена села, не произнеся ни слова протеста. Анатоль прижался щекой к груди Феди, его глаза закрылись и продолжали плакать. Данали лежала свернувшись в локте его руки. — Я покажу тебе его комнату, — прошептала Елена, поднимаясь на ноги. Федя кивнул, сильнее сжимая Анатоля, и последовал за ней по тёмному коридору. Они остановились у первой двери слева. — Она заперта, — сказала Елена. — Мне нужно вскрыть её. Федя нахмурился, когда Элен достала шпильку для волос и опустилась на колени перед дверью. Она вставила ее в замок и возилась с ним около минуты. Наконец, замок щёлкнул, и дверь распахнулась. Комната Анатоля была большой и элегантной, в том же стиле, что и у Элен. У дальней северной стены стояла кровать с балдахином, покрывалом того же темно-зелёного цвета, что и занавески. Выкрашенный в белый цвет шкаф, французское бюро и зелено-белый персидский ковёр. В одном углу пюпитр, прогибающийся под настоящим романом нот, а в другом — камин из белого кирпича, дверцы которого закрыты на замок. Слева подул порыв ветра. Федя повернул голову. Через открытое окно, привязанная одним концом к столбику кровати, свисала верёвка со связанными узлами простынями. Она выглядела старой. Хорошо изношенный. Елена втащила верёвку в комнату и зашвырнула её под кровать. — Удивительно, что она все ещё выдерживает твой вес. — Я не настолько тяжёлый, — бессмысленно сказал Анатоль. Это могла быть шутка. Федя искренне желал, чтобы это была шутка. Только это не было так. Конечности Анатоля обмякли, когда Федя положил его на кровать, лицо у него было жалкое и несчастное. Элен сняла с него пальто и ботинки, а затем укрыла одеялом. — Не уходи, — сказал он, схватив её за рукав. Она вновь вздохнула и взяла его за руку. — Я вернусь через мгновение. Обещаю. Анатоль отпустил и завернулся в одеяло. Взгляд Феди метнулся обратно к окну и слабому контуру отпечатка ноги на подоконнике. Голова Анатоля склонилась набок, глаза остекленели и ничего не соображали. Ни один из них ничего не сказал. Мгновение спустя Элен снова появилась в дверях и опустилась на колени рядом с кроватью. В её руках был маленький черный бархатный мешочек. Она вложила его в руку Анатоля, обхватив его пальцами. — Я хочу, чтобы ты взял это с собой, — сказала она. — На удачу. Веки Анатоля дрогнули. — Лена?.. — Даханян может позаботиться о тебе. Куда бы ты ни пошёл, мы с тобой. Его глаза снова начали наполняться слезами. — Лена, — всхлипнул он. Елена поцеловала его в лоб. — Иди спать теперь, Тотошка. Нет необходимости думать об этом сегодня. — Подожди. Тебе тоже следует взять это. Он неуклюже засунул руку в карман и что-то вытащил, передая ей. На ладони Элен лежала маленькая серебряная копия Данали. На мгновение Феде показалось, что он увидел влажные слезы, блестевшие в её глазах, но с таким же успехом это мог быть лунный свет. — Я буду хранить это, пока ты не вернёшься, — прошептала она. — И это сохранит тебе жизнь. — Ты прав, — сказала она, натянуто улыбаясь. — Конечно, так и будет. И мы позаботимся о твоей безопасности, и ты вернёшься к нам домой, как только все это закончится. — Не домой. Не сюда. Я не могу вернуться сюда. Не с папой… — Тогда встретимся в Москве. Хорошо? Ты вернёшься целым и невридимым. Вместе в Москве. Я обещаю. — Вместе в Москве, — повторил Анатоль. — Верно. Так что нам не о чем беспокоиться, не так ли? Анатоль покачал головой и закрыл глаза. Она поцеловала его в щеку и встала. — Спи, Толя. Увидимся утром. — Утром, — пробормотал он. Элен задержалась у его постели, когда они уходили, Федя последовал за ней. Она закрыла дверь дрожащей рукой. Когда защёлка задвинулась, она испустила вздох, который прозвучал так, словно был извлечён из глубин её души. Они молча вернулись в ее комнату. Феде показалось, что маленькая частичка его души замёрзла и умерла в коридоре. Не глядя на него, все ещё крутя статуэтку Данали в руках, Элен повернулась лицом к окну, оно залилось серебром, и сказала: — Ты влюблён в него. Это не был вопрос. Федя подумал возразить, но только на мгновение. — Да, — сказал он. Элен кивнула и снова провела линию по фигурке. Когда она заговорила, казалось, что она обращается к Пьеру. — Ты в долгу перед ним, ты знаешь. Это всё твоя вина. Федя сглотнул горячую волну вины. — Я знаю, — пробормотал он. Она снова кивнула, размышляя над своим гневом. — Ты дашь мне обещание, Долохов. Если в тебе осталась хоть капля порядочности. — Всё что угодно. — Ты капитан. Найдите способ взять его под свой непосредственный надзор. Не выпускайте его из виду. Держите его подальше от оружия и боевых действий. — Конечно. Элен, наконец, посмотрела ему в лицо. Её глаза были темными и непроницаемыми. — И если дело дойдёт до вас двоих, ты спасёшь его, а не себя. Федя сделал бы это не задумываясь, прямо здесь, прямо сейчас, в этой комнате, если бы пришлось. Бросился наутек ради Анатоля. Что-нибудь. Она уже должна была это знать. Не могло быть, чтобы она этого не знала. Она просто хотела услышать это вслух. — Я не подведу тебя, — сказал он. — Лучше не надо давать такие заявления. Потому что, если ты вернёшься ко мне без него, я отправлюсь прямо к магистрату и добьюсь, чтобы тебя арестовали за содомию. Федя вздрогнул. Его охватил гнев, достаточно горячий, чтобы обжечь. Он поискал в ее лице хоть какие-то признаки нерешительности и с ужасом обнаружил, что их нет. Ее глаза были безжалостны, как штыки расстрельной команды. Она погубит его, понял он. Если она и не была достаточно безумна, чтобы выполнить угрозу, то уж точно была достаточно мстительна. В этом он не сомневался ни секунды. — Всё будет в порядке, — сказал он, горло грозило закрыться. — Несмотря ни на что. — Тогда ладно, — сказала Элен. Между ними наступила тишина, оглушительная и тяжёлая. Федя посмотрел вниз на свои ноги. — Мне пора, я думаю. — Тебе следует посидеть минутку, — сказала она и пододвинула ему стул. — Ты отправляешься в путешествие. Проходи. Садись. Я не хочу, чтобы ты уходил из этого дома, когда над твоей головой нависло несчастье. Федя колебался. Элен всегда насмехалась над суевериями и традициями. Анатоль настоял бы именно на этом. Что-то маленькое, тривиальное и глупое, из-за чего стоит суетиться. Повод бездельничать. Он всё равно сел. Что в этом плохого? Что за разница одной минуты в грандиозной схеме вещей? По прошествии минуты он снова поднялся на ноги. Элен бросилась за ним с каким-то безумным оживлением во всем теле. Боялась, что он уйдет. Эта женщина, которая только что пригрозила ему тем, что почти наверняка было казнью. Чем лучше он узнавал её, думал Федя, тем меньше понимал. — Подожди, — сказала она, слова выскользнули из её губ, как будто случайно. Федя нахмурился. — Лен? Элен обвила руками его шею и притянула к себе, зарываясь лицом в его волосы. Он крепко прижался к ней, вдыхая её запах и запечатлевая его в памяти. — Будь в безопасности, — прошептала она, и на краткий миг ему показалось, что он услышал слезы, угрожающие заглушить её голос. — Обещаю, — сказал он. Ещё одно обещание, которое он не мог поклясться выполнять. Когда она отстранилась, на ее лице снова появилась маска холодной утонченности. Элен Курагина, величайшая лгунья во всей России. Федя поджал губы. Здесь не было места слезам или жалости к себе. Если бы это был последний раз, когда она видела его лицо, это не было бы лицо побеждённого мужчины. Он бы этого не допустил. — До свидания, Элен, — сказал он. Её рука крепче сжала его, три быстрых пульсации. — Прощай, Федя. Он ушёл тем же путём, каким пришёл. Когда он оглянулся через плечо, мимо садовой балюстрады и затемнённой улицы, все, что он мог видеть, был её силуэт, стоящий у окна, и окутанную серебристой тенью фигуру Даханяна рядом с ней, освещённую угасающим светом лампы и отражением луны, попавшей в стеклянные стекла.