Антиойкумена

      Марципан снова очутилась в лиловом коридоре. Светлые окна и чёрно-белые силуэты по обыкновению жили своей жизнью и мотались между стенами в конец коридора и обратно. Сама девушка почему-то никогда не доходила до конца, а там впереди находилась старая белая дверь, которая никогда и никем не открывалась. Фигуры двигались и мельтешили перед глазами. В один момент всё замерло. Марципан стояла перед двумя самыми яркими силуэтами, которых она только могла встретить на своем пути. От одного, наиболее яркого, веяло ванилином, и казалось, что запах этот затмевает вторую стоящую рядом фигуру. Так ведь было и раньше? Девушка дотронулась до светящегося силуэта кончиком указательного пальца и почувствовала сначала тепло, исходящее из его тела вместе со светом, но затем её лицо с неприязнью перекосилось, она инстинктивно убрала руку от этого источника невероятно одиозных воспоминаний. Рука сжалась в кулак. Марципан моргнула и оказалась участницей своего прошлого, узницей собственных страхов и рефлексии.       «Ты всегда существовала, всегда была рядом со мной, а теперь она стала никому не нужной, но ведь она — твоё дитя, Марципан, так почему же ты забыла о ней?»       «Мы её ненавидим».       «Она приказывает мстить».       «Шуметь».       «Отвлекать».       «Грубить тебе».       «А затем она хочет, чтобы мы заткнулись».       Несвязные мысли и чьи-то голоса медленно и бесконтрольно сливались в единый кипящий бульон.       Марципан сидела за партой и водила глазами. Повсюду её окружали такие же старые деревянные парты, за которыми сидели обычно по двое. Но сейчас за ними сидели чёрно-белые силуэты, безлико наблюдающие за девушкой. Святая тишина прерывалась чьими-то комментариями со стороны, откуда-то из-за левого плеча, меняя монотонную речь на смех. Марципан направила взгляд вправо и обнаружила рядом с собой единственный цветной, разукрашенный рукой великого художника портрет юного мальчика, который был чуть младше неё самой. Но он не смотрел на неё как остальные. Его карие глаза отливали летней зеленью, а кудрявые русые волосы переливались под холодным светом люминесцентных ламп. Его внешние черты ничем особо не отличались от обычного среднестатистического человека. У Марципан не было определенного стандарта красоты, потому этот мальчик не вызывал ничего, кроме чувства комфорта. Вокруг простиралась кромешная тьма: стены, пол и потолок были такими чёрными, что казалось, будто они поглощают снисходящее с потолка сияние. Все шумы постепенно умолкали, и этот мальчик, повернувшийся к девушке, сразу показал ей своё веснушчатое лицо, и вкрапления эти на слегка смугловатой коже отливали золотом; складывалось впечатление, словно его щёки облепили осенние листья и солнечный блеск, отражённый ими, падал на пшеничного цвета локоны. Марципан вспомнила своё отражение в зеркале в допросном кабинете (таковым он ей запомнился) и обнаружила, что её волосы и правда цвета ржаного хлеба, как и говорил доктор де Круз.       Девушка моргнула, и перед ней вновь стоял тот яркий силуэт, и она вновь стояла в том лиловом коридоре. Пытаясь дать хоть какое-то объяснение произошедшему, Марципан прикоснулась к белёсому мальчику, лицо и внешность которого было трудно разглядеть. Она не обращала внимания на ещё один не менее лучезарный силуэт, но лучи эти источали грозовое небо и громоздкие синие тучи. Девушка снова оказалась на своём прежнем месте в классе — в центре четырёх чернильных стен. Он смотрел теперь на неё недоумевающим взглядом, приподняв одну бровь. Они, к слову, были почти незаметны на смугловатой коже. Марципан охватило дежавю — тревожное и неприятное чувство, будто она заранее знает, какие последствия принесут его следующие слова, которые Марципан озвучила в своей голове, и которые должен был озвучить этот мальчик:       — Что-то хочешь спросить? — беззвучно выронил он, открывая рот, словно немая рыба.       Его голос пел и торжествовал в голове кудрявой девушки. Он перекрикивал все остальные невежественные голоса и вопли, повторяясь бесчисленное количество раз и одурманивая её ещё сильнее, чем всё, что творилось в её голове. Марципан всё дальше и дальше уносило куда-то назад. Она падала на пол, пробивая хрупкой спиной холодный и отрезвляющий бетон. Темнота, простирающаяся во всех направлениях; звенящая тишина, заставляющая голову кипеть, сдавливающая виски в переносицу, существовали в невесомости, были ею. Когда девушка закрыла веками бездонные отверстия в глазных яблоках, её тело окутало знакомое тепло.       Разомкнув кожаную защиту органа зрения, девушка разглядывала знакомые потолочные трещины и жёлтые пятна неизвестного происхождения. У неё хватило сил, чтобы дотянуться до ящика в околокроватной тумбочке, открыть и достать оттуда небольшой блокнот, размером с её крохотную, исхудалую ладошку, и вытащить из его пружины карандаш. Марципан смогла написать всего пару слов: «Он убийца».       На лестничном пролёте стояла уже знакомая фигура. Голова сильно болела, словно была придавлена кирпичом к полу, словно из её ушей вылезли внутренности. Её выворачивало и ужасно мутило, будто в глотке постоянно держали два пальца и надавливали на стенки. «Ты мало ешь», — твердили они, принося ещё большее неудобство в её физическое состояние. Она была вымотана, она сжималась в клубок, и пока её рвало на холодный пол, которого она касалась подушечками пальцев и вспотевшими ладонями, над ней глумился чей-то взгляд, постоянно намеревающийся, но никогда не предпринимающий ничего, кроме нескончаемого надзора, насмешливого и в то же время постыдно жалеющего. Ноги хотят убежать, руки хотят сжаться в замок, душа хочет спрятаться, а ноги дёргаются, дёргаются и дрыгаются, не зная, что им делать: замереть или опираться о ровную поверхность, перемещая нездоровую голову на далекие расстояния.       «Страшно?»       «Ты мало ешь».       «Ты наступишь на неё!»       «Не уважаешь своего хранителя».       «Ущербная».       «Насекомое».       Было трудно понять, где именно находились её собственные мысли. Было трудно что-либо понять из этого бреда, который очень ей не нравился, который изрядно надоел. Раздался звук. Всё затихло. Незнакомый потолок.       — Марципан, это я, — скромно возник из ниоткуда ангельский голос, которого так не хватало девушке. — Ты в больнице. В другой палате, имею в виду, — глаза Марципан не отрывались от чистого белоснежного потолка — он ей очень приглянулся.       Под свечением неработающих люминесцентных ламп можно кого-то мысленно изобразить, как на альбомном листе. Правда, Марципан пока не знала, кого.       — Знаешь, у меня был пациент… Очень слабый мальчик. Всегда бурно реагировал на стресс, его сильно трясло и мотало из стороны в сторону, и дышал он как маленький щенок, часто задыхался… — воображение Марципан рисовало на потолке мальчика, которого окружили злые духи, намеревающиеся уколоть его острыми, блестящими шприцами, злорадно улыбаясь, а мальчик сидел на холодном потолке и сжимался в крохотную чёрную точку, растворяющуюся в белом цвете, — Когда я разговаривал с ним, он постоянно недоговаривал очень важную деталь — его старшая сестра мучила его, издевалась как могла: травила ядом, душила подушкой во сне, да чего она только не делала… — теперь духи вонзали в него иглы и вводили в маленькое тельце красное вещество, протыкая шею, ноги и ладони насквозь, отчего жидкость лилась на потолок, постепенно окрашивающийся в красный, — Когда он всё-таки рассказал об этом, я доложил обо всём его отцу, который смог изолировать их друг от друга. А затем полечить свою дочь. Проблема почти исчезла, если бы не одно «но»: тот мальчик во время обострения болезни совершил очень страшный поступок… — вдруг продырявленная туша воображаемого человечка вытащила из тела все шприцы, раскидала их во все стороны, поцарапав призрачных духов, заставив их раствориться в воздухе. — …Он совершил самоубийство, — надуманный девушкой мальчик вдруг застыл и растворился. Всё, что придумала Марципан, одним моментом рухнуло. Только-только она вообразила что-то спустя долгое время, но теперь снова была не способна ничего придумать.       — Извини за эту историю, я только хотел сказать, что очень волнуюсь за тебя. У меня было много пациентов, они удачно лечились и выздоравливали. Но этот мальчик был очень важным для меня человеком. Самый первый мой пациент, как-никак. Может, я совершил ошибку, а может и нет — уже не знаю, но много анализировал, однако безуспешно, — де Круз затих.       Блаженная тишина окутывала уши и дарила им, хоть и неприятный, но вполне ожидаемый писк, являющийся неким знаком того, что сейчас Марципан в безопасности. Доктор безмолвно встал откуда-то со стороны источника естественного света и, подойдя к девушке, потрогал её лоб тыльной стороной ладони и тихо, перебивая писк в ушах топотом своей обуви, вышел из палаты.       «Так вот, чьи глаза это были».