Антиойкумена

      Тапочки с ног девушки со временем сползли, но положить на кровать затекшие в неудобном положении голени было некому, поэтому они продолжали висеть в таком состоянии, напоминая смотрящей поверхностные сны о ее недавнем недуге. От него было тяжело избавиться. С ним невероятно трудно жить. Ее маленькое беззащитное нутро, словно маленький комок, размером с кулак годовалого ребенка, скрывал какую-то истину, ужасную, уродливую истину, покрывая эту склизкую субстанцию все новым и новым мотком психологических проблем. Эти проблемы в конечном счете становились защитным механизмом, позволяя забывать о той правде, которая была неудобна для принятия психикой девушки как единственно верной истины.       —Доктор, вы скажете мне диагноз? — интересовалась во время одного из приемов доктора де Круз Марципан.       —Кататония… — подписывал какие-то бумаги де Круз, слушая девушку и, очевидно, разбираясь с ее перемещением в общую палату более простого содержания, —Знаешь, когда ты написала об «убийце», я подумал, что, возможно, тебе самой нужно в чем-то раскаяться…       Продолжительная тишина с шуршанием альбомных листов не сходила со стола, за которым доктор и пациент сидели друг напротив друга. Де Круз, замерев, наконец поднял голову на Марципан и расстроенно вздохнул, заметив ее несколько обиженный взгляд, отведенный куда-то на белый плинтус светлого кабинета. Каштановые брови сердито приблизились друг к другу, а губы растянулись в нетерпении возразить, но ничего из этого Марципан на самом деле не испытывала: ни гнев, ни разочарование, ни даже обиды как таковой, — она лишь была шокирована неожиданным предположением доктора де Круз. Ангельское его существо теперь все реже улыбалось, ведь понять девушку становилось все сложнее и сложнее с каждым днем.       —Со мной теперь тяжело? — спрашивала Марципан, не меняя своего положения и не отводя золотые черепные яблоки от плинтусной ленты.       Де Круз так легко в нежной улыбке сощурился тогда… Сон как рукой сняло, когда кто-то грубо потрепал девушку за плечо.       —Вставай, — из стороны в сторону рывками мотала Марципан маленькая ладонь сильным, похожим на мужской хватом, и казалось, будто пальцы, сжимающие до посинения плечной сустав, были натренированы за годы тренировок кунг-фу.       Марципан продрала заспанные веки и увидела перед собой ту самую девушку, затылок которой недавно спешил к концу коридора. Прямая белокурая челка ложилась на бледно-голубые глаза, словно пена, разбивающаяся о блестящие отполированные водой камни. Во впалых синяках под глазами и опущенных веках читалась усталость. От чего ты так устала, незнакомка? По какой-то причине ей хотелось сочувствовать, однако Марципан в этом или в каком-либо другом мире не было знакомо сочувствие. Она лишь в недоумении уставилась на длинные светлые вьющиеся локоны незнакомки, скользящие по ее чуть сгорбленной спине, и даже не попыталась что-то сказать ей. Редкие, более темные, в отличие от волос, брови от весьма очевидного поддельного дружелюбия сменились на хмурость. Грубое «вставай» девушки должно было иметь именно такое лицо.       Она убрала свою руку с плеча Марципан и теперь опиралась на белый матрас. Нога была перекинута на другую, а на ее колени спускался синий халат, гладкий, почти клеенчатый. На талии — синий поясок. У всех остальных были белые льняные халаты более простого пошива. А что было на Марципан? Такая же белая тряпка. Измазанная в желтых и темно-коричневых пятнах. Когда-то они были бурого цвета, прямо как та жидкость, которую медсестры забирали у девушки из вен, правда это было настолько давно, что она даже не могла вспомнить, больно ли ее выкачивать из сосудов. Тем временем запасы терпения светловолосой девушки, сидящей на краю койки новой соседки, постепенно истощались, поэтому она слегка отодвинулась к противоположной стороне от изголовья кровати и очень громко прокашлялась, наклонив голову вперед и приставив к губам кулак, но не вплотную, а специально, чтобы ее было слышно всем находящимся в палате, а затем как ни в чем не бывало продолжила уже более мягким тоном:       —Скоро будет завтрак, давай познакомимся сейчас, чтобы никого не отвлекать от еды? — она не улыбалась; эта девушка совсем не умела улыбаться, а лишь притворяться, что делает это искренно, —Элиса, — натянув на бездушное лицо перекошенную ухмылку, очевидно, в качестве жеста доброжелательности, сказала она и протянула Марципан маленькую ладошку. На вид ей было около шестнадцати лет, как и всем остальным в палате.       Марципан поначалу замешкалась и лишь после частого сощуривания зафиксированных на вытянутой к ней идеально ровной ладони глаз, она смогла, пусть и с толикой неловкости и неуклюжести в движениях, приложить к ее прямой ладони свою, так и не сжав ни единого пальца, и очень глухо ответить:       —Марципан.       Это «рукопожатие» едва ощутимо шокировало Элису, ведь она, вытаращив свои ледяные омута на непоколебимую мину Марципан, долго не могла сообразить, как правильнее нужно среагировать. Через мгновение она резво отдернула руку к своей груди и, потерев ее пальцами другой руки, обеспокоенно осмотрела полупустую палату: на соседней кровати девушка с каштановыми волосами, показывая свой небольшой горб, свесив ноги с матраса, что-то записывала или зарисовывала в толстую, изрядно потрепанную тетрадь с обклеенной блестящими наклейками обложкой, а в другом конце комнаты, расположившись на животе, парень в таком же белом халате, что и другие, читал книжку с состарившимися и пожелтевшими страницами. Все остальные проводили время перед завтраком в коридоре.       Элиса вернулась к Марципан и начала заваливать ее вопросами, артистично вытягивая гласные:       —Что болит? Голова? Желудок? У меня, например, очень, особенно когда я сильно волнуюсь, иногда без особых причин, — посмеивалась она вскользь, будто болтала о погоде, —Марципан, ты слушаешь? — из ее пасти вылетали провокационные слова, мешающие спокойному состоянию духа девушки освободиться от терзающих ее мыслей, вновь и вновь тормозя ее на размышлениях об Элисе и о ее сходстве с той девушкой с сиреневыми локонами из ее грез.       Пощелкав пальцами перед лицом Марципан, Элиса в ожидании ответа насупилась, и вместе с наморщившимся лбом сложила у живота руки, и согнулась так, будто у нее скрутило все внутренности.       Темные пятна, скользящие, плутавшие по смуглому от поздней зари небу, кричали и бурно каркали, как будто предупреждая, что Элисе отвечать категорически нельзя. Соседка по кроватям со спутавшимися каштановыми локонами сидела к девушкам спиной и молча внимала ушами, словно после глубокого транса за прорезающимися в слуховые проходы возгласами белокурой девушки. В течение нескольких мгновений безмолвия Элиса показательно пыхтела себе под нос, выражая фиктивные мучения физиологического характера. Но никто, кроме Марципан, не смотрел на начинающую актрису, поэтому вскоре она выпрямила спину и, потянувшись, как ни в чем не бывало встала на обе стопы, облаченные в белые гольфы. Как только юная дама поднялась, ее внимание сразу же было приковано к молчаливой соседке.       —А мы похожи, не правда ли, Манжета? — лукаво задавала, казалось, риторический вопрос Элиса.       Манжета ничего не ответила. Она вообще никак не отреагировала на обращение к ней, что сильно раздражало первую. Тогда она продолжила свою игру:       —Я прекрасно знаю, что ты слушаешь всех подряд, чтобы смеяться за их спиной, Манжета, — но Манжета даже не повернулась к ней, ибо Элиса все еще стояла за ее спиной.       —Даже если мы находимся в одной палате, мы во многом отличаемся, — неожиданно для Элисы безэмоционально рассуждала Манжета.       Для нее была характерна более оживленная речь только в ситуациях, в которых не присутствовали те, на кого она жаловалась и кого бранила в полном одиночестве, сидя в коридоре или прячась в туалете. По крайне мере, такое впечатление эта внешне безобидная девчушка произвела. В простом разговоре ее голос слегка уходил вверх по октаве к концу предложения, отчего Марципан казалось, что красные глаза Манжеты, пусть этого и не было видно, будто бы закатывались, журча вместе с необыкновенно чистым голосом, выговаривающим слова с такой точностью, какой мог бы позавидовать любой начинающий диктор.       Таким рубящим ответом Манжета заставила Элису покинуть помещение с высокомерно поднятой головой.       В палате осталось трое.