Согрей меня своим теплом

Ярмарка осталась далеко позади. Уже не слышны были задорные мелодии. Веселый гомон возбужденных жителей остался в пределах широкой кремлевской площади. Редкий человек, не заинтересованный в торжестве, встречался по дороге. Одинокий дедушка, заседающий на своем дворе, провожал взглядом раненого, пока его сочувственный вздох уносил порывистый ветер. Деревня будто бы вымерла в один миг. Общую умиротворенность лишь нарушал отряд женщин, что все же увязались за раненым. Они все кудахтали, как наседки, ставили диагнозы и предвидели скорую смерть дяде. – Ох, разгневала ты Бога, Аннушка, связалась с чернокнижнецей! – Помрет, глядишь, сироткой останешься! – Мало тебе отца с мужем похоронить было, ой, беда-беда. – В церковь сходи, помолися, да в грехах своих признайся, глядишь, и полегчает дяде-то твоему. Он вона как хорош. Тридцать годков. Помирать еще рано. Ни семьи, ни жены. – Расскажу мужу. Он как раз на печи денно-ночно. Пусть хоть новостю такую услышит: медведь подрал. Ха. Вот умора. Элайджа беспокойно посматривал на беспристрастное лицо Аннушки, которая, казалось, совершенно не обращает никакого внимания на шумную компанию позади. Не дрогнул ни один мускул при упоминании смертей, при грубых наговорах и при злорадном неутихающем смехе. Первородный шел неспешно, предполагая, что каждый его шаг отдается болью Ратибору. Лицо раненого искажалось, когда вибрация проходила по телу. Он морщился и прерывисто дышал, стоило только Элайдже запнуться на дороге, сплошь покрытой льдом. Аннушка не отставала ни на секунду. Поймав темп, который задавал Элайджа, она ступала с ним точно нога в ногу. Все ее внимание принадлежало любимому дяде. Не останавливаясь ни на секунду, Аннушка продолжала подбадривать родственника. Нежный и ласковый шепот племянницы заставлял Ратибора улыбаться и прятать гримасы боли за маской умиротворенности. Мужчина умудрялся вступать в диалог, каждый из которых кончался его отчаянной просьбой встать на ноги и пойти самостоятельно. – Дядя Ратибор, – хмурилась Аннушка при очередной попытке, – ты лучше лежи и молчи, силы береги. Рана страшная, а ты все на ноги встать хочешь! Добрый молодец нам помогает, лежи! – Верно. Мне несложно, – спокойно уведомил Элайджа, сосредоточившись на горизонте. Запах стоял невыносимый. Элайджа чувствовал, как на лице застыли корки медвежьей крови, как по рукам стекает еще теплая кровь Ратибора, как все его существо целенаправленно замечает красную субстанцию. Кровь. Она была и на прекрасном лице Аннушки, на ее трясущихся руках, которыми она беспокойно прикладывала телогрею к ране. Металлический, соблазнительный запах опьянял, пробуждая голодную вампирскую сущность. Темные вены расползались под глазами, словно острые ветви сухого дерева, стоило только Аннушке оголить раненую грудь. Этот путь был испытанием, которое при меньшей сдержанности первородного могло бы обратиться двумя невинными жертвами. Элайджа был сосредоточен на чем угодно, кроме того, что происходит сейчас вокруг него. Его мысли, лихорадочно перескакивающие от темы к теме, нередко становились катализатором кровавых сцен в его голове. От воспоминаний, в которых вся семья Майклсонов, включая самого Элайджу, бесцеремонно расправляется с небольшими поселениями, пиршествует свежими телами, наслаждаясь моментом, когда тонкая кожа на шее, прикрывающая манящую, пульсирующую артерию, наконец прокушена и полости рта наполняются терпким живительным «напитком», клыки впились в его губы. Еще немного и вся его былая сдержанность сойдет на нет, а спасение Аннушки окажется бесполезной главой в его жизни. Однако здравый рассудок восторжествовал, когда в его памяти появилась лучезарная улыбка Любиши. Эта девочка могла тронуть лед любого холодного и черствого сердца, воспламенить забытые чувства нежности и заботыи напомнить, что значит любить. Она обладала необъяснимым магнетизмом, влияла на всех своей искренностью, детской наивностью и добротой. Элайджа решил, что вернется к Ребекке, как только поможет Аннушке и Ратибору. Между тем на горизонте показался знакомая изба с очертаниями петухов на стене. Губы Аннушки дрогнули в теплой улыбке: – Почти пришли, дядя Ратибор, потерпи маленько, – с былой нежностью прошептала девушка и поспешила к двери, чтобы помочь Элайдже аккуратно занести родственника. – Вот уж угораздило меня. Племяшка вся извелася теперича, да и ты тут теперь с нами, будто бы больше заняться нечем, – хрипло рассуждал Ратибор. Взгляд его устремился к карим глазам Элайджи в немом извинении за соучастие в этой жалкой ситуации. «Как попал в эту ситуацию и правда интересно», – продумал Элайджа, но отвечать и поддерживать разговор не решился. – Аннушка, пожалела бы дядю, да к лекарю отнесла. А то сама и угробишь! – добивали женщины, выстроившиеся в ряд у дома. Последующие рассуждения Ратибора прервала Аннушка. Стоило только входной двери закрыться, как племянница окружила дядю неподдельной заботой. Девушка совершенно абстрагировалась от окружающих и нацелилась на помощь, которую так спешила оказать. Прежде всего было решено положить родственника на лавочку у печи. Для этого одним только взглядом и жестом Аннушка попросила передвинуть скамейку на нужное место. Изба наполнилась противным скрипом, когда деревянные ножки стали царапать пол. Через пару секунд Ратибора разместили, куда и было решено. Аннушка предварительно положила под голову тюфяк, стараясь обеспечить раненому удобное положение. Шуба Элайджи, прежде накинутая на плечи девушки, теперь свалилась от ее спешки. Аннушка суетливо бегала от места к месту, набирала вещи, которые помогут обработать рану. Возмущению не было предела, когда руки предательски дрожали от волнения, затрудняя задачу. Элайджа поднял шубу, сосредоточенно похлопал по ней, выбивая пыль и стряхивая грязь. Аннушка обернулась в спешке и, размышляя о своем, наткнулась на стоящего за спиной Элайджу. Промедление из-за неловкости ситуации заняло лишь несколько секунд, которые наполнились понимающими взглядами друг другу в глаза. Элайджа отступил, понимая направление движения девушки, но та сделала такой же шаг в попытке обойти преграду. Они снова остановились друг напротив друга в неловком молчании. Синхронный шаг в другую сторону – и вновь глаза в глаза. – Пожалуйста, – Элайджа вытянул руку, приглашая пройти, чтобы обойти четвертого казуса. Взглядом вампир сверлил,как Аннушка закусывала губу в попытках спрятать смущенную улыбку. – Да, так будет лучше. Только стой на месте! – звонко скомандовала Аннушка. Этот приказ чувствовался, как шутка, как попытка замять образовавшуюся ситуацию. Вместе они улыбнулись друг другу. Элайджа кивнул, оставаясь на месте, а Аннушка быстро юркнула ему за спину. Племянница присела на лавочку и убрала с раны свою телогрею. Затхлая кровь вперемешку с запахом влажного меха добрались до Элайджи и напомнили о жажде. Оставаться в избе было тяжело и опасно. По счастливой случайности Аннушка поспешила обратиться к Элайдже с просьбой: – Не может быть! – воскликнула девушка, как только проверила все ведра. – У нас почти закончилась вода. Ты можешь сходить в колодец? – Аннушка повернулась к Элайдже. От волнения в руках без конца перебиралась одежда. – Могу, – не оборачиваясь объявил согласие Элайджа. – Иди от нашего дома да в первом повороте налево. Там увидишь, – Аннушка подошла к Элайдже, предварительно забрав со скамейки его уложенную шубу. Девушка приложила руку к плечу, по которому ударил медведь. Рубаха была порвана. Три полосы оголяли кожу Элайджи. Ни намека на рану, ни намека на царапину, ни намека на какое-либо повреждение, кроме окровавленных краев. На лице Аннушки застыло сомнение, когда, слегка оттянув материал, она не нашла ничего, что свидетельствовало бы о сражении с огромным диким зверем. – Тогда, возьми, – аккуратно девушка набросила на его плечи шубу. – Не больно? Аннушка осведомилась, заглядывая в лицо отвернутого Элайджи. Но тот лишь спокойно улыбнулся и покачал головой. Спешно вдев руки в рукава и завязав веревки, первородный направился к уготовленным ведрам. Переступив порог и оказавшись в сенях, Элайджа направился к выходу, но Аннушка перехватила его. – Твое лицо…– впецпившись в руку Элайджи начала Аннушка, – прежде чем ты выйдешь, нужно вытереть, ты испачкался в крови. Элайджа повернулся, поглядывая на цепкие пальцы, которые сильно сдавили его ладонь. Не успел он перевести для себя слова Аннушки, как прохладная ткань коснулась его лица. Со всей аккуратностью тряпка проходилась по носу, подбородку, лбу. Раз за разом, стоило только провести по одному месту несколько раз, замерзшие корки освобождали лицо Элайджи. Ткань спускалась ниже – Аннушка переходила на шею. Ослабив свою мертвую хватку на ладони, девушка переложила освобожденную руку на подбородок мужчины. Она умело и деловито меняла положение головы, чтобы достать до недоступных мест. Элайджа прекрасно слышал, как сердце хозяйки дома участило свой ритм, стоило ей прикоснуться к нему. Он расположил ведро на полу и перехватил тряпку. Вытягивая ее из рук Аннушки, Элайджа столкнулся с недоуменным вопросительным взглядом глаз-льдинок. – Не стоит волноваться. Я справлюсь сам, – заверил Элайджа и ту же секунду, видя разочарование Аннушки, поцеловал ее руку. – Аххх… Последовала небольшая заминка. Элайджа продолжал стирать кровь, не переставая наблюдать за образовавшимся румянцем на щеках Аннушки. Что касается ее, то, помимо обуявшего смущения, рождалось и недовольство от отвергнутой заботы и поспешным непонятным действием, хоть и довольно приятным. – Я не государь и не священнослужитель, – сдавлено прошептала девушка, глядя на Элайджу исподлобья. Элайджа даже слово не успел вымолвить, как Аннушка вышла из сеней и закрыла дверь с хлопком. Первородный стушевался от столь неожиданной реакции, но посчитал, что промедление приведет лишь к большему провалу в общении с девушкой, как и желание сейчас же объясниться. Вокруг дома остались лишь следы, свидетельствующие о присутствии толпы сплетниц, а в остальном деревня была все так же безлюдна. Даже одинокий дедушка больше не восседал во дворе. Изредка захлестнется в возмущениях пролетающая голодная ворона, ее подхватит брошенный на цепи старый пес и через время все вновь затихнет. Элайджа слушал лишь свои мысли и скрип свежего снега под ногами, поэтому и не заметил, как на обратном пути его настигли Кол и Ольга. – Вот и спасай потом девиц, – ерничал Кол, стоило только увидеть, как покачиваясь из стороны в сторону от переполненных ведер, вышагивал старший брат. – Как погляжу, тебя все еще нервирует, что я не присутствовал на вашей захватывающей охоте? – Элайджа поставил ведра и остановился перед парой. – Лишь думаю, на что ты променял наш досуг. А что в итоге? Воды принеси, дрова наколи, печь растопи. – Дорогие братья, – резко встряла Ольга, сверля тяжелым взглядом то одного, то другого, – полагаю, что вы сейчас блещите своим остроумием, но говорили бы вы хоть на нашем языке. А то и я свои пять копеек вставить бы могла. – Ольга, – с хитрой улыбкой начал Элайджа, – мой брат лишь говорит, что помогать девицам неблагоразумно. – Глядишь, в чем-то он и прав. Некоторые девицы как приворожат, что не отвертишься, и будешь потом всю жизнь на поводу. А для вас, дорогие упыри, это слишком долгий срок. Мы тут знаем, какие волосы из макушки вырывать и в какие напитки вам настойки подливать, – словно представляясь, развела руки Ольга с легким поклоном, а после разразилась смехом, глядя на вопросительные переглядки братьев. – Столько иронии я слышал только от Кола, а тонкости твоей угроза нужно поучить Клаусу, – усмехнулся Элайджа, поправляя шубу. – Стольким словам ты меня еще не учить, – бросил Кол, задумчиво анализируя ныне неизвестные слова и произношение. – Ты взялась учить брата. Тогда тебе нужна мешок терпения, – отыгрывался Элайджа за прошлые шутки Кола. – Никого я не брала. Вон он, сам увязался и прилип, как банный лист. – Довольно. То-то я знаю, что моя компания есть тебе приятно, – фыркнул Кол с самодовольной улыбкой. Ольга не нашла, что ответить на высказывание младшего Майклсона, только взглянула на него с загадочной улыбкой. – Прежде чем ты пропадешь, Кол, я хотел спросить тебя о вашей охоте, – Элайджа был крайне серьезен, когда коснулся этой темы. – Только без нравоучений, святой братец, да побыстрее: девушка замерзает, – от подтрунивания вначале Кол перешел в скрываемую заботу, которая проявилась по отношению к Ольге. Девушка все убирала ладони под ткань своей тонкой одежды и переминалась с ноги на ногу, но, как только заслышала строгий тон старшего брата, не стала открывать рот и жаловаться на текущие неудобства. – Был ли, кто спасся от вас? – коротко спросил Элайджа. – Да были, когда уже наелись. Что же нам животики надорвать? Мы просто играли, так сказать, показывали силу вампирских возможностей нашему новообращенному. – Много? – Несколько. Лучше у Федора спроси. Он все с ними возился, – серьезно обратился Кол, рукой пододвигая к себе дрожащую Ольгу. На секунду младший Майклсон отвлекся от темы, прошептав что-то девушке на ухо. – Слышал, что они собираются в кремлевском кабаке или, как тут у них, в шиноке, когда народ расходиться будет. Там и найдешь. Если освободишься от семейного быта, конечно, – закончил в обычном своем стиле Кол. В то же время, кивнув на слова Кола, Ольга разожгла в руках огонек, шепча нужное заклинание. Взгляды Майклсонов сразу приковала эта пламенная сфера. Элайджа смотрел с опаской, оглядываясь по сторонам, а Кола будто бы разразила гордость и он приятно одобрительно улыбался. – Спасибо. А Любиша? – вернулся к разговору Элайджа. – Девочка с Ребеккой. Клаус, как я погляжу, тоже время не терял и во всю теперь ухлестывает за дамочкой из постоялого дома, поэтому сейчас какая-то назло спасенная девчонка его мало волнует. А вот Ребекка переживает, что ты теперь расскажешь ему. Беккс счастлива, Элайджа, так что на твоем месте я бы этого не менял, – пожал плечами Кол, показывая свое напускное безразличие. – Я поговорю с ней прежде, чем Клаус что-либо узнает. Элайджа узнал, что хотел, поэтому вновь поднял свою поклажу и распрощался с братом и Ольгой. Кол, слегка приобнимая девушку, отправился к повороту на другую улицу. Вскоре парочка скрылась за избами. Деревня вновь погрузилась в тишину, а Элайджа – в мысли о том, что ему удалось узнать. Обратно Элайджа вернулся с намерением загладить образовавшиеся недомолвки. Майклсон приоткрыл дверь из сеней в горницу и обнаружил всю ту же картину: Аннушка сидела на скамейке Ратибора и поглаживала его по волосам, продолжая нашептывать что-то успокоительное, словно заговор. Элайджа поставил два полных ведра перед печкой, уведомил, что разберется с подогревом воды самостоятельно. Аннушка не стала противиться, хотя несколько раз все же встала и указала на спрашиваемые предметы. Ни разу ее голубые глаза не поднимались на помощника. Когда вода вскипела, Элайджа отнес ведро на улицу, чтобы понизить температуру и не обжечь мужчину. Как только она стала приемлемой для обработки раны, вампир предоставил ее Аннушке. Девушка обложила себя всевозможными пузырьками и инструментами: там был чистый спирт, пучки разнообразных трав, разные полотна для перевязки, большая кривая игла и нитки. Во взгляде читалась уверенность и стойкость. Оперирование собственного дяди, видно, ее совершенно не пугало. Прежде всего Аннушка взяла спирт и чистую ткань. Ратибор чуть было не завыл от жжения в груди, дыхание его перехватило, а голова приподнялась с тюфяка. Элайджа вернул его в обычное положение и продолжил держать до тех пор, пока все кровавые полосы не были обработаны. Аннушка морщилась от издаваемых дядей звуков мучений. В надежде облегчить боль она дула на пройденные тряпкой места. Ратибор вспотел от напряжения, а на шее вздулись вены. Мучение продолжилось, когда обработанная спиртом игла прошла внутрь рваного куска кожи. От стона дяди рука Аннушки дрогнула, а глаза наполнились слезами. – Ты делать ему спасение. Пой песню, чтобы не бояться, – предложил Элайджа, продолжая удерживать дядю в бездвижном и ровном положении. – А я знаю. Не боюсь, – обманывалась Аннушка, однако ее выдавали дрожащие руки, которыми она не могла проткнуть следующий участок кожи. Аннушка решила проверить, видит ли эту заминку и оплошность Элайджа. Их взгляды встретились. Красные белки от слез контрастировали с голубой радужкой, светлые ресницы слипались от редких слез. Девушка шмыгнула носом и опустила взгляд, не вынеся сочувствия в глазах Элайджи. К его удивлению, Аннушка все-таки решила затянуть песню. Это были нежные, тихие напевы, похожие на колыбельную. Ее голос успокаивал. Даже Ратибор, чувствуя раз за разом, как его кожу протыкает иголка, а после стягивают нитью, стал концентрироваться на пении племянницы. Элайджа прислушивался к тихим напевам в попытках перевести это таинство. Отчетливо различались названия зверей, пелось про темноту ночи и глаза-фонарики одинокого филина, про мифологического Буку и полумесяц при россыпи звезд. Отдельно восхитило, как мелодично затянула Аннушка последнюю колыбельную. От чарующих напевов захватывало дух, а тело покрывалось мурашками. Не хотелось дышать. Страшились сбить с толку любым неаккуратным движением и вздохом. Когда же песня подошла к концу, Ратибор смог осмотреть свою зашитую грудь. Косые, неаккуратные швы дилетанта, торчащие края кожи, кровавые подтеки, – и все же на это было смотреть приятнее, чем на глубокие резаные раны. Элайджа будто бы очнулся ото сна. Аннушка настороженно глядела в его сторону. Словно истукан, он сидел и не дышал, прокручивая в голове напетый девушкой мотив. Даже кровь, находившаяся под самым носом, не тревожила его. Однако когда молчание затянулось, он вздрогнул, осознав, что потерял связь с реальностью. Неудивительно, что дети под такое засыпают. Аннушка облегченно вздохнула, когда увидела, как Элайджа перевел взгляд в ее сторону и аккуратно улыбнулся с поощрительным кивком. Вспомнив про свою обиду, девушка отвернулась от него и принялась подтирать раны влажной тряпкой. Остатки крови вскоре были убраны. Оставалось только перевязать грудь дяди уготовленным полотном и можно будет уложить его отдыхать. Справиться с массивным мужчиной, поднять его с лавки одной хрупкой девушке было не под силу. – Мне нужна твоя помощь, – кротко начала Аннушка, но прервалась, закусив губу от переживания. – Я тебе помочь, – кивнул Элайджа. Тон выдавал беспокойство за поведение девушки. – Тогдаего нужно поднять и держать, пока я перевяжу рану, – Аннушка положила полотно на свои колени, с которых намеренно не переводила взгляда. Элайджа выполнил просьбу без нареканий: Ратибор намертво замер в его руках, пока Аннушка накручивала слои плотна вокруг грудной клетки. Сразу после мужчину вернули на лавочку. – Ну вот, теперь моя жизнь спасена благодаря тебе, Нюта, и тебе, спаситель, – устало улыбнулся Ратибор, пожимая руку и Аннушке, и Элайдже. – Дядя Ратибор! Твоей жизни и не угрожало-то ничего. Ты ведь и сам говорил, что просто царапина, – поддержала улыбку Аннушка. – А теперь, пожалуйста, отдыхай. Я принесу тебе одеяло, и ты поспишь. А утром – твоя любимая каша на завтрак. – Ради такого я готов сражаться с медведем каждый день. – А можно просто попросить меня, – Аннушка поцеловала дядю в лоб, но следом нахмурилась и пригрозила, – никаких больше медведей. Ты обещал себя беречь. – Помню-помню, дорогая племянница, – Ратибор приложил руку к груди, осматривая проделанную работу с гордостью за свою любимую родственницу. Как и обещала, Аннушка принесла одеяло, и уже через десять минут умиротворенное дыхание разносилось по всей избе. Элайджа присел на скамейке за столом, не желая мешать в чужом доме, но и не собираясь уходить, пока не объяснится. Аннушка в то время убирала по полкам все, что достала прежде. Вскоре она присоединилась к компании Элайджи, расположившись напротив него. Девушка выложила на стол нитки и иголку. – И тебя медведь задел. Негоже за твою помощь ничем не ответить. Заштопаю рубаху тебе, спаситель, – Аннушка смотрела в глаза Элайджи. – Элайджа. Мое имя Элайджа, – спокойно поправил спаситель. – Раздевайся, Элайджа, и давай рубаху. Иль рано, поди, убрала. Нужно и тебе рану обработать, – наклонив голову, размышляла Аннушка, все поглядывая на реакцию. – Не задел до кровь, увернулся. Но рубаху разорвал, – Элайджа потупил взгляд, раздеваясь по просьбе Аннушки. На скамью рядом с собой Элайджа уложил шубу, а после, зацепив за спиной конец рубахи, стянул ее через себя. Взгляд «льдинок» скользнул по оголенному плечу, а после – и всему телу мужчины. Аннушка забрала рубаху и погрузилась в дело. – Спасибо, Элайджа, за помощь твою. Не знаю, как без тебя все закончилось бы. Точно дядю моего медведь бы подрал, – прошептала Аннушка, поглядывая в сторону спящего. – Я рад есть тебе помочь. – Иностранец ты, – улыбнулась девушка, – такой смешной говор у тебя. И повадки тоже. – Аннушка подняла взгляд на Элайджу. Между бровей залегла морщина от того, как она нахмурилась.– Не целуют у нас так. – Я тебя понял и прошу прощения. Мне показаться, что внимание есть приятно для тебя, – старательно подбирая слова, цедил Элайджа, продолжая наблюдать, как хмурость Аннушки тает на глазах, а губы ее вновь трогает очаровательная улыбка, вызванная акцентом. – Приятно-приятно, не ошибся ты. Ну, раз у вас там так положено, то не буду обижаться. Ты мне только расскажи, что это значит, а то у нас понятия разные о таких поцелуях, – хихикнула девушка, словно никакой обиды не было. – Это есть уважение. Но я сделать это, потому что подумать, что ты огорчиться за то, что я не принять твою заботу. – А я и огорчилась. Ты с ведрами стоял. Руки заняты. А мне какая сложность вытереть твое лицо? – спокойно ответила Аннушка, пожимая плечами. – Я даже не думать об этом. Самостоятелен я и руки твои чистые были. Уж не хотелось пачкать кровью, – Элайджа перехватил руку Аннушки и сжал в своей ладони. – А то я в крови никогда не маралась, Элайджа. Да собственного отца, расплющенного, из-под дерева доставала и мужа бы достала, но мужики деревенские оттянули, – небрежно бросила Аннушка, но сбавила пары от касания Элайджи. – Не бери в голову. Что прошлое воротить, когда ты вот такой тут распрекрасный сидишь. Без верха. Ольга всегда говорила настоящим жить. Элайджа был ошарашен такой быстрой смены настроения, и уже было подумал, что остаток высказывания Аннушки он попросту некорректно перевел. А девушка спокойно продолжала зашивать рубаху, улыбаясь от собственных мыслей. – Ты мне можешь рассказать история, когда ты этого захотеть. Я буду слушателем. Если тебе от этого больно, ты можешь высказать эту печаль, – наконец подобрал слова Элайджи, когда Аннушка отдавала ему рубаху. – Я учту это, спаситель наш. Элайджа натянул рубаху, запахнулся в шубу и уже отправился к выходу, но тяжелый вздох Аннушки остановил его у двери. – Что тебя беспокоит, Аннушка? – учтиво осведомился Элайджа, возвращаясь к сидящей хозяйке. – Завтра ведь и дальше ярмарка будет продолжаться, а театр никто не отменял. Без Петрушки в постановке никуда, а я и не знаю теперича, как оставить дядю. Переживаю, как бы ему худо не стало. А без меня, получается, что детишкам радости никакой. Они ведь этого ждут, – корпусом Аннушка обернулась к Элайдже и уткнулась в его живот, находящийся напротив. – Не стоит переживать, – широкая ладонь упокоилась на затылке девушки. Элайджа задумался о решении проблемы и не заметил, как рука проскользила по мягким волосам. – Значит, с утра приду. Буду сидеть, следить. Если что и случиться, то я ему помочь и тебя позвать. Но все будет хорошо. Ты его спасла. И дети рады будут, что Петрушка там. Ты хорошо играть его. – Правда? – улыбнулась Аннушка, поднимая голову и вставая с лавочки. – Век с тобой не расплачусь за твою благородность и помощь. Как Ангел ты. – Правда, Аннушка. И ты отдыхай. А я пойду. Не хочу мешать. – Ты теперь почетный гость в нашем доме и не мешаешь, – воспротивилась Аннушка. Хозяйка улыбнулась, когда Элайджа вновь поцеловал ее ладонь на прощание. Оглянув еще раз состояние Ратибора и светлое лицо прекрасной девушки, вампир вышел из дома. Груз с плеч упал, когда он объяснился. По телу разлилось тепло, перебиваемое неприятным тягостным ощущением от обращения Аннушки. И снова Ангел. Снова Спаситель. Элайджа направился в сторону Кремля, последовав совету Кола. Встретиться с Басмановым и узнать, что случилось во время их охоты, – первая цель, которая преследовала его сейчас. Беспечный поступок, заключающийся в глупейшем сражении с огромным медведем, взрослого, семейного мужчины, прилежного дяди, мог стать последним в его жизни, и Элайджа был уверен, что за всем этим стоит хитрый новообращенный вампир.