Разошлись последние облака, и небо стало похоже на иссиня-черное полотно с россыпью мелких драгоценных камней. Компанию луне теперь составляли многочисленные звезды, мерцающие над головами. В серебряных лучах купались заснеженные окрестности.Путь с полей был неспешен и легок. Ночка, плавно покачиваясь из бока в бок, спокойно миновала снежные завалы. Она и без наездника знала направление, поэтому не нуждалась в пристальном и четком управлении. Потертые кожаные поводья легко свисали на свободную ладонь Элайджи. Изредка он все же натягивал их, направляя переднюю часть корпуса лошади подальше от высоких сугробов. В седельных сумках на каждый шаг переваливались дрова, стукаясь друг об друга с громким треском. Мерно цокали копыта по непротоптанным дорожкам, нарушая тишину этой ночи. Не спала и сова, попавшаяся по пути. Она с глухим уханьем поприветствовала незваных гостей. Желтые глаза с угрозой глядели с массивной ветки. Аннушка прижалась спиной к Элайдже, пытаясь разглядеть спрятанный во тьме силуэт огромной птицы.
–
Боишься? – аккуратно поинтересовался Элайджа, крепче обнимая девушку. Свободной рукой он поспешил натянуть поводья, чтобы убраться с глаз лесного стражника.
– От чего же бояться мне? – с легкостью ответила Аннушка, слегка обратив голову к собеседнику. – Разве похожа я на полевку иль куропатку какую? Жалко ее просто стало: она ведь пропитание ищет, а в такие морозы да под таким покровом снега – ой, как непросто! Однако глаза у нее, точно свечой подсвечиваются, горят в ночной темени, в глуши такой…Без тебя, Элайджа, быть может, и испугалась. А тебе-то вровень с медведем сова не станет.
Аннушка не кривила душой и высказывала все, что вертелось на языке, а Элайджа расцветал каждый раз, как она упоминала что-то о нем. Приятно осознавать, что все произошедшее было не просто так, и история спасения замерзающей девицы имеет нежное, трепетное и благодарное продолжение. Глоток свежего воздуха – так можно было бы описать каждую встречу с Аннушкой. Позади у Элайджи годы переживаний, постоянных попыток обезопасить семью, времена тяжелых наставлений Клауса на путь здравомыслия и контроля, пока у самого в сердце зияла глубокая рана. И так по сей день. Татия, Катерина – воспоминания, из-за которых Элайдже не было покоя. С Аннушкой переживания отходили на задний план: есть только здесь и сейчас. Одновременно пугающее и желанное чувство для первородного вампира, тянущего за собой бремя. Каждая встреча наполняла Элайджу силами и новыми мыслями, вопросами, на которые зачастую ответы не находились.
Ночная охотница осталась позади. Впереди уже изученные тропинки деревни, перекресток с указателем, что направлял на главную площадь, и тишина погруженного в сон поселения.
– Вот и позвал меня наместник, – ну, тот, что городом заправляет, – и сказал, мол, гости знатные к нам съедутся, так что представление еще получше приготовить нужно, что-то эдакое, новенькое. Дал на все про все два дня, – мелодичное повествование Аннушки заканчивалось зевком. Голова, нуждающаяся в опоре от тяжести, облокотилась на плечо Элайджи. – Я ему сказала, что время мало, что идею нужно выносить, что куклы перешить придется, а он отмахнулся от меня, как от навязчивого овода, и наказ дал: «два дня, не боле, не мене. А коли не сделаешь, как велено, так больше не будет тебе никаких куколок. Как все жены, а уж тем боле вдовы, стряпать тебе останется да из окошка выглядывать». Представляешь? – Аннушка хмыкнула и махнула рукой, точно показывая движение наместника. В глазах ее блестел огонь раздражения и злобы на человека, совсем не смыслящего в любимом деле девушки. – Ну, я молчать не стала и выплюнула ему, что тогда они про себя сказки смотреть будут: про дураков, которым неведомо мое искусство! А он, кажется, того и не понял, подумав, что я о его почестях баллады воспою… – Аннушка закрыла глаза, точно у нее больше не было сил бороться со сном, а затем тихо проворчала ругательство, сведя брови на лбу.
–
Придумать мы с тобой можно и нос им утереть, чтоб не распаляться словами жестокими, – рассудительно заметил Элайджа, подавив в себе мимолетное желание взглянуть тому человеку в глаза. –
Я сказка сочинить не мастер, куклы шить не уметь, но история у меня много, может, чего годное сыщешь, Аннушка, и тогда дело за малым.
На слова Элайджи Аннушка нежно улыбнулась, не размыкая век. Она словно балансировала на тонкой грани между сном и явью и, очевидно, была готова свалиться в пропасть забытья. Элайджа не стал настаивать на разговоре, хоть и было у него, что спросить и о чем поговорить. Он видел негу на ее лице в близи: на нем отражалось спокойствие и умиротворение, которые с такой жизнью достигаются только во сне – вдали от проблем и переживаний. Спать на лошади – дело неблагодарное, хоть и повторяющийся ритм ходьбы и покачивания этому соблаговолили. Однако все же это был какой-никакой сон, в котором – был уверен Элайджа, – Аннушка нуждается не меньше, чем нуждалась в подаренной конной прогулке. Элайджа крепче обнял девушку, желая уберечь от чувства падения, которое могло бы ненароком разбудить ее.
На развилке Элайджа пустил Ночку в сторону Аннушкиного дома, отправляя тем самым лошадь все дальше от конюшен. Авдейка – мужик хороший, а главное, что понимающий, поэтому с возвращением животного можно было повременить. Ступали по хорошо изученному Элайджей маршруту: неприветливые одинаковые избы, накренившиеся заборы, колодец, да все под снеговыми шапками, – картина, больше не вызывающая желания рассматривать и удивляться мелочам. А вот перед самым носом лицо девушки, которое привлекало взгляд, сколько бы Элайджа не отворачивался в сторону. Аннушка поворачивала голову, касаясь холодным кончиком носа его шеи и обдавая дыханием открытый участок кожи. Несколько раз сползала вниз от того, что Ночка оступалась и трогала дальше с большим усердием после отталкивания. Приходилось со всей аккуратностью возвращать голову к плечу. И тогда цепкий взгляд, направленный на лицо Аннушки, различал ранее не замеченные детали: под правым глазом родинка; светлые концы ресниц на тех волосинках, что были темнее основного цвета и заметный шрам-впадина чуть ниже брови. Выпавшие из-под платка пряди отливали серебром из-за свечения луны. Тонкие волоски ниспадали к носу и проворно щекотали кончик и ноздри. Стараясь не касаться лба, Элайджа невесомо провел над кожей, собирая растрепанный локон. Он забрал волосы под косынку и отвернулся, считая, что некрасиво столь нагло рассматривать спящего человека.
Не прошло и пятнадцати минут с развилки, как на горизонте стала виднеться крыша избы с петухами, а через еще пять можно было разглядеть голое дерево рябины на участке, оставленные у забора сани Ратибора и входную дверь. Элайджа остановил лошадь и набросил поводья на колышек. Соскочив вниз, он взял Аннушку на руки: раз решил не будить с самого начала, так и сейчас постарается не нарушить чуткий сон девушки. Момент напомнил самую первую встречу: она снова на его руках, в его шубе, только в этот раз нет спешки, ее не лихорадит от холода, а зубы, спрятанные за стиснутыми синими губами, не стучат в сумасшедшем ритме. Элайджа направился к входу, а Аннушка с легкой непринужденностью обняла его за шею. Опустив глаза, мужчина обнаружил, как голова ее приняла такое положение, что лица было не видно.
«Притворяется», – усмехнулся Элайджа своим мыслям и вновь отметил для себя хитрость Аннушки.
Ратибор, заслышав с улицы звуки лошади, поспешил открыть дверь перед Элайджей. Он выглядел уставшим, словно только-только дремал. Зрачки дяди округлились, когда он увидел Аннушку на руках мужчины, к тому же с закрытыми глазами. Элайджа услышал, как у Ратибора быстро забилось сердце. Не успел хозяин открыть рот, как Элайджа опередил его очевидный вопрос ответом:
–
Спит. Уморилась в прогулке. На лошадь катались, – шепотом отчитался Элайджа, переступая порог в горницу. –
Дрова в сумка.
– А я уж было подумал, что стряслось чего… – на выдохе произнес Ратибор, а после скрылся за дверями.
В избе было слегка теплее, чем на улице. За время отсутствиятемпература внутри перешагнула порог минуса. Печь остыла, оставив в себе лишь горстку холодной золы от утренней топки. Элайджа перехватил Аннушку одной рукой, прижав всем корпусом к своему телу: свободная рука понадобилась, чтобы расправить мягкую подстилку на лежаке. Девушка сдавленно выдохнула в плечо и вцепилась ладонью в ворот рубахи Элайджи, чтобы не упасть. Даже после этих, явно выдающих ее, действий, она продолжала следовать намеченному курсу притворства. Первородный лишь усмехнулся, заканчивая последние приготовления. Он поместил Аннушку головой на тюфяк, стянул с плеч свою шубу и укрыл ею поверх, имитируя теплое одеяло. Элайджа еще раз взглянул на умиротворенное личико, сдержал порыв прикоснуться к щеке, чтобы стряхнуть прилипшую еловую иголку, и готов был возвращаться к Ратибору для прощания. Аннушка, словно понимая, что больше нельзя тянуть, удержала холодной ладонью руку Элайджи, быстро поднялась с лежанки и холодными губами коснулась колючей щетины мужчины. Считанные секунды: вот она лежит, все еще притворяясь спящей, а теперь, крепко стиснув в своей руке его ладонь, дарит чувственный поцелуй. Аннушка пытается вложить в него всю благодарность за проведенное вместе время, за заботу и защиту, за неоценимую помощь и многое другое, что переполняет с момента появления иностранца в жизни. Проходит пять секунд, десять, пятнадцать…Девушка не отрывает губ от помеченного ею места, а Элайджа и не отстраняется, принимая этот порыв с наслаждением. Он вслушивается в биение сердца, которое, казалось, ни одна дыхательная практика не сможет успокоить. Волнение также выдает то, как постепенно девушка начинает перебирать в руке пальцы Элайджи. Чувственный момент заставил почувствовать, как медленно секунда сменяется секундой. Но стоило друг от друга отстраниться, оставив на щеке жгучее напоминание о мгновении до этого, как все действо показалось вспышкой.
Аннушка разжала ладонь и забросила обе руки за шею, окольцовывая Элайджу. Она смотрела ему в глаза с улыбкой. Молчала. Пыталась прочесть, что сейчас испытывает этот загадочный мужчина, сидя в ее объятиях. А Элайджа смотрел в ответ: вот, у правого глаза, родинка; светлые концы у некоторых ресниц; шрам под бровью. Карие глаза остановились на блеске голубых льдинок, которые, не морозили, а, напротив, топили холод внутри, отогревали. Элайджа поддался своему желанию и большим пальцем провел под глазом, смахивая соринку. Аннушка затаила дыхание и неожиданно совершенно сократила расстояние до лица Элайджи.
– Я знаю, что ты умеешь хранить секреты. Пусть это будет наш с тобой секрет, Ангел мой, – быстро шептала Аннушка в губы Элайджи. Его вдруг кольнуло от такого обращения, и он поспешил поднять глаза, чтобы понять знает ли она больше, чем предполагал. Руки Аннушки скользнули по шее вверх, к щекам. Девушка обхватила их еле теплыми ладонями и отодвинулась, чтобы видеть лицо Элайджи и его эмоции. – Жду тебя сегодня, когда дела свои выполнишь. Места себе не найду, но дождусь, – порывисто объяснялась Аннушка, опуская взгляд с глаз на губы и обратно. – А если сочтешь, что тороплюсь я, что не стоило мне поцелуями разбрасываться, то можешь не приходить. Только молчи. Молчи, не говори, придешь аль нет, потому как время тебе на раздумья дать хочу. – Аннушка вздрогнула и посмотрела в сторону двери. Вдвоем они услышали, как Ратибор перетаскивает бревна с крыльца в сени. – В поцелуе моем большой поклон тебе заложен. А теперь вот: шубу держи, а то замерзнешь, – Элайджа не успевал переводить и смотреть за тем, как меняются движения и эмоции Аннушки, но приметил, как на лице ее в последний миг, когда она накидывала ему на плечи шубу, отобразилось лукавство.
Дверь в горницу отворилась, и в нее зашел Ратибор с поленьями на руках. В тот же миг Аннушка упала на лежак и повернулась к стене, продолжая притворяться спящей. Элайджа, только-только приходя в себя после этой сцены, поспешил помочь хозяину с тяжелым грузом. Вместе они молча растопили печь, обменялись благодарственными взглядами, пожали друг другу руки перед прощанием. Уходя, Элайджа повернулся к печи, подстегиваемый своими мыслями об Аннушке, а следом покинул избу.
Прощальный скрип входной двери остался в прошлом, но вот все, что произошло в избе, крутилось в голове без остановки. Элайджа размышлял об Аннушке, когда добирался до конюшен и когда неспешным шагом следовал к избе Варвары.
«Наш секрет, Ангел мой, – мысли из раза в раз возвращались к этой фразе. – Быть может, дело лишь в обычаях, в ее религиозности и в том, что она благодарна мне, а, может, помнит Аннушка нашу встречу первую? Не сработало внушение мое? Если и помнит, то вопросов мне не задает, не страшится моих возможностей, сущности моей. И все же будет не лишним аккуратно поинтересоваться обо всем. Ее действия…мне приятно все, что она делает, я не хотел бы отстраняться. Сдается мне, дело не только в благодарности, но и в ответной симпатии, долгий поцелуй был, а касания желанные. Я приду к ней, как и обещал», – Элайджа ответственно анализировал себя, свои ощущения и чувства, размышлял, чем может обернуться этот зарождающийся интерес, пока перед носом не оказался знакомый дом.
После стука дверь открыла Ребекка и распахнула руки для приветственного объятия брата:
– Элайджа, как я рада тебя видеть, – улыбнулась Ребекка и затянула его внутрь. В ответ на объятия Элайджа подарил поцелуи в обе щеки и мягкую улыбку.
– Надеялся, что вы еще не спите. Клаус здесь? – по привычке Элайджа сел на скамейку у входа и сменил сапоги на лапти.
– Да, мы сюда Варвару принесли после визита к Ольге. Вот он теперь сидит рядом с ней, даже не разговаривает толком, – Ребекка всплеснула руками и, поворачиваясь к двери, обнаружила, что через щелку открытой двери выглядывают две пары любопытных глаз.
– Тише, Василек, там дядя Элайджа пришел, – донесся из-за двери шепот Любиши. – Ой! – произнесла девочка, обнаружив, что их шпионаж рассекретили, и поспешила унести ноги обратно на место.
– Время позднее, – заметил Элайджа, когда вместе с Ребеккой они вошли в горницу. Любиша успела юркнуть на лежак и только лишь занавеска, своим легким покачиванием, выдавала, что она немного ранее пробегала мимо.
– Любиша сказала, что не устала за день. Я не стала ее уговаривать спать, но попросила лечь. Перед твоим приходом мы сочиняли сказку о Васильке, который научился читать и стал за поместьем следить, как ее отец, – Ребекка делилась с Элайджей всеми важными для нее тонкостями с особыми эмоциями, явно выдающими, что она чувствует себя живой и счастливой. Родительство украшало сестру, заставляло открываться с другой стороны и испытывать давно забытую жажду жизни.
– А ты не самая строгая мать, – улыбнулся Элайджа. В этой фразе было больше от шутки, чем от нотации.
– Я просто отношусь ко всему проще, – легко констатировала Ребекка, подходя к нагретой печи. –
Любиша, ты не хотеть поздороваться с Элайджей?
– Дядя Элайджа, – с печи спрыгнула Любиша и сразу стиснула мужчину в объятиях, словно старого знакомого, по которому неимоверно скучала, – как твои дела? А что купил на ярмарке? Ох, ты видел представление? А медведя? А кулачные бои видел?.. – посыпалась череда интересующих ее вопросов. Элайджа аккуратно усадил девочку на лавочку ближе к Ребекке, высвобождаясь из затянувшегося объятия, и присел перед ними на корточки.
– Ребекка, – с одним только обращением донеслась волна раздражения Клауса, – угомони ее, она действует мне на нервы.
– Ник, она ребенок! – возразила Ребекка, пытаясь вразумить брата.
– Она болтливая заноза, которая должна была остаться там, где ее отец. – Клаус был непреклонен и жесток. Разочарование все еще сидело в его душе, напоминая, что сестра и брат посмели его ослушаться.
Ребекка вздохнула:
– Ты неисправимый эгоист.
Элайджа не спешил вмешиваться в перепалку между сестрой и братом: все его внимание забрала девочка.Любиша, по вежливой просьбе Элайджи, вернулась на лежак и накрылась одеялом, прикрывая его концом губы. Она не сводила взгляда со знакомого, ожидая, что тот ответит на все вопросы. Элайджа удовлетворил интерес девочки рассказами о представлении, о медведе, предусмотрительно опустив часть собственного сражения со зверем. С улыбкой на лице Любиша внимательно слушала, задавала еще больше вопросов, углубляясь в детали. С каждым разом голос ее был тише, спокойнее, сонливее. Последний вопрос прервался на половине от того, что у ребенка больше не было сил сопротивляться сну.Элайджа пришел сюда не ради Любиши, но общение с ней стало приятным бонусом от визита.
Во второй части горницы, присев на холодные половицы рядом с лавкой, сидел Клаус. Голова его была наклонена вниз, к своему деревянному изделию, что он крутил в руках. Хорошо наточенный нож поблескивал от свечей, выстроенных на стуле рядом. Помещение было окутано дымом – на табуретке в чаше дотлевал сверток трав, отданных Ольгой для окуривания помещения. Через мятные и ромашковые дымные ноты еле пробивался тонкий аромат свежего дерева. Рядом со свечами и чашей стоял накрытый крышкой графин с настоем.
Общая картина была пропитана мрачностью и болью. Более всего этому способствовала Варвара, погруженная в беспокойный сон. Время от времени были слышны ее кряхтения и всхлипы от кошмарного минутного пробуждения. Клаус поворачивался к ней, снимал со лба пропитанную потом повязку, вымачивал в холодной воде и накладывал вновь. Простое действие повторялось по меньшей мере каждые двадцать минут.
Напротив Клауса присел Элайджа, поправляя распластанные полы шубы. Взглядом он оценил состояние брата: излишняя внешняя безэмоциональность, образ которой нарушался лишь жесткими движениями ножом по фигурке. Тут подошла Ребекка и устроилась в ногах Варвары – на краю скамьи. Клаус думал о своем и даже не поднял взгляда на образовавшуюся компанию.
– Переживаешь, что Ольга задала тебе трепку? Или вдруг тебе кто-то стал столь важен, как семья? – с некоторым пренебрежением интересовалась Ребекка, уложив руку на плечо Клауса.
Элайджа направил к сестре вопросительный взгляд:
– Задала трепку?
– Ох, да…
***
Ребекка шла впереди, с трудом ориентируясь по погребенному в снег поселению. Покусывая губу от волнения, девушка перебегала от дома к дому, в поисках того, где обитала колдунья.
– Ребекка, – не стерпел Клаус, идущий по ее следам. Ходить кругами по снежным массивам, к тому же удерживая на руках Варвару, ему уже претило, – ты говорила, что знаешь, где живет эта колдунья!
– Но не говорила, что могу разобрать дорогу, когда здесь все завалило, – Ребекка продолжала поиски и через несколько поворотов остановилась перед нужной избой. Перепутать было невозможно: вокруг нее покоилось не менее пяти воробьев. «Вина темных сил», – говорили соседи, проходя мимо трупов животных: то умирали птицы, то заблудшие куры, случалось, что и молодые телята погибали.
Ребекка поспешила постучать в двери, пока Клаус неспеша добирался до расчищенной территории дома. Одного раза было недостаточно для того, чтобы домочадцы с гостеприимством пропустили внутрь. Ребекка не сдавалась и барабанила, окликивала Ольгу до тех пор, пока не послышались быстрые шаги.
– Сестренка, что случилось, пожар? – в ироничной манере поприветствовал родню Кол, открывший дверь. Младший Майклсон был одет лишь в легкую подпоясанную наспех рубаху и порты. По холодным и грязным половицам он шлепал босыми ногами. Его пытливый взгляд вперился в брата и девушку, что лежала на его руках. – Ник, ты заразился героизмом нашего старшего брата? Какие трогательные изменения в семье проходят мимо меня!
– Кол, – зарычал Никлаус, спешно поднимаясь по ступеням. – Заканчивай болтать и зови свою подружку. Варваре нужна ее помощь.
– Как по мне, твоей Варваре сейчас нужна только койка, – Кол пренебрежительно поднял вверх свисающую руку хозяйки постоялого двора, – ну, или слезные молитвы о здравии. Так это не к нам, а в церковь.
– Брат, не испытывай пределы моего терпения, – Клаус положил руку Варвары ей на грудь, не сводя угрожающего взгляда с Кола.
– Понял-понял, – Кол поднял руки с ухмылкой. –
Ольга, тут мой брат просить тебя очень сильно о помощь.
Ребекка прошла внутрь избу, уже получив приглашение раньше. А вот Клаусу переступить порог не удавалось, поэтому он с раздражением заглядывал внутрь, будто бы Ольга играла с ним в прятки и, пока их взгляды не встретятся, она не появится. В действительности же колдунья вышла из пристроенной комнатушки, завязывая вторую часть еще не собранных волос в косу. Поверх ночной рубахи наспех был накинут распахнутый кафтан Кола. На лице различалось истинное недовольство.
– Вот так здравствуй, – Ольга остановилась у двери, скрестив руки на груди. – Ну, проходи, Никлаус Майклсон.
Невидимый барьер подался, и Клаус смог пройти внутрь. Изба была истинным представлением ведьмовского уютного жилища: приятный полумрак – основное составляющее горницы. Куда ни взгляни: вышитые черной нитью колдовские символы, пучки сушеных трав, ягод и цветов, над входом навешаны разного рода обереги. Не разглядеть ни одной иконы, а в углу, что в обычных избах звали Красным, стоял квадратный деревянный стол, умещающий на себе череп рогатого животного. Изящный черный кот терся об ноги хозяйки и шипел, глядя на гостей.
– Что с ней приключилось? – Ольга подошла к Варваре, положила руки на ее щеки, чтобы лучше управлять головой. Наклоняя из стороны в сторону, она изучала что-то для себя. Резко колдунья подняла тонкую, костлявую руку, а вместе с ней воспарила Варвара. Ольга поместила больную на лавку, а сама подошла к Клаусу с читаемой угрозой в ледяных глазах. – Откуда отметины на ее шеи такие? Неужто ты поспособствовал?
Кол, нехотя отстраняясь от книги, перевел для брата обвинение колдуньи, а после все же заострил внимание на разгорающемся конфликте. Клаус выступил вперед с желанием показать Ольге ее место, но через секунду он уже сидел у ее ног, вцепившись в голову со стоном. Ребекка поспешила к колдунье, но Кол не позволил приблизиться на достаточное расстояние для удара, встав на пути сестры.
– Что ты себе позволяешь? – рычал Клаус, сопротивляясь болезненным чарам. Его тело двигалось с неестественной резкостью.
– Ты в моем доме, пришел с просьбой, а, значит, никто не разрешал тебе надвигаться так, будто ты хочешь свернуть мне голову! Отвечай на мои вопросы, Никлаус Майклсон, пока я не закрыла перед тобой двери к себе. – Ольга присела перед Клаусом, гордо вздернув подбородок.
– Вы, ведьмы, всегда заносчивые, мерзкие твари, – с придыханием и стонами выругался Клаус, а глаза его вспыхнули желтым огнем.
Реплику брата Кол предусмотрительно не перевел. Вместо этого он взглядом попросил Ольгу отпустить Клауса и заняться более насущной проблемой, чем угрозы и насилие.
Перебранка закончилась общим накалом в избе. Ребекка помогла подняться Клаусу, поинтересовалась о его состоянии и бросила недовольный взгляд на Кола. Последний же отправился с Ольгой к Варваре. Они консультировались друг с другом относительно методов решения проблемы: Кол больше узнавал, чем предлагал. Ему нравилось узнавать, как с теми или иными проблемами справляются ведьмы другого континента. Пускай они решали вопросы оздоровительного характера, интерес вампира не угасал, и на этой почве бесконечной заинтересованности и некого наставничества можно было оценить, что за несколько дней Кол и Ольга стали ближе.
–
Напомни мне никогда тебя не злить, – шептал Кол, пока Ольга собирала все необходимое для заговора.
– Ты не похож на своего брата, поэтому, надеялась, что тебе не нужны такие напоминания, – легко ответила Ольга, зная, что основным звеном в понимании ее слов был Кол, примеряющий на себе роль переводчика. И то, как на данный момент младший Майклсон владеет языком – всецело заслуга колдуньи.
Кол подключился к процессу сборов, ненавязчиво консультируя возможные улучшения для ритуала. Вскоре на полу образовался круг из свечей, внутри которого лежала Варвара. Подвязав красную шерстяную веревку на запястье больной, Ольга начала читать по памяти заговор. Время от времени пламя начинало подрагивать, а обереги – покачиваться. Кот крутился вокруг хозяйки, громко мяукая на каждую строчку. Кол стоял поодаль от круга, прислонившись спиной на стену. Он неотрывно глядел за процессом, а когда свечи потухли, тот растянул губы в довольную ухмылку. В темноте младший Майклсон бесцеремонно шагнул за круг, переступая обод свечей, обнял Ольгу за талию, притягивая к себе всем телом, и затянул в поцелуй. Ребекка удивленно хмыкнула, подметив, что Кол не терял времени зря, а вот реакция Клауса была более категоричная – отстраняться от семьи ради какой-то ведьмы, которая так непозволительно с ним обошлась, это было непозволительно!
Свечи зажглись вновь по одному щелчку Ольги лишь после того, как влюбленные обсудили детали прошедшего ритуала и определили дальнейший этап. Колдунья присела на скамью и склонилась над Варварой. Клаус подоспел к колдунье, надеясь вызнать, что сейчас произошло и как это повлияет на состояние хозяйки постоялого двора. Оказалось, что Варвара в сознании. Девушка заметила его и обратилась хриплым тихим голосом:
– Клаус. Стало быть, ты меня сюда принес. Благодарности моей нет предела, – губы ее тронула слабая улыбка, с которой она отвернула голову, зная, что Клаус не поймет ее речь.
– Сделаем обмывание водой, Варвара, изгоним из тебя всю заразу, а утром будешь здоровее здоровых. Только об одном тебя прошу – повторяй все, что говорю тебе я, да оставайся в сознании, иначе без этого мы не управимся. А теперь уж выбирай, с кем мы в баню пойдем, кто мне поможет в этом. Знакомо тебе, как все происходит, так что подумай. – Ольга погладила Варвару по лицу и стала собираться в дорогу, давая время на раздумья.
– С Клаусом, если противиться не будет, – Варвара определилась сразу.
***
Ребекка закончила делиться визитом к Ольге на моменте, когда Клаус вынес Варвару из хаты на руках. Элайджа разговорился с Ребеккой о рассказанном эпизоде: критиковали брата за выбор интереса, осуждали Ольгу за поспешные решения, но ничего из этого не заставило Клауса подключиться к разговору и перестать перебирать события, произошедшие в бане. Он и не знал, на что соглашается, когда Кол перевел предложение Ольги. Оказалось, что по пришествии в парилку, Варвару раздели догола. Состояние девушки не позволяло твердо стоять на ногах, поэтому Клаус стал опорой. Одежды скрывали под собой ужасную картину: немереное количество разного цвета синяков и шрамов, прямые доказательства ударов палками, а на груди и ягодицах вовсе нет живого места. Все прекрасное тело с выраженными желанными формами было градиентом из сливового к желтому, с пятнами красного. Варвара, по взгляду Клауса, увидела захлестывающее его бешенство и ярость. Она, прикоснувшись к его щеке рукой, заставила оторвать взгляд от увечий и посмотреть на ее теплую улыбку. Иностранец не поймет, но глядя в его глаза, чувствовалось притяжение, которое развязывало ей язык:
– Ты-то может и видел, как я гоняла своего муженька, да только такое случается лишь от бурной ночи, когда на ногах еле стоит, а голова его на чугунный котелок смахивает. А коли придет по пьяни, а я сплю, то и начинается, что мне с ним никак не удружить. А ведь знаешь, Клаус, уж совсем по глупости колотит: то харчи ему холодные, то не встречаю его, как следует, то просто взгляд у меня больно серьезный, а то и не даю ему, – Варвара изливала душу Клаусу, а по щекам ее текли горячие слезы от боли, горечи и обиды. Ей хотелось верить, что после этого рассказа станет он для нее спасителем, что поймет он обо всем и поможет, как помог с мужиками на ярмарке. – К Ольге я обращалась, чтоб со свету его изжила, покуда сил моих больше не было. Грех на душу, ну так и пусть! Рассказала ей, как он хитер бывает: в голове всегда держит, что открытые места трогать нельзя, чтоб вид мой привлекательный не портить да не вызвать взглядом косых от посетителей, а что под одеждой, то полотно для него. Ольга ведьма черная, но на себя брать такое не согласилась – баланс во всем есть, так вот страшилась она, что за лишение жизни, бабушку ее тоже заберут. Ну, что ж, винить я ее не могу.
Клаус не отводил взгляда от Варвариных глаз, наполненных слезами. Проскакивали для него слова знакомые, но в общую историю так и не складывались. Пришла Ольга с мочалкой и особенной водой в корыте. Вместе с Клаусом поставили Варвару в середину. Колдунья шептала нужные слова, обмывая тело мокрой мочалкой, а затем повторяла Варвара те же самые действия. Сколько длилась процедура, Клаус не знал, потому как с тех пор он представлял сцены расплаты Драгорада.
Среди ночи в дверь постучали, нарушая дрему всех домочадцев, кроме Клауса. Стук сопровождался еле различимыми криками.
«Жена, отпирай, пришел твой любимый муж», – сказал Драгорад, еле ворочая языком.
