Согрей меня своим теплом

Голос незваного гостя стал спусковым крючком. Клаус стремительно сорвался с места. Он отреагировал на первый стук, чтобы последующие попытки вломиться в дом не разбудили семью и Варвару с Любишей. Мгновение – и вот он уже распахнул дверь с такой силой, что ручка ударилась об стену. Нечто больше похожее на свинью, чем на человека, с грохотом упало за порог, потеряв опору. Омерзительный душок, без труда вызывающий слезы на глазах, исходил от Драгорада во все стороны. Казалось, что и без Клауса жизнь поиздевалась над ним: мужчина был весь вымазан в грязи и объедках, к промокшей и мерзлой одежде прилипло сено, в жирных волосах торчали перья. На ступенях крыльца остались отпечатки от пьяного восхождения. Драгорад забирался ползком, о чем свидетельствовали различимые следы ладоней и коленей. – Драгорад, – сказал Клаус хищным тоном, словно в его ловушку попалась большая добыча, и хлопнул в ладони. – Ммгхм…ваар-мар…маагхра… Драгорад, как и до этого, лишь мычал что-то нечленораздельное. Он мучился в попытках подняться на четвереньки и, когда ему это удалось, Клаус ударил ногой под дых, мигом возвратив к исходному положению лежа. Первородный занес над головой Драгорада кочергу, которую успел подобрать в сенях. Убийство – малая кара для выбранной жертвы, поэтому удар должен был последовать только для того, чтобы умерить пыл и свое желание, а основной акт расправы наступит в день, когда Драгорада можно будет хотя бы коснуться, не запачкавшись. Элайджа подоспел прежде, чем железное орудие достигло назначенной точки. Братья скатились кубарем по ступеням. – Убить его решил, Никлаус? – Элайджа навис над братом, прижимая того к холодной земле. – Он муж Варвары, нужно ли тебе это? Она не простит тебя! – Элайджа, – раздраженно захохотал Клаус, отбрасывая от себя брата. Он прыжком поднялся с земли и нарочито небрежно стал отряхивать одежду от снега, – ты как всегда не вовремя со своими нравоучениями! А главное: ведь ты даже ничего не знаешь, а твое извечное благородство и стремлением помогать всем «белым невинным овечкам» этого мира – излишне тошнотворные. Клаус не стал тратить время на разборки. У него не было цели убедить старшего брата в чистоте своих намерений. Пока в нем кипит злость, пробуждая животную ярость, он хочет выпустить ее на виновнике, а не на семье. Однако Элайджу такой настрой не устраивал: его первостепенная цель – огородить Клауса от импульсивных решений, которые могут стать причиной нежелательных последствий. Старший Майклсон опередил брата и перегородил дорогу к входу, он вытянул руки, показывая, что не хочет сражаться. Клаус взял Элайджу за ворот шубы и процедил сквозь стиснутые от злобы зубы: – Не стой у меня на пути, брат. За все время ты должен был понять, что я не нуждаюсь в твоих наставлениях. И, если это тебя утешит, он заслужил пару больных ударов. – Я и хочу понять мотивы твоих действий, Никлаус! – не сдержался Элайджа, указательным пальцем он стукнул в грудь. Его взгляд ни на секунду не отрывался от загорающихся золотом глаз брата. Не успел Клаус открыть рта, как из дома донесся пронзительный девичий визг. Братья сорвались с места не раздумывая, позабыв о выяснении причинно-следственной связи. Распахнутая тканевая перегородка обнажала все происходящее с порога. Любиша сидела у печи на поцарапанных коленях, заливалась слезами и держала в руках лоскуты порванного ночного платья. Ее плечи судорожно поднимались на каждый тяжелый всхлип, а тело тряслось от пережитого стресса и страха. На взмокшее от пузырившихся слюней и соплей лицо прилипли растрепанные волосы. Глаза Любиши, наполненные нескрываемым страхом, уставились на Ребекку. Девочка, не моргая, наблюдала, как новоиспеченный родитель душит у стены незваного гостя. Ребекка, плотно стиснув горло Драгорада в руках, мелкими ударами прибивала его к бревнам, каждый раз поднимая выше и выше над полом. С такой отчаянной хваткой можно было забыть про возможность дышать. Драгорад, словно рыба без кислорода, шевелил губами в тщетных попытках глотнуть воздуха. В его ранее покрытых пеленой глазах теперь различалось сознание и страх, с которым он провожал все моменты прожитой жизни. С ужасающими хрипами он бился в конвульсиях. Элайджа первый подоспел к сестре и обратил ее внимание на испуганную Любишу. Взгляд заплаканного ребенка позволил Ребекке ослабить хватку и поставить Драгорада на пол. Потеряв равновесие, мужчина с грохотом рухнул на пол и зашелся в кашле. – Мы разберемся, Ребекка, – заверил Элайджа уверенным тоном. Кивнув брату, Ребекка поспешила успокаивать девочку. Клаус с откровенной ненавистью наблюдал, как Драгорад крутится на полу, держась за горло, как уничтожающий страх за собственную жизнь толкает его на необдуманные действия. Поверженный хозяин пытался отыскать в глазах Клауса хоть каплю милосердия, хотя бы намек на то, что в нем взыграет благородство. Драгорад полз к ногам незнакомца и в перерывах между кашлем слезно молил о спасении. Клаус присел перед ним на корточки и сложил руки в замок. Он медленно склонил голову набок. Под глазами в считанные секунды расползлись венозные змеи. – Я придумал такое, что тебя в страшном сне не посещало, Драгорад. – Клаус ногой откинул тянущуюся к нему руку хозяина и придавил его пальцы, вызывая новый порыв крика. – А теперь, брат, внуши ему, чтобы он забыл сюда дорогу. Я сам его найду, когда все будет готово. Выдворив не стоящее на ногах тело за пределы территории избы Варвары, Элайджа исполнил просьбу брата. В состоянии Драгорада можно было не переживать, что он вспомнит о произошедшем в избе. Тяжелые последствия беспробудного пьянства настигнут поутру, когда провалы в памяти не позволят вспомнить, где он так испачкался, а свирепость глаз Клауса покажется лишь белой горячкой. Элайджа побрел к избе, оставляя беспомощного Драгорада у пня на главной дороге. Мужчина же устроился в сугробе, распластал руки и ноги по поверхности и уснул, согреваемый остатками спиртных напитков и покрытой слоями грязи одежды. Поглаживания Ребекки не могли успокоить перепуганного ребенка. Любиша продолжала плакать и трястись, не в силах сказать о причинах. Верным способом отвлечь от переживаний – привлечь внимание чем-нибудь интересным. Под растерянным взглядом сестры Клаус вспомнил об обещанном подарке. Через время в руках оказался деревянный воин ручной работы, над которым первородный корпел все то время, что караулил состояние Варвары. Клаус присел перед Любишей и протянул изделие на открытой ладони: – Бери, Любиша, будет тебя оберегать от всяких… Произнесенное имя привлекло внимание девочки. Любопытным взглядом она пробежалась по игрушке, всхлипнула и полностью переключила внимание на подарок. Мокрая от слез рука сцапала солдатика. Любиша осмотрела его со всех сторон, с восторженной улыбкой показала Ребекке, а после кинулась в объятия к Клаусу. Она повисла на его шее и лепетала благодарности, все еще часто втягивая носом воздух. Клаус сдержано похлопал девочку по спине и медленно отстранился со смущенной улыбкой. За спиной раздался тихий кашель, на который, быстро среагировав, первородный обернулся. Опираясь на стену, стояла Варвара. Она с усталостью улыбнулась Клаусу и прошептала: – Видишь, Клаус, она не кусается, – не поняв иностранную речь, он лишь развел руками, озаряясь мягкой улыбкой. Когда Элайджа вернулся в избу, все собрались за широким столом. Ребекка, держа на коленях Любишу, с интересом наблюдала за тем, как девочка играет с подаренным солдатиком. Прижавшись спиной к бревнам, сидела Варвара, а рядом с ней - Клаус. Элайджа занял место со стороны Ребекки, напротив брата и хозяйки. Он нарушил тишину вопросом: – Почему Любиша закричала? – спросил Элайджа сначала на родном языке, а после перевел сказанное для Варвары. Ни Клаус, ни Элайджа не видели, что случилось прежде, чем заплакала Любиша, но были уверены, что виновник – Драгорад. – Когда Драгорад пришел, он направился к печи. Подумал, что жена устроилась там, поэтому поспешил нарушить ее сон. Мы с Варварой тогда не спали, но и Драгорада не слышали, потому как между собой беседовали. А он в то время Любишу за ногу схватил и стянул с печи, да еще и не удержал, поэтому она больно ударилась коленями и порвала платье. А потом уже от грохота и плача подоспела я, – объясняла Ребекка, поглаживая девочку по руке. Ее взгляд скользил по каждому собеседнику, в частности заострялось внимание на Варваре, которая с ужасом слушала перевод от Элайджи. – Я испугалась! – отметила Любиша, поднимая ясные глаза. – Дядя что-то говорил потом, когда он меня уронил. И трогал. У него ужасно грязные руки!..– девочка поморщила нос, задумалась и обратилась взглядом к Клаусу. – Но теперь мне не страшно, у меня солдатик. Спасибо, дядя Клаус. В ответ на очередную благодарность Клаус кивнул девочке. Варвара зашлась влажным кашлем, схватилась за грудь, испытывая явные болезненные ощущения. Клаус поднялся со скамейки, по-хозяйски прошелся по горнице, достал с полок стакан и наполнил его до краев целебной настойкой Ольги.Он занял место рядом с Варварой и вместе с ее рукой, которая зацепилась за металлическое основание, медленно поднес напиток к губам. – Мне жаль, что он так поступил, что тебя, Любушка, напугал мой муж непутевый, – с глубокими хрипами произнесла Варвара, потому как внутри сидела мокрота, вызывающая новый порыв кашля. Она бы ударилась об стол от того, что с каждой безуспешной попыткой откашляться ей приходилось склоняться ниже, однако Клаус осторожно, придерживая за плечи, оттянул к себе. Он подал Варваре приготовленный платок. Когда склизкий сгусток оказался в нем, то девушка смогла продолжить свою мысль: – Меня ему надобно было, меня он тама искал, а там вот Любишка оказалась. Не думалось мне, что ходок этакий сюда доберется. Ночуется ему и на ярмарке хорошо, в хлеву со свиньями. Глядишь – а там и до кабака рукой подать. А сегодня, значица, день для него особенный. Заскучал! – презрительно бросила Варвара и безутешно стала покачивать головой. – Не вини себя, Варварушка. Откуда же знать тебе было, что у него в голове? Так и болеешь ты ко всему прочему, уж не о нем тебе сейчас думать, – отмахнулась Ребекка, всецело принимая сторону подруги. – Разбудил только вот ни свет ни заря. – То правда. А вы подите пока кемарните, отдыха со мной не сыскали вы. Хоть сейчас поспите, пока на небо солнце не взойдет, – хозяйка радушно развела руками, приглашая каждого остаться на ночевку, хоть и до рассвета оставалось не больше двух часов. Первыми коллектив покинули Ребекка и Любиша: девушки устроились на печи, пригласили к себе Василька, и за умиротворяющей сказкой обе уснули крепким сном, только и слышно было сопение. Варвара сообщила, что лежать ей опостылело, поэтому так и остались втроем за пустым столом. – Мужа своего, Драгорада, сильно любишь? – после продолжительного молчания начал Клаус, всецело надеясь, что Элайджа донесет до собеседницы его слова. Серьезным взглядом он встретился с глазами Варвары, в которых, как могло показаться, от вопроса поселились непередаваемая печаль и боль. Девушка поежилась под изучающим взглядом братьев. – Не люб он мне. Как собаке пятая нога – вот как он мне нужен, – не стыдясь сказанного, Варвара бойко посмотрела в глаза Элайджи, а после – Клауса. С вызовом девушка могла принять каждого, кто проповедовал мысли «стерпится-слюбится», но братья и не собирались доказывать ее неправоту, напротив, понимающе кивнули. – И плакать ты по нему не будешь, когда от него останется тело для съедения волкам? – без излишней нежности сообщил Клаус с легкой полуухмылкой. – Свечу за упокой поставлю, пока в глазах моих стоять будут, разве что слезы облегчения. – Варвара отчиталась со стойкостью в голосе. Развела руками, переводя взгляд от Элайджи к Клаусу. – Хоть что обо мне думайте, только вот хуже горькой редьки житье мое. Не замерзнет сам, так я возьму грех, не побоюсь, придумаю, как избавиться от него. – Давно освобождение от него ищешь? – продолжал интересоваться Клаус, пока перед глазами возникали сливово-горчичные участки тела Варвары. – Выдали меня за него поздновато, потому что родители наши договориться никак не могли: то приданное делили, то на попятную шли из-за междоусобиц отцовских. А как договорились, так мне уж семнадцать стукнуло. Вот и посчитайте: две зимы как груз брака волочу. Первый год уживалися, а как родителей моих не стало, так, считай, бес в нем пробудился. – Жестко отрезала Варвара своим вердиктом, пока руки ее сжимались в кулаках от подавляемых эмоций. – Тогда готовься к своему освобождению, дорогуша, – разведя руками, сказал Клаус с очаровательной улыбкой. Жестом он представил себя как спасение для измученной Варвары. – Так все будет, что заживешь ты новой жизнью, позабыв про тирана этого. Повременив с переводом, Элайджа сдержано изучал поведение брата. Под вопрошающим взглядом Клауса он все-таки представил перевод обещания Варваре. Девушка явно не поверила своим ушам, поэтому продолжала смотреть с ожиданием на братьев. Когда те не сказали больше ни слова, а лишь обменялись между собой особыми взглядами, Варвара поинтересовалась: – Убить ты его хочешь, Клаус? – Освободить, – спокойно поправил Клаус, а потом повернул лицо Варвары к себе за подбородок. Он склонил голову набок, наблюдая, как девушка стушевалась, а взгляд ее забегал по сторонам, нарочно не останавливаясь на собеседнике. – Но об этом ты можешь не думать, я решу все сам. Скину обременяющий балласт, если так будет угоднее выразиться. Шанс, который так давно ждала Варвара, наконец наступил. Она просто не могла упустить появившуюся возможность. Когда пришло осознание, что все это не розыгрыш, а настоящий уверенный настрой покончить с Драгорадом, единственное, что смогла вымолвить Варвара, стало: «я буду до конца своего века благодарна тебе, если ты сделаешь это за меня». От переведенной братом реплики, Клаус одарил Варвару мягкой улыбкой, а прищуренные глаза заблестели от удовольствия. Он нехотя отпустил подбородок девушки и отстранился на должное расстояние, чтобы не продолжать смущать хозяйку. Мысль, которую поселил иностранец в голову Варвары, заставила ее выйти из-за стола и с усталостью лечь на застеленную шкурой скамью. Она отвернулась к стене, устроившись на боку, но возбуждение от предстоящего события не давало уснуть; оно, наоборот, разжигало волну вопросов и переживаний. Главными из них были рассуждения о том, что же это за иностранцы, раз с такой легкостью согласились избавить ее отравленную жизнь от Драгорада, и что такое может придумать Клаус? Однако всем сердцем хотелось ему довериться, но из-за тяжелой жизни настойчиво лезли переживания о каком-нибудь подвохе. Усталость поборола переживания, когда братья вышли из избы. Элайджа, чтобы не мешать домочадцам, попросил Клауса перенести разговор на улицу. Они размеренно шли по протоптанным улицам, пока далекий горизонт приобретал персиковые оттенки. – Что тебя сподвигло на такое неслыханное благородство, брат? – Элайджа, поддевая носком сапога снег, обратился к Клаусу. – Знаешь, Элайджа, не только тебе одному спасать девушек, – ответил Клаус с ощутимой задумчивостью в голосе, – он и сам размышлял подчас, что за связь заставила его сблизиться с Варварой. – Считай, что последовал примеру старшего брата. Этакое чувство справедливости взыграло: Варвара помогла Ребекке с проживанием, обучила некоторым правилам, что используют здесь, да еще и приняла к себе девочку, – последний аргумент он произнес с меньшим пренебрежением, чем раньше. – И тут мне вдруг показалось, что она заслуживает куда большего, чем быть привязанной к мужу и прятать под одеждой его подарок – синее тело. Оттого потом измены, неродные дети и привет-привет сумасшедший отец. Клаус, пока всецело был погружен в создание солдатика, успел пропустить всю ситуацию через себя, и этот анализ привел к решению ужесточить выдуманное наказание. – И это меньшее, что могу сделать, чтобы загладить вопрос о том, что я ее чуть не задушил в порыве гнева. – И что же ты придумал? На вопрос Клаус ухмыльнулся с особой кровожадностью и остановился, оборачиваясь всем телом к брату. – А вот это хороший вопрос, Элайджа. Не хочу повторяться дважды, поэтому твоя задача на сегодня: приводи младшего братца с его колдуньей в постоялый двор к вечеру. Меня его знакомая не сильно жалует, а мне нужна она на нашей стороне, так что этим займешься ты. Мое наказание будет изыскано, вот увидишь. И Драгорад получит по заслугам сполна. И тебя, дорогой брат, я приглашаю на «освобождение» вечером. – Клаус поглядывал на Элайджу исподлобья, довольствуясь произведенным эффектом. Элайджа задал пару уточняющих вопросов, касательно плана брата, но не получил ничего определенного. «Все увидишь вечером», – твердил Клаус, возвращаясь обратно к избе Варвары. Они остановились на пороге: Клаус был намерен возвращаться, а Элайджа воздержался от приглашения. Перед встречей с Аннушкой у него был незакрытый гештальт, отложенный на свободное время, которое как раз наступило. – Никлаус, может быть, тебе известно, где Басманов? – хмуро осведомился Элайджа, прежде чем Клаус закрыл перед ним дверь. – Сдается мне, он где-то с нашим переводчиком. Поспрашивай в кабаке, в последний раз я видел их там. Личные счеты за Аннушку, м? – сладко интересовался Клаус, облокотившись на дверь. – Вроде того. Без выяснений Клаус скрылся за дверью, а Элайджа последовал совету брата – отправился в кабак, находящийся за кремлевскими стенами. Несмотря на прошедшие снегопады, мощеные дорожки, ведущие к центру, были черные от грязи. Следы колес от повозок, неубранные отходы лошадей, не понятно откуда взявшиеся помои – все развезли по улицам и перемешали со снегом. Свежесть зимы осталась за каменой кладкой. Здесь же царствовала слезоточивая вонь. Подходя к площади, Элайджа наткнулся на то ли спящих, то ли уже умерших мужчин, которые лежали лицом вниз. К их местоположению вели четыре волнистые полосы, оставленные от пяток: стало очевидно, что бедолаг тащили на подмышки и нарочно оставили в этом месте. От потревоженного приближающимися шагами сна мужчины перевернулись на спину, кряхтя и сопя от натуги. Один стал трясти другого за плечо в попытках поднять друга, а Элайджа тем временем отправился дальше и уже увидел перед собой накрытые лавочки купцов и торговцев. Вокруг них жадной вороной вился мальчишка. Он заглядывал под полотна в надежде увидеть товар, которые по своей глупости оставили в закромах. Мальчик перебегал от лавки к лавке, воровато оглядываясь по сторонам и прячась, когда кто-то нарушал его одиночество. Элайджа вспомнил, что ранее уже встречал его: в первый день ярмарки юнец отличился прозорливостью и украл с лавки деревянного волка для брата. Первородный прошел мимо затаившегося мальчика и оставил рядом с ним несколько копеек, чтобы того не наказали за проделки, если ему вдруг не посчастливится попасться на глаза страже. Элайджа прошел мимо прилавков, обнаружил следы нашумевших кулачных боев: там вся местность была в снежных впадинах с кровавыми разводами, оторванные от тулупов и кожухов рукава, клочья краев рубах. До кабака оставалось рукой подать и, на удивление, везде было довольно тихо. Кутилы, должно быть, к часу рассвета уже видят сны. Однако стоило подойти к дверям питейного заведения, как Элайджа услышал игру талантливых музыкантов – празднество продолжалось. Ситуация внутри словно ударила вампира по голове, заставив его на мгновение растеряться. Заведение практически пустовало за исключением нескольких дальних столиков. Именно они привлекли внимание Элайджи и распалили огонь нескрываемого негодования. Виновник торжества сидел во главе трех сдвинутых столов. В нем, несмотря на полумрак, узнавался помощник Басманова – Милован. Только отличала его излишняя утонченность, которая раньше была не свойственна мужчине. Его золотистые волосы, завивающиеся в кудри, теперь не спрятаны в меховой шапке, а аккуратно собраны, даже прилизаны назад из-за излишнего выделения жира. Ярко-красный кафтан, накинутый лишь на плечи, не прятал косоворотку; теперь вид на мужчину прятала женщина, усевшаяся на его колени. Она обнимала Милована за шею, неторопливыми движениями поднималась и опускалась на колени, запрокидывая голову с тихим стоном. Ее руки скользили под рубашкой, касались острых черт лица и ногтями царапали светлую щетину. Мужчина с наслаждением впивался ей в губы и отстранялся только после взвизгивания женщины. Милован облизывался, получив должную реакцию на укус. Вокруг них лежали тела с окровавленными шеями: там были и молодые девушки, выполняющие роль прислуги, и здоровые парни, решившие отдохнуть этой ночью в кабаке. Все до единого остались в неестественных положениях, а померкшие глаза их направлены к потолку. На столах осталось бесчисленное множество кружек и сосудов, закуски и столовых принадлежностей. Отдельно, еще и на полу, были разбросаны игральные кости и блеклые карты. Элайджа обратил взор к музыкантам и с ужасом обнаружил, что те, словно безжизненные куклы со стеклянными глазами, смотрят друг на друга, не замечая ничего вокруг, и наигрывают одну и ту же мелодию по кругу. Элайджа подошел к Миловану, занятому процессом. Помощник Басманова не сразу понял, что над ним повисла «грозовая туча». Он поднял голову, окинул Элайджу туманным взглядом и лучезарно улыбнулся, будто бы приветствовал старого друга. – Вы хотите присоединиться? – любезно поинтересовался Милован, продолжая припадать губами к оголенной груди завербованной женщины. – Я с радостью отыщу Вам хорошенькую девочку или можете присоединиться к нам! – Что вы здесь устроить? – Элайджа еле сдерживался, чтобы не перейти на крик. Терпеть подобные пошлости перед своим лицом он не мог, поэтому пригвоздил к стене Милована, удержав его за шею. – Ох, милсдарь! – взвизгнул Милован и закрыл глаза, но вместо испуганной гримасы появилась ухмылка. Юноша рукой стащил с себя женщину, невзирая на угрожающие действия Элайджи умудрился поцеловать ту в щеку, а после с силой отбросил от себя первородного. – Лучше бы Вы ответили взаимностью на мое предложение! Элайджа, не ожидав такого от семнадцатилетнего парня, отлетел назад и проскользил по полу. Милован же встал, подтянул порты и завязал на них узел. Глаза его из светло-карих превратились в черные, а под глазами расползлись черные вены. Юноша поднял соперника с пола, потянув за ворот шубы, и нагло улыбнулся: – Я теперь такой же, как и вы, – перед глазами Элайджи блестели две пары острых клыков. Терпеть такое обращение от выскочки Элайджа не мог, да и предел его терпения был превышен, поэтому он рывком просунул руку в его грудь и нащупал там бьющееся сердце. От улыбки Милована не осталось и следа. Юноша обезоружено согнулся, следуя за рукой Элайджи, губы задрожали от страха и боли. Изо рта вылетали слабые хрипы. Глаза Милована вновь обрели медовый оттенок, а вместе с тем в них читалась открытая мольба. – Я повторить последний раз: что вы здесь устроить? Где Басманов?– уже рычал Элайджа, наклоняясь все ближе и ближе к испуганному юноше. Теперь глаза первородного потеряли свой естественный карий цвет и стали черными. – Басманов? Федор, сдается мне, больше не хочет играть в кошки-мышки! Он отправился к Ратибору! – захлебываясь кровью и эмоциями, выпалил Милован. У Элайджи вмиг все оборвалось: его план отправить Ратибора подальше от опасности может провалиться только от того, что они с этим повременили. Удержавшись от жгучего желания покончить с Милованом, первородный отбросил его на пол. Больше оттягивать время было нельзя, но и оставлять заведение в таком положении было верхом безрассудства: с деревень доносились первые крики петухов, а это значило, что город просыпается. – Убери все здесь. Сейчас же. Спрячь труп, чтоб тебя никто не видеть. – Элайджа наклонился перед Милованом и постепенно внушал все, что нужно было выполнить, чтобы не вызвать подозрения. Увидев, что Милован принялся за работу, Элайджа, временами пользуясь вампирской скоростью, отправился к дому с петухами в надежде успеть быстрее, чем Басманов.