Согрей меня своим теплом

– Кол! – прозвучало громкое обращение, отражающееся от стен избы. Сначала Кол почувствовал удар в плечо, а после ему наконец удалось уловить требовательные и испуганные ноты в голосе Ольги. Это был не первый толчок, но он, будто бы протестуя пробуждению, снова и снова проваливался в сон. Что было вчера, Кол помнил смутно, вспышками. Они отмечали состоявшийся обряд создания ведьмака, а потому медовуха, настои Ольги и свежая кровь завербованной жертвы текли рекой – пара развлекалась, как могла. О бурном и страстном акте любви, которым непременно заканчивался каждый день, проведенный вместе, свидетельствовали разбросанные вещи, – да и Кол чувствовал, как его голое тело обдувается неприятным сквозняком, гуляющим по полу. И все развлечения прошлого дня не позволяли ему подняться с подстилки и проводить остатки сна, но того рьяно требовала хозяйка. – Ты даже не человек, а продолжаешь спать. В этом нет необходимости! – Ольга кинула в лицо Кола его одежду, после чего, оседая рядом на подстилку, всплеснула руками с отчаянием и огорчением. – У нас нет больше времени. Для помощи хозяйке прибежала Ива. Вытащив острые коготки, кошка впилась в ногу первородному, и этого хватило, чтобы он прошипел «черти» и попрощался с возможностью уснуть. – В чем необходимость вставать сейчас? У нас не было планов. Или ты решила почтить церковь своим присутствием в честь праздников? – иронизировал Кол, убирая с лица одежду и приподнимаясь на локтях. – Тебе нужно уходить. Тебе и всей твоей семье, Кол, – колдунья смотрела в глаза, наполняющиеся непониманием от каждого слова, и не смела их отвести, как бы тяжело ни давался этот зрительный контакт. – Собирайся, а не глазей. Или ты думаешь, что я шучу с тобой шутки? – она позволила себе эмоции, но сразу же пожалела о своей грубости и в поисках успокоения прижала к себе Иву. Девушка запустила пальцы в черную шерсть и беспокойно водила ими вдоль тельца, пока Кол нехотя поднялся и стал собираться. – Хотелось бы мне знать, что все это значит. Неужели нашему союзу пришел конец? – с ухмылкой, за которой пряталось расстройство, рассуждал Кол. Он перевязывал веревки на рубахе и поймал себя на мысли, что от эмоций ему не удается сделать нужный узел. Резким, пугающим движением, он отпустил концы и всем телом обернулся к Ольге. Первородный не готов был так быстро прощаться с устраивающем его устоем жизни. Внутри поднималось желание рвать и метать, если это поможет ему успокоиться. – Послушай меня, – со всей осторожностью и мягкостью в голосе начала Ольга, на носочках подходя к Колу. Она медленно нащупала веревки на груди, пока, словно в последний раз, наслаждалась чертами его хмурого от расстройства лица, – я считала, что бабушка не дойдет до крайностей, но грядет что-то ужасное, – колдунья усмехнулась своей глупой вере в то, что ее интересы, – интересы как внучки, – бабушка поставит выше своего долга. Ноющая боль и разочарование били по груди, скребли горло, словно все недосказанности и обиды царапали плоть в попытках выбраться наружу и заявить о себе. Перемены в настроении Ольги не стали для Кола невидимыми, а потому, превозмогая собственное раздражение и трепет перед неизвестным будущим, он переплел с ней пальцы, показывая все свое внимание и поддержку. Проводив боль разочарования, девушка смогла продолжить. В голосе ее звенел металлический стержень, – надломленный в миг прощания, но все еще держащий всю тяжесть: – Я гадала, Кол, и видела лишь огонь и страх, вызванные действиями бабушки. С минуты на минуты она грянет к нам, а по деревне разойдутся люди, которые узнали о вашем естестве. Едва ли она успокоится, пока вы здесь. И я боюсь, что единственный приемлемый для нее результат – ваша очередная, последняя и безвозвратная смерть, – Кол хотел было отшутиться с особой жестокостью, которая все основательнее поселялась в нем от слов колдуньи, но Ольга не позволила ее перебить. – В вашем характере противостоять, но тогда чем это обернется? Быть может, для вас человеческая жизнь – разменная копейка, но я прошу тебя увести семью из деревни. Не нужно кровопролития, – обычно приказной, непоколебимый тон превратился в тихую, сокровенную просьбу. Колдунья обнажала перед Колом свою раненную душу, позволяла увидеть себя внутри непробиваемой оболочки, и это доверие с ее стороны не позволило первородному даже задуматься об отказе. Ольга помолчала какое-то время, перебирая в голове результаты гадания, и прервала оглушающую тишину надломленным голосом: – К тому же, противостояние с бабушкой будет лишь началом. Следом грянет что-то более могущественное, отчаянно жаждущее достижения своей цели, а эта цель вы – Майклсоны. Оно не остановится не перед чем. Необузданная, темная сила, приносящая ужас и страх, кровь и боль, идет в нашу сторону. Если вы останетесь, то принесете погибель всему городу, Кол. Потому бегите, а я скажу, где мы найдем пристанище. От сказанного тело Кола будто бы парализовало, его челюсти напряглись, во взгляде читался сокровенный ужас. Он в безмолвии застыл на месте, пока шум в ушах стал единым целым с громкими словами Ольги о шествующей за ними по пятам опасности. Ему потребовалось легкое прикосновение губ Ольги к щеке, чтобы обуздать свои эмоции: – Я прослежу, чтобы мои братья и сестренка не наворотили дел, оставили деревню, не пролив и капли крови. Обещаю, – за благоволение со стороны Ольги он отплатил серьезным обещанием, после которого с первой секунды стало ясно – Кол не подведет, ведь с такой решительностью говорят о задачах первостепенной важности. По телу Ольги прошла мелкая дрожь, когда ее сознание забило тревогу: они слишком долго прощаются. – А теперь внимательно слушай, – колдунья стиснула в руках его локоть и порывисто дернула на себя, заставляя со всей сосредоточенностью обратиться к ней. – Отправляйтесь на восток, к горам. Есть городок, Соликамск, там мы с тобой встретимся. Путь долог и тернист, но там будет и ваше, и мое спасение, – она объясняла четко, серьезно, заглядывая в глаза Кола в поисках понимания, а тот кивал ей. Девушка толкала его к двери, рассказывая последние наставления на ходу. – Птицу, которую ты у Басманова в споре на охоте выиграл, бери с собой да письма мне с ней отправляй. Так общаться мы будем, – Ольга остановилась у ручки, не решаясь на толчок. – В горах место силы, Кол, там мы продолжим наше дело. Там уже не будет разлуки, а только новые открытия. Порывисто Ольга повернулась к Колу и бросилась ему на шею, увлекая в горячий, прощальный поцелуй. Ее губы торопливо спускались с одной губы первородного на другую, вновь поднимались, а руки скользили по щекам и волосам. Нерешительный шаг и еще более нерешительный толчок двери – и через секунду, не прерывая страстного поцелуя, они остановились на крыльце. Тонкое одеяние обоих мигом подхватил порывистый злой ветер. – Ольга! – голос бабушки, оказавшейся у самой калитки, казался чужим. Он был звонок и резок, угрожающим и опасным. – Хватит с нас нечисти на Колядках. Тогда всякое повылезает. А этому существу с нами места нет! Колдунья оттолкнула от себя Кола и резко махнула рукой, призывая к побегу: – Не стой столбом, беги. Черти, я буду помнить каждый день, который мы провели с тобой! – она рванула вперед, к бабушке, оставляя на снегу следы от босых ног. За ней вприпрыжку бросилась Ива. – Не трогай его, он просто уйдет! – предупреждающе вскрикнула Ольга, в последний раз стремясь пробиться к пониманию бабушки. Все было тщетно. Бабушка не хотела ее слушать, не хотела останавливаться перед ней: все, на что было направлено внимание, – упырь, который застыл по ее велению. Хранительница деревни направила на него холодный взгляд, устрашающий и блеклый, какой бывает лишь у мертвецов, жаждущих мести. Она будто бы в этот час была больше похожа на нечисть, чем Кол, изо всех сил пытающийся сдвинуться с места. Ольга знала, что бабушка станет призывать самые страшные силы, чтобы задержать вампира, а оттого ей осталось только обезвредить ее, пока не стало слишком поздно. Она подавила глубокое чувство уважение, взращенное в ней с самого детства, и против воли бабушки погрузила ее в магическую кому. – Беги, Кол, беги, – крикнула Ольга, подлавливая падающее тело и обращая внимание первородному, к которому наконец вернулась возможность двигаться. Он наградил колдунью самым признательным взглядом, шепнул лишь одними губами «Я тоже запомню наше время» и бросился наутек.

***

Рассказы Любиши слышались в каждом углу избы. Девочка, прижимая к груди маленького козленка, купленного на ярмарке, активно жестикулировала и делилась сказкой о Кощее Бессмертном. Она с особой детской невинностью радовалась, доходя до ее любимого момента: – И вот прекрасный богатырский конь Ивана убивает злодея копытом, а сам Иван спасает свою любимую Марью! И жили они долго и счастливо, – заключает девочка, целуя козленка в макушку, а тот откликается ей слабым блеянием. – Отличная сказка, милая, – радовалась Ребекка, поглаживая девочку по светлым волосам. Ребекка не хотела разрушать детские представления о мире словами, что зло не всегда поражается богатырями. Пускай Любиша сохранит хрупкую, невинную непосредственность, ведь она со смерти ее отца и без того сильно пошатнулась. Девочка плакала ночами, просыпаясь от кошмаров, рассказывала, как скучает по родителям, а после успокоительных разговоров и колыбельных Ребекки, чарки горячего молока, она успокаивалась и вновь погружалась в беспокойный сон: вертелась, кружилась, прижималась ближе к названой матери – казалось, что последней опоре ее детства. – Дядя Клаус, Варвара, а что за картинку вы рисуете? – поинтересовалась Любиша, наклонив голову вниз. Под свисающими с лежака ногами на корточках устроился Клаус, которому Варвара любезно предоставила полотно для творчества – белокаменную печь. Он быстро смешал несколько цветов, благо, что в погребе и на дворе хозяйки нашлось все необходимое для минимального набора красок, и принялся выводить рисунок на мотив рукодельных вышивок Варвары. Какое-то время девушка не проявляла интереса к происходящему, лишь сидела рядом на скамье и бездумно следила за движениями рук художника, но его очередной зазывающий взгляд заставил и ее почувствовать себя творцом. Клаус вовлек Варвару в процесс, придерживая ее руку в своей, показывая верные движения и вырисовывая линии. Они вдвоем не первый час покрывали стены печи различными цветными узорами, временами забывая, что прямо над ними устроились Ребекка и Любиша. Образовалась таинственная, молчаливая связь между Клаусом и Варварой, которую не с первого раза разорвал внезапный вопрос любопытной девочки. – Рисуем богатырского коня в рассаднике цветов, милая, – рассеянно поправляя волосы грязными руками, наконец ответила Варвара. – Правда? – глаза девочки будто бы округлились от удивления, и она поспешила спрыгнуть со своего уютного местечка. – Сама посмотри, – Варвара потянула на себя Клауса, уж слишком увлекшегося процессом и совершенно пропустившего мимо ушей короткий разговор на иностранном языке. Он упал в ее объятия, а она была и не против сцепить в замок руки на его груди. Варвара принялась сочинять историю этого коня на ходу, специально не обращая внимания на удивленный взгляд Клауса. Он был изумлен своим положением и не мог понять, не мог решить для себя, устраивает ли его оно или больше смущает. Гадания Клауса, прислушивание к своим чувствам прервал громкий, даже яростный стук в дверь, очевидно не предвещающий ничего хорошего. Варвара разжала руки и опасливо покосилась на звук. От первородного не утаилось, как в одну секунду спокойный сердечный ритм превратился в бешеный галоп. В глазах Варвары поселился ужас, страх перед возвращением угроз, вторжением в ее образовавшийся уголок спокойствия и мира. Клаус предпочел подняться и открыть незваному гостю, зная, что сможет защитить от любой беды дорогих ему девушек. Стоило отворить дверь, как на Клауса с острым лезвием в руке набросился Радим – щуплый цирюльник с трясущимися руками. С ожесточением он замахнулся на соперника, чуть было не полоснул ему по лицу, после чего с глубинным звериным рыком бросился разрезать воздух снова и снова, пока Клаус с ухмылкой не прервал этот спектакль одного актера. – Ты! – выкрикнул Радим, вырывая руку из ладони Клауса. – Это ты и твое гнилое семейство убили мою женушку! И кровиночки в ее теле не оставили, кровососы проклятые. Вы людей хороших погубили жаждой своей. Пошто вы на нашу голову свалились, будьте же вы прокляты! – С проклятиями ты опоздал, дружок. И без тебя родители наши в этом преуспели, – со всей едкостью оповестил цирюльника неожиданно подошедший Кол. Он остановился у калитки и оценивающим взглядом пробежался вокруг, не убирая при этом обаятельной ухмылки. – Вы монстры во плоти, вот сколько развелось вас! – не унимался Радим, дергающийся в руках Клауса. Он заглянул за собственное плечо и наткнулся на прожигающий дыру взгляд Кола. – А где же тот, чья кожа чудесным образом исцеляется? Тогда мне подумалось, что я сбредил, но сегодня Марфа, хранительница наша, поставила все на места свои! Упыри вы и все об этом узнают, все за вашими головами пойдут! Клаус в крике Радима слышал угрозу, хоть и смысл слов для него был далек. Он цеплялся за громкое «упыри», и это обвинение подводило черту его желания решить вопрос миром. – К красной краске я бы добавил человеческой крови, – оценивающе осмотрев жертву, причмокнул Клаус. Его глаза стали заливаться золотом, вены ветвями расходились по лицу. Белые смертоносные клыки блеснули перед лицом цирюльника. Последний приготовился к смерти, зажмурился и выронил лезвие, но вместо укуса он почувствовал, как падает, а следом удар об ступени. – Не трогай, – Клаус внезапно оказался под Колом. Младший брат отбросил его в сени и теперь удерживал на полу, ожидая момент, когда можно будет хотя бы попробовать объяснить свой поступок. – Ник, не дергайся, или я вгоню в твое сердце кочергу. – Кол проталкивал железку внутрь Клауса, выхватывая преимущество над братом, а тот с рыком сопротивлялся каждому толчку, отдалял металл от сердца. – Что ты творишь, Кол? – хрипел напряженный Клаус. – Мы уезжаем, брат, и прямо сейчас. Можешь считать меня праведником, но я не разрешаю тебе проливать кровь. Уедем из Твери – устроим пир, но здесь нужно оставить все, как есть. Ты понял меня, Ник? Но Клаус лишь расхохотался и избавился от инородного предмета внутри себя. Он сразу же вскочил на ноги, прихватил за собой Кола и прижал его к стене, надавливая окровавленной кочергой на шею. – У меня были другие планы, братец, – Клаус ухмыльнулся, глядя, как Кол жмурится и дергает ногами. – О, поверь, у меня тоже были! Черти. Клаус, прошу, а такое бывает редко: поехали, пока не стало слишком поздно. За нас взялась бабушка Ольги и этот цирюльник станет лишь началом. Ты знаешь, чем это обернется? Они все умрут, от поселения ничего не останется, а мы слишком громко о себе заявим. Как скоро на это место прибудет Майкл, который и на секунду не станет сомневаться в том, что это устроили мы? Он уже здесь. Мне сообщила об этом Ольга. – Кол высказывал заготовленную речь, которая приносила ему боль, сравнимую с физической. Он не хотел оставлять это место, не хотел оставлять Ольгу и открытия, не хотел снова бежать, ведь ему пришлась по душе деревенька. У него даже было желание увидеть Колядки, о которых все так часто говорили, но теперь это не имело значения. – Варвара бы тоже не хотела, чтобы ее дом превращался в кладбище, поверь мне. Пусть хотя бы это будет для тебя причиной, чтобы уехать. Эмоции на лице Клауса менялись так же резко, как его планы. От жестокости и решительности к легкой растерянности – и все за время, пока Кол безостановочно сыпал доводами. Сначала Клаус считал, что ничего не заставит его сменить грех на милость – отказ на согласие, – но вдруг он стал сомневаться. Ему представились руины на месте города, на месте одинаковых деревенских изб, перекошенных хлевов и частоколов, а под ними погребены сотни людей с застывшим ужасом в глазах. Эта картина была не нова для первородных, но представление безутешной Варвары, бродящей среди трупов, неприятно парализовало Клауса. Он знал сколько боли ей пришлось перенести и, пожалуй, последствия его решения могли бы убить ее, как непременно убьет расклад жизни города. Нужно было дать ей шанс узнать, какого это – не быть замужем за тираном и самостоятельно руководить своей жизнью, позволить ей увидеть красоту в мелочах, а как он понял сегодня, когда рисовал с ней бок об бок – у нее предрасположенности к сотворению и созиданию. Варвара помогла им, обогрела под собственной крышей и приняла их сущность, а потому будет бесчеловечным разрушить все, чем она дорожит. – Проси коней у Авдея, а я договорюсь с Ребеккой и Элайджей, – серьезно приказал Клаус, отбрасывая кочергу под скамью. – К вечеру мы оставим это место. – Спасибо, брат, – искренне поблагодарил Клауса Кол. – Разберись с Беккс и Элайджей, а я усмирю Радима и его последователей, – бросил он на прощание, после того, как расцепил братское объятие. Клаус вернулся в горницу, и его сразу встретили глаза сестры, наполненные печалью, болью и скорбью. Она все слышала, только не набралась смелости выйти. Без лишних слов Клаус обнял Ребекку, оставив все прошлые разногласия – сейчас никому из них не хотелось терять нажитое в Твери, покидать это славное место, разрывать тонкие нити связей. Только семейная поддержка, казалось, избавит их от душевных терзаний. – Мне жаль, Ребекка, но мы не можем никого брать с собой, – первым заговорил Клаус, поглаживающий сестру по светлым волосам. – Это слишком опасно, ты сама все понимаешь. – Мы сможем ее защитить… – И речи быть не может, – он не желал слушать бесполезные аргументы, терять время на выяснения и споры, когда решение уже принято. – Ты бы желала для девочки такой жизни? Вечных побегов? Скитальчества? Страхов, что каждый день может быть последним? – каждое новое слово Клауса резало Ребекку без ножа, и она содрогалась в бесшумном плаче на плече брата. Ей было ненавистно чувство безысходности, которое накрывало в этот час. Ей был омерзителен тот образ жизни, что был предначертан семье первородных. Ей было тяжело от осознания, что Клаус прав и что каждое ее возражение будет ударяться об непробиваемую стену его доводов. – Ей будет лучше с Варварой. Она сможет заменить ей мать и уберечь от ужаса. Любиша не останется одна. Ребекка согласно кивала, стараясь убедить себя в том, что это единственный верный исход, при котором ее обретенное сокровище, ее маленькая девочка Любиша, раскрасившая серую жизнь, останется в целости и сохранности, будет окружена любовью и заботой, пускай и без своего участия. Подвешенное на веревке полотно трепыхнулось, и из-за него выглянуло улыбчивое личико Любиши. Девочка заинтересовалась происходящим и шагнула вперед, подвигаясь ближе к Клаусу и Ребекке. – Мама Бекка, а почему ты плачешь? – нахмурив светлые брови, интересовалась Любиша. Она подошла к Ребекке и обхватила горячей рукой пальцы названой матери. Ребекка поспешила вытереть влагу с лица и натянуть улыбку, а после опуститься на корточки перед ребенком. Она с восхищением заглядывала в эти заинтересованные, блестящие, невинные глаза, и вместо глубоких сожалений благодарила судьбу, что та свела с истинной чистотой. Ребекка была признательна, что смогла почувствовать себя живой на несколько, несомненно, незабываемых и лучших дней своей долгой жизни. – Милая, к сожалению, нам с тобой придется расстаться, – начала Ребекка, поглаживая Любишу по щекам. Пухлая нижняя губа девочки затряслась, а светлые глаза наполнились слезами. – Не буду тебя обманывать и говорить, что мы скоро встретимся. Но мы с тобой еще обязательно свидимся, веришь? – она дождалась кроткого кивка ребенка и продолжила: – Так сложились обстоятельства. Я лишь хочу тебя сберечь, а для этого мне нужно уехать. Сложись все по-другому, мне бы и в голову не пришло оставить тебя. Но ты будешь не одна, милая, – Ребекка старательно вытирала слезы, струящиеся по щекам Любиши. Она плакала вместе с дочерью, но продолжала улыбаться для нее. – Варвара за тобой присмотрит. Она тебя тоже очень-очень любит. Ты мне обещаешь ее слушаться? – Обещаю, мамочка Бекка, – Любиша прижалась к груди Ребекки и крепко стиснула в объятии ее шею. – И я буду ждать, когда ты приедешь ко мне. И тогда мы испечем вкусные ватрушки, а потом я расскажу еще много сказок. Не волнуйся за меня и не плачь! Со мной будет Варвара и солдатик. Любиша достала из мешочка на поясе игрушку и показала Ребекке, а после повернулась к Клаусу, который все это время тихонько стоял в углу, наблюдая за трогательным прощанием. Первородный с кивком усмехнулся девочке, а она в точности отразила его эмоции – в немом жесте они попрощались друг с другом и поблагодарили за короткое время, проведенное вместе. – Значит, уезжаете? – спросила Варвара, отодвигая стену-полотно. Она скрестила руки на груди, осматривая своих гостей в ожидании ответа. Голос ее, как и вид, был печален. – Уезжаем, Варвара. Слишком быстро и неожиданно. Не хотим подвергать вас опасности, а оттого приняли решение ехать, как бы мил ни был ваш прием, – объяснялась Ребекка с подругой. – Любишу мы бы хотели у тебя оставить. Уверена, ты будешь отличной матерью, если решишься. Помню я, что ты ребенка себе всегда хотела, дочурку. Вы с Любишей даже похожи чем-то. – Отчего ж не взять, коли такая ситуация сложилась? Уж думаю, причины у вас весомые, чтобы так скоропостижно уехать. Буду девочку воспитывать, как собственную дочь. И одиноко мне так не будет без вас… Девушки крепко обнялись и шепнули что-то друг другу на ухо. Ребекка вернулась к Любише, которая попросила маму попрощаться и с козленком, и с котенком, и даже с тряпичной куклой, а Варвара обратила взор на Клауса, кивнула ему, попросив следовать за ней. Так они уединились в сенях. – Дом мой, как и постоялый двор, для вас всегда открыт будет, если вы вернуться захотите, – четко проговаривала Варвара, при этом показывая еще и жестами, чтобы лучше донести до иностранца смысл своих слов. – Рада я, что мы с тобой познакомились. Прониклась я тобой, Клаус Майклсон, а ты так скоро уезжаешь, – она подошла к нему вплотную, положила ладони на щеки и притянула к себе, одаривая мягким поцелуем в губы. – Пусть этот поцелуй станет тебе напоминанием о времени со мной. А коли я тебе не люба была, то считай, что эта благодарность моя тебе. И Клаус подарил ей поцелуй в ответ: продолжительный, влажный, наполненный горечью расставания.

***

Перешагнуть порог избы с петухами на стене не составило никакого труда. Мало того, что дверь в дом была открыта, так еще Клаусу и Ребекке не потребовалось разрешения войти. Такое положение дел их насторожило, но размышлять о произошедшем не было времени. Кол уже ждал их, устроившись внутри повозки с Вацлавом. Все было готово к отъезду и не хватало только Элайджи. – Элайджа? Анна? – предупреждающим зовом оповестила о своем появлении Ребекка, но ответа не последовала, и тогда Клаус нетерпеливо распахнул дверь в горницу. Ребекка охнула, а Клаус подбежал к брату, сидящему на коленях перед трупом Аннушки. Ник положил руки на плечи Элайдже, но тот ровном счетом никак не отреагировал – так и продолжать перебирать мокрые светлые волосы девушки и держать у своей щеки холодную руку. Ребекка переглянулась с Клаусом с просьбой быть аккуратнее в словах. – Элайджа, как бы мне ни было жаль, но нам нужно ехать. Сейчас. Ответа не последовало, хотя старший Майклсон все слышал. Он беспокойнее зашевелил пальцами, прижался губами к ладони Аннушки. – Элайджа, – мягко звала Ребекка, поглаживая его по волосам, – мы не можем здесь оставаться. Майкл уже в Российском Государстве, а мы здесь изрядно наследили. Нужно двигаться дальше, слышишь? – Я обещал ее дяде посмотреть за ней, – сдавленно сказал Элайджа, зажмурившись, – но вместо этого я убил ее. Клаус окинул взглядом труп, ожидая увидеть отметины от клыков, но вместо них отметил лишь жалкие попытки брата напоить кровью уже умершего человека. Рот и подбородок Аннушки были в крови, на одежде кое-где оставалась водная растительность. Девушка была глубокого синего цвета, опухшая и ледяная. – Ты не убивал ее, – спокойно заметил Клаус, оттягивая брата за плечи от трупа. – Если бы я не замечтался, то услышал бы, как она провалилась под лед. Если бы я не дал эту проклятую шубу, она бы смогла всплыть. Если бы… – не унимался Элайджа. Он схватил себя за волосы, рыча от ненависти к себе. – Элайджа, ты не виноват в этом, – уверяла Ребекка, отнимая руки старшего брата от волос. Но Элайджа был другого мнения о произошедшем и не желал слушать чужую истину. Его поглощало липкое чувство вины, оно топило его. Теперь он оказался на месте Аннушки – закрученный в течение без возможности выплыть, без возможности вздохнуть, ведь в груди поселилось отчаяние, сковывающая боль. Элайджа оттолкнул брата, оттолкнул сестру и отошел от них на почетное расстояние, вытянув руку в предупреждающем жесте, гласящий не подходить. – Поезжайте. Бегите. А меня пускай настигнет Майкл и убьет. Я заслужил этой расплаты, – в эмоциях Элайджа нес несусветный бред, в который верил сам. – Я не спас ее, так как я могу спасти свою семью? Только лишь снова потерплю крах, поставив на кон ваши жизни. Задержу Майкла, пока вы не спрячетесь… – Я больше не желаю слушать этот бред, Элайджа! – не сдержался Клаус и зашелся в крике. – Либо ты едешь добровольно, либо я сейчас же отправлю тебя в повозку без твоего на то позволения! – Ник! Позволения не последовало. Клаус, не бросая слова на ветер, кинулся на брата, отломив от метлы в углу избу деревянный черенок. Слова Элайджи задели его, распалили огонь неконтролируемой злости, растоптали все сочувствие к потери нового любовного интереса. «Всегда и навечно», – это их семейная клятва, а значит никакие травмирующие события не могут ставить крест на сплоченности семьи Майклсон. Им всем тяжело, но никто не горит идеей пустого самопожертвования! Деревянный черенок после непродолжительного сражения оказался внутри сердца Элайджи. Его кожа посерела, покрылась венами, а сам он обмяк в руках Клауса. Последний обхватил брата под мышки и под неодобрительным взглядом Ребекки поволок к повозке. Ребекка оглянулась на хаос, оставленный после сражения, окинула взглядом несколько скомканных листов на столе, с сочувствием попрощалась с Аннушкой и двинулась с места только после того, как Клаус пронзительно прокричал ее имя. Выезжая за пределы города, каждый безмолвно оплакивал полюбившуюся деревню и ее обитателей, каждый прощался со своими планами и каждый чувствовал тяжесть расставания. Ребекка думала о маленькой Любише, которая стала неотъемлемой частью ее сердца, души. Клаус вспоминал Варвару и жаркий поцелуй, оставивший приятное послевкусие на его губах. Кол, лишившийся гадкой ухмылки, как и любого подобия улыбки, с закрытыми глазами представлял перед собой Ольгу – сильную и непоколебимую колдунью, стремления которой поразили его душу. А Элайджа безмолвно шевелил губами «прости», пока перед ним Аннушка, прячущая лицо за маской белой лисицы, заливалась смехом и просила жить сейчас. На небе взошла первая звезда. Семьи собирались в своих маленьких уютных избах и угощались сочивом – главным рождественским блюдом. Каждый был един со своими родными в этот праздник, каждый стремился разделить радость со своей кровью. Задушевные рассказы не выходили за пределы стен, наполняли избы домашней атмосферой. Распрощавшись с ночью, люди вывалят на улицы, прячась за разными масками, принарядившись в лучшие пестрые костюмы. Дети будут и петь, и танцевать, стучаться в чужие дома и радоваться съестным подаркам хозяев. Ребятишки устроят снежные забавы: построят снежную крепость, станут бросаться снежками; непременно скатятся с горок, пока рядом с ними катится горящее колесо. В праздники будут счастливы нищие, которым богатые особы, как полагается, подадут милостыню. Соберутся и девицы-красавицы, чтобы погадать на суженного-ряженного. Люди будут ходить друг к другу в гости с подарками. Майклсоны увидят торжество лишь из повозки, приглядятся к быту на коротких остановках, но так и не почувствуют того духа русских зимних праздников.