Так я молю, не мучь себя напрасно, Иной исход любви своей найди, Взгляни, тебя другой такъ любитъ страстно И въ жизни ждетъ одной, одной твоей любви!
Задушевно закончил свое пение юноша и отхлебнул из бокала прохладного напитка. – Мне сказали, что меня ожидают, и что я вижу? Ты пьешь и поешь песни о любви. Никакого гостеприимного приема, – сказал Клаус, привлекая к своей персоне должное внимание. С ухмылкой он развел руками, когда неизменные голубые глаза оторвались от документов. – Ох, дорогой мой друг, Клаус-Клаус. Конечно же я тебя ожидал, – откинув черные волосы назад, молодой мужчина встал и поспешил к гостю. – Сколько же лет прошло? – Триста сорок один год, сдается мне, – сдержанно отвечал Клаус, пожимая протянутую руку. – Феликс Феликсович? Или, быть может, Федор Алексеевич? – он интересовался с очевидной иронией в голосе, присаживаясь напротив громоздкого дубового рабочего стола, заваленного всякой макулатурой. – Мне по душе пришлось имя Феликс. К тому же, чтобы не запутаться в своих родственниках, я себя в роли своего же отца тоже называл Феликсом Феликсовичем, а вот мой дед, стало быть, тоже я, был Феликсом Николаевичем, – Басманов с улыбкой вспоминал былые годы и наслаждался собственным коварством, хотя в этом занимательном факте Клаус не нуждался. Потому взглядом он изучал мужчину, силясь отметить отличия, но кроме приобретенной аккуратности и женственности, Федор ни коем образом не изменился: хитрый плут, продумывающий наперед свои козни. Басманов, превратившийся в Князя Юсупова, все также напоминал удалого кукольника, умело дергающего за веревки от марионетки. – Угощайся, Клаус, самый дорогой напиток выбрал для нашей встречи, – он разлил светлую жидкость по бокалам. – С чем пожаловал? Помнится, в письме ты сообщал, что хочешь оставить культурный отпечаток. – Я привез тебе картину, чтобы ты выставил ее в Эрмитаже, – спокойно заметил Клаус, показывая на живопись, написанную собственной рукой. Он сделал глоток, в последний раз оценивая работу на полотне. – Колядки, – с насмешкой выпалил Басманов, увидев мотив творения Клауса. – Столь тебя впечатлила атмосфера праздника? Мне казалось, что из-за такого скорого побега вы не успели пропитаться духом торжества, а потом праздник наверняка напоминал о тяжбе побега. Клаус какое-то время помолчал, наслаждаясь легким алкоголем, а после повернул голову на Федора: – Мы видели достаточно, чтобы меня впечатлил колорит праздника. Какое-то время я держал в голове увиденное, а после собрал все воедино и изобразил на холсте. – Очень хорошо, – задумчиво протянул Федор. – Помнится, обосновались вы на Урале? Горы, природа, душевное равновесие, – он перечислял с нескрываемой иронией в голосе. – Твои люди и до тех далеких мест добрались? Все так. Мы еще несколько лет наслаждались страной и глубже погружались в ее быт. Холодные, заснеженные зимы, и жаркое, изнуряющее лето. Живописная природа, интересные люди. Самобытные праздники. Ты и сам все знаешь, – с обыденностью в голосе перечислял пережитое Клаус. – А потом печальная смерть колдуньи Кола. Знаю-знаю. Кажется, Ольга тогда раздала все частицы себя своим последователям и без сил буквально рассыпалась? – с усмешкой интересовался Федор, сохраняя при этом неподдельный интерес. – Как это пережил мой сир? Помнится, вы тогда изрядно наследили. – Колдунья была ослеплена исследованиями, своими желаниями достичь чего-то выдающегося, а потому отдавала всю себя экспериментам. Она прожила весьма насыщенную и довольно долгую – если вспомнить обычную продолжительность, – жизнь. Вместе с Колом они создали ни один артефакт, написали ни один гримуар. Они основали ковен ведьм из тех представителей, которые от природы не были ими. Последней в ковене стала ее дочь – она подобрала сиротку и воспитывала, постепенно передавая свои знания. Сирота стала ведьмой, при этом похоронив свою мать. Кол ожидал этого. Более того, они с Ольгой обговаривали этот исход. Брата не устраивало то, как она решила распорядиться своей жизнью, но его слово не изменило ее решения. После смерти он развеял прах Ольги над горами, а потом стал неуправляемым от собственного горя. Не думал, что Кол может любить кого-то пламенно и страстно, пока не увидел, как его одолевает печаль, которую он заглушал своими разбоями. Мы покинули страну, оставив кровавый след, – заключил Клаус, вновь пережив события того времени. – Так глубоко мои осведомители не копали. Печальная история, но Ольга действительно осталась в истории русских ведьм. Я и сейчас общаюсь с представительницами прекрасного пола, которые знают о ее учениях. Сдается мне, колдунья просто почувствовала, что пришло время. Она никогда не делала ничего просто так – во всем была прихоть. Ох, какой же балаган был, когда Ольга уехала из Твери, а Марфа померла от этого известия! В образовавшуюся паузу Федор разлил по бокалам новую порцию шампанского, откинулся на кожаное кресло и прислушался к шуму вновь зашедшегося ливня за распахнутым настежь окном. Он поправлял широкую атласную рубаху бордового цвета, все больше оголяя свою грудь, украшенную тонкими, но ярко поблескивающими цепочками. Безмолвным глотком они почтили смерть Ольги, после чего Федор решил поведать свою историю: – Вскоре после вашего отъезда в Тверь грянул Майкл, и я быстро понял, что необходимо возвращаться в Москву, так как ваш безумный родственник был настроен серьезно. Он спрашивал о вас, и Миловану удалось пустить его по ложному следу. Этот парень взял от меня все самое лучшее, а потому его хитро выдуманная уловка сработала на ура, только впоследствии пришлось похоронить некоторых невинных, – Федор отмахнулся и пригладил пятерней волосы. – Вернувшись в Москву, я с Милованом стали опричниками, в какой-то степени основателями этого течения, но вскоре мы решили, что стоит сменить род деятельности и уехали пробовать новое. – Тем спокойнее было без вас здесь, – посмеялся Клаус, все больше и больше расслабляясь в непосредственной беседе. – С 1800-ых я вернулся к своему пристрастию в политике и, как видишь, продолжаю аккуратно воздействовать на молодые умы неопытных политиков, а также не забываю наслаждаться жизнью, – словно провозглашая тост, Федор поднял бокал и без зазрения совести выпил содержимое до дна. – А чем же можешь похвастаться ты? Все так же бегаешь? – Мы остановились в Новом Орлеане, – сообщил Клаус с самодовольной ухмылкой и, последовав примеру Басманова, опустошил бокал. Первородный, продолжая рассказ, решил осмотреть прекрасное убранство комнаты. Его взгляд привлекло украшенное позолоченной резной рамкой большое зеркало в пол, на котором мимолетно промелькнул аккуратный женский силуэт, облаченный будто бы в простое льняное платье. Волосы незнакомки были распущены и отливали серебряными нитями. Что-то особенное было в том мимолетном взгляде, который Клаус приметил сквозь отражение неприкрытой двери. Он отогнал вопросы, касающиеся персоны, и продолжил делиться положением дел: – Я Король города. Губернатор – моя марионетка. Все в городе происходит по моей прихоти и прихоти моей семьи. Стоит сказать, что Кол сейчас наслаждается сладким сном в гробу – он и правда утомился крушить все на своем пути. А Ребекка и Элайджа балуются недолговременными интрижками, – Клаус сказал об этом с особым пренебрежением, вспомнив о трогательной дружбе сестры и Марселуса – его воспитанника. – Всегда и навечно процветает под крышей собственного города, похвально, – без грамма иронии восхитился Федор. – За Короля! – он провозгласил тост и после звонкого стука бокалов осушил содержимое.***
Массивные часы с маятником пробили пять утра, когда Клаус покинул комнату сто семнадцать и вернулся в холл. Просторный зал наполнялся заспанными носильщиками, которые ожидали приезда новых постояльцев. Клаус не торопился покинуть это место, не завершив последнее из запланированных дел, а для того ему необходимо было дождаться запропастившегося Милована. С ним он встретился еще на вокзале, но после пятиминутного разговора их пути разошлись. Помощник Басманова был отправлен по важному заданию Клауса и теперь должен вернуться с минуты на минуту. В образовавшееся свободное время Клаус решил составить компанию Любише, которая отдыхала в зоне ожидания. Устроившись на диване под тусклым светом бра, она листала страницы пестрой книги и время от времени поглядывала на персонал гостиницы. Клаус, вышагивая по мраморному полу со звучным стуком, подобрался к дивану и занял свободное место рядом с девушкой. Он сразу же привлек ее внимание: – Вы уже видели мою сказку? Читали? – Любиша захлопнула книгу и аккуратно сложила руки на коленях. Ее заинтересованное лицо повернулось к Клаусу, прежде чем он успел ответить. – Варвара передала нам несколько экземпляров, и для каждой книги мы нашли место на своих полках, – Клаус закинул ногу на ногу и откинулся на мягкую спинку дивана. Его мысли отправились в полет и наткнулись на воспоминание о последнем свидании с Варварой в глубинке Франции. Понадобилось некоторое время, чтобы вернуть на полку сознания приятное воспоминание и продолжить беседу. – Твоя сказка поднимает проблему ценности семьи, и мне было крайне приятно, что в качестве главных героев ты выбрала нас. – Ребекка говорила мне ваш девиз: «Всегда и навечно». С возрастом я стала больше задумываться о нем, – Любиша увлеченно делилась своими мыслями, поглаживая переплет своего произведения. Зеленые глаза ее блуждали по собеседнику. – Тогда появилась идея написать свою сказку. Клаус, я начинала и заканчивала книгу, смотря на Вашего солдатика. Он вдохновил меня ровно столько, сколько вдохновили меня вы, Майклсоны, – она со всей нежностью поглядывала на Клауса, пока ее сокровенные мысли находили отклик в его сердце. Кто бы мог подумать, что брошенная девочка, каждый раз становившаяся жертвой обстоятельств, со временем поймет причины поступков и с глубочайшим уважением посмотрит в глаза Клауса? Милован нагрянул как гром среди ясного неба, потому на чувственное признание Клаус успел ответить лишь безмолвным признательным кивком. В ответ Любиша тепло улыбнулась – ей было достаточно и того, что первородный, некогда предлагающий оставить ее в доме умершего отца, выслушал и поблагодарил за искренность ненавязчивым жестом. – Клаус, вот так задачку ты мне задал, – звонко рассмеялся Милован, изящно присаживаясь на соседнее кресло. В руках он держал охапку цветов, лепестки которых были покрыты дождевыми каплями, и перевязанную кружевами и лентами внушительных размеров коробку. – Меня чуть было не приняли за сумасшедшего, когда я в столь поздний час выпрашивал цветы. Благо, что помимо моего обаяния, я еще бываю крайне убедителен. Ну, не мне тебе рассказывать, – юноша очаровательно улыбнулся и запрокинул голову, чтобы встряхнуть мокрыми светлыми локонами. – Мастерам удалось устранить поломку? – со всей серьезностью интересовался Клаус, вскидывая бровь. Его раздражала излишняя говорливость юноши, потому вопросом он вернул полет возмущения и самолюбования Милована к насущной проблеме. Несколько месяцев назад посылка, отправленная Ребеккой по почте, прибыла в город в ужасном состоянии. Об этом сообщил не кто иной, как Милован: его предусмотрительно попросили встретить коробку и проверить содержимое. «Груда шестеренок и болтиков, завернутая в изящные вещицы», – одна из фраз в письме, которое он потрудился отправить Майклсонам. В ответ последовал строгий наказ от Ребекки: найти лучших из лучших мастеров, которые смогут вернуть все к первозданному виду, и во время следующего визита Клауса передать ему посылку. – Конечно, я отыскал истинных творцов, – Милован подмигнул Клаусу и тихонько шепнул: – Как хорошо, что вы все-таки позаботились послать за подарком меня, а не сразу радовать им Любишу. Преувеличенная важность своей персоны вызвала в Клаусе разве что желание закатить глаза. Он забрал у Милована коробку и поставил ее перед заинтересованной, но притихшей Любишей. Девушка проводила взглядом подарок и нерешительно потянулась к светлой ленте. Ей хватило десяти секунд, чтобы после ободряющего кивка Клауса, она расправилась с упаковкой и перешла к содержимому. – Какая красота! Волшебно… – с придыханием прошептала Любиша, рассматривая находящуюся в руках музыкальную шкатулку. Она еще блестела от свежего слоя лака, которым в целях безопасности и сохранности покрыли рисунки на дереве. На крышке и боках были мотивы, относящие к детским сказкам девушки, а стоило только покрутить ручку, как шкатулка стала воспроизводить излюбленную колыбельную. Все это относило ее к моменту знакомства с Ребеккой, и глаза наполнились слезами от нахлынувших воспоминаний. Руки слегка дрожали от символичности подарка, а в горле застрял ком. – А это что за чудо? – ей пришлось поднапрячься, чтобы вытащить неизвестное чудо-техники с кнопками. – Это пишущая машинка, – обыденным голосом констатировал Клаус. – Ребекка забрала ее прямо с производства для тебя, надеясь поспеть к твоему дню рождения. На похожей была написана повесть Марка Твена «Приключения Тома Сойера», кажется, тебя впечатлило это произведение. – Девушка восторженно закрыла рот руками, боясь взвизгнуть громче положенного. Клаус только хохотнул: – Ну, оставлю тебя изучать подарки, – он поднялся с места, легко проведя по спине девушки в знак прощания. – Еще свидимся, дядя Клаус! – Любиша попрощалась и тут же увлеклась изучением интересного приобретения. Требовательный взгляд Клауса в то же время наткнулся на Милована, который по безмолвному велению протянул ему объемный букет цветов. – Что насчет этих голубых? – с подозрением Клаус взглянул на оставшиеся в руках юноши цветы. – А эти васильки я не по твоей прихоти клянчил. Помимо Варвары есть девушки достойные их, – Милован нежно провел по лепесткам и после почтительного кивка удалился в сторону лифтов. Никлаус не стал оставаться на месте. Он сразу вспомнил, что есть еще что-то, а вернее кто-то, кто не позволял покинуть гостиницу так скоро. Отведенная для персонала комната не пугала Клауса своим отдаленным местонахождением. Напротив, было приятно вновь пройтись по коридору, который сплошь и рядом напоминал ему о коротких встречах с Варварой: вот написанная ими картина, а вот у стены на низком столике несколько памятных вещей, привезенных из заграницы. В углу красовалась полка, наполненная литературой с разных уголков света, на которой помимо книг стояло несколько совместных фотографий. После короткого стука послышалось знакомое «Войдите». Проблеск слабого, интимно приглушенного света показался на глаза, когда Клаус открыл дверь и переступил через порог. Скромная комната на двух человек сильно отличалась от роскошных гостиничных номеров. Это было помещение, наполненное уютом, а не кричащее о дороговизне убранства. – Я думала, что ты не почтишь меня своим визитом, – закрывая за Клаусом дверь, бросила в спину Варвара. – Разве я мог? Это было бы преступление, дорогуша, – Клаус резким движением повернулся к ней и губы его дрогнули в радостной улыбке. Она стала лишь краше, живее со времени, когда ему пришлось оставить постоялый двор в Твери. Девичья красота застыла на ее лице и была подчеркнута легким макияжем и стильными нарядами. – Мы договорились, что друг другу ничего не должны, так что если ты боялся моих обид, то напрасно, – девушка приняла протянутый букет и спрятала во влажных лепестках нос. Она глубоким вдохом затянула свежий аромат цветов, – Я польщена твоими ухаживаниями. – Я буду польщен в той же степени, если ты составишь мне компанию этим утром, – первородный улыбался, заправляя выпавший русый волос за ухо Варвары. – Тогда буду считать, что ты успел соскучиться по мне, Клаус Майклсон, – девушка направила на него ясный взгляд, прежде чем он оказался заключен в ее нежные объятия за шею. – Мой сир, – протянула она на ухо с продолжительным «р», чем вызвала бурную реакцию Клауса. Но фейерверк эмоций застал его врасплох лишь в момент, когда ее клыки вонзились в шею. Рука рефлекторно устроилась на затылке Варвары. – Я ни разу не пожалел, что согласился на твои просьбы, – с томным выдохом шептал Клаус, все сильнее запутывая пальцы в волосах Варвары. Перед глазами вновь стоял день побега: она вывела его в сени, горячий поцелуй будто бы обжег его губы. Прервав чувственный порыв, девушка обнажила перед ним шею с заискиванием, вопросом, мольбой в глазах. Варвара шептала просьбы на своем языке, который тогда был далек для Клауса, но все же он смог понять посыл. Он поддался своему желанию, забыв представить возможные последствия: в первую очередь Клаус обеспечил себе возможность новых встреч через пятьдесят, сто, двести, триста лет. В свою очередь Варвара обеспечила безопасность себе и Любише, при этом умело сохраняя свое положение и самообладание, которое привилось ей с замужеством и тяжелой жизнью. – Знаю. Я старалась не давать тебе повода усомниться, – отрываясь от шеи, сказала Варвара. Она облизнула окровавленные губы языком, вселяя в первородного все больше огненного желания. Клаус подхватил Варвару под бедра. Падение сломанного торшера предшествовало ритмичному скрипу кровати.***
– Раз ты не вышла к старому знакомому, то выйди ко мне, Анна, – Федор проводил Клауса до двери и вновь занял место за столом, разгребая адресованные ему письма. Он обращался в пустоту с самым спокойным выражением лица. Басманов не томился в ожидании, не просил и не требовал, – только предлагал, зная, что девушка его слышит и непременно подойдет. Так и случилось. Анна остановилась в дверях, безэмоционально поглядывая на повторяющиеся действия рук Басманова: взять конверт, распечатать, отложить письмо в одну из стопок. Федор наконец оторвался от дела и сложил ладони под подбородок. Его взгляд оценочно пробежался по облачению Анны: льняное платье, украшенное на рукавах и вороте красной вышивкой, мокрые волосы и босые ноги. Басманов лишь вздохнул: – Снова пускала венки? – Да. Снова пускала венки, – равнодушно отчиталась Анна, отрываясь со своего места. Она подошла ко столу, деловито провела по краям столешницы и подняла со стопки одно из писем. Не то, чтобы ее в данный момент сильно интересовало содержимое, но ей хотелось избежать тот пристальный взгляд холодных голубых глаз, которым Басманов нарочно преследовал. – Мне каждый раз интересно: тебе не страшно подходить к воде? Ведь ты тогда утонула. А теперь не обходится ни одного года, чтобы ты не отмечала Ивана Купала, – Федор забрал из ее рук письмо, надеясь, что во время ответа она все же удостоит его взглядом. Но вместо этого Анна отошла к окну. На сосредоточенное лицо, которое будто бы забыло, что такое улыбка, упал одинокий луч солнца – он пробивался через тучи, но дождь не прекращался. – Это традиция, Федор, – голос ее звенел стальной сдержанностью. – К тому же, я уже мертва, а значит мне нечего бояться. – Ты жива, Анна, – хмыкнул Федор, вставая со своего места. Он подошел к девушке и положил ладони ей на плечи. Вдвоем они смотрели, как по стеклу скользит несчетное количество капель. – Если ты захочешь сказать, что мертва душой, то это, пожалуй, не ко мне. Мы не испытываем недостатка философов, так что душевную смерть ты можешь обсудить с ними, – Басманов развернул Анну к себе лицом и аккуратно надавил на плечи, ожидая, что девушка устроится на широком подоконнике. – А я лишь говорю о том, что ты существуешь, и едва ли есть разница человек ты или вампир. Усевшись на подоконник, Анна с вызовом смотрела на Басманова: – Я существую лишь по одной твоей милости. – Вот уж не стоит привирать, – Федор закатил глаза и усмехнулся, тонким указательным пальцем проводя по серебру волос Анны. – Кто же знал, что все выйдет так? В первую очередь я заботился о себе. Я и не думал, что за один день ты умудришься попытаться умереть дважды. Да и не первый раз я говорю тебе: раз после утопления ты обратилась в вампира, то так и должно было случиться. В конце концов, ты стала настоящей аномалией в своем роде – разве был ли еще кто-нибудь, кто так долго регенерировал и обращался? Ну или на то была Воля Господа, – последнее изречение Басманов бросил с небрежностью и легкой насмешкой, высмеивая влияние божественных сил на происходящее. – Воля Господа, – Анна хмыкнула и отвернулась к окну. Она взглядом провожала продрогших от внезапного ветра прохожих. – Всего лишь в моем ледяном теле твоя спасительная кровь разливалась слишком медленно, – она иронизировала, слегка пожимая плечами. – В обычных условиях никакой аномалии бы не произошло. И, быть может, Элайджа бы увидел, что я жива. – Так почему же ты не вышла сегодня к Клаусу? – Федор устроился рядом с Анной на подоконнике и скрестил руки на груди. – Ты сам говорил мне, что они никого не пустят в свою семью. «Всегда и навечно» процветает под крышей их собственного города, в котором мне нет места. Я – призрак прошлого. Я – напоминание о несчастном случае, который похоронил зарождающиеся отношения, – Анна повернула голову к Федору. Она отрицательно качала головой, произнося слова, режущие поверх заросшей раны. – Элайджа с семьей, и он продолжает свой путь без меня. Недолговременные интриги? Пусть так, если это принесет ему счастье. – Но ты все еще его ждешь, пуская венки по реке, – заключил Федор, глядя в голубые глаза-льдинки. – Я не жду его, Федор, – она говорила это спокойно и уверенно. – Я отпустила Элайджу уже давно, как и надежды, что мой Ангел вернется. Просто во мне все еще живет любовь к нему. Федор смотрел на Анну с необыкновенной для него нежностью и заботой. Ему бы хотелось, чтобы она отпустила и чувства к первородному, позволила себе больше радостей в жизни, позволила себе вновь влюбиться и увидеть, что помимо Элайджи есть люди, которые готовы стать ей ближе. Не исключено, что девушка это видела, но позволить себе отвечать взаимностью она не могла. Анна мягко улыбнулась и погладила прохладной ладонью Федора по щеке: – Я хочу побыть одна. Не беспокойся, со мной все в порядке. Стоило только Анне отправиться прочь из кабинета, как перед ней показался Милован, пряча что-то за спиной. – Аннушка! – он радостно воскликнул, удивившись ее легкому древнерусскому наряду. – Очаровате... – Милован прервался на полуслове, когда увидел, что его неодобрительным взглядом сверлит две пары глаз. – Анна, – поспешил поправить подошедший ей за спину Федор. – Ты же знаешь, он любит ласковые окончания, – усмехнулся Басманов. – Конечно-конечно. Хотел тебе подарить цветы…цветочечки, – Милован протянул Аннушке невинные синие васильки, сделав к ней широкий шаг. – Спасибо, – с тихой искренней благодарностью обратилась к Миловану Анна. Она обняла его за шею и, не дав насладиться этим мгновением, оставила после себя лишь свежесть и призрачную легкость. Дверь в ее комнату каждый раз закрывалась на ключ.