Эгида

      Чувство такое, словно кто-то выдрал кусок из его головы. Из его груди. Из него самого. В клубе так душно, что холодный воздух улицы почти обжигает лёгкие. Макс рванул дверь заднего хода с такой силой, что, отскочив по инерции, холодная ручка врезалась в ладонь, причиняя тупую боль. Но это мелочь. Ничто по сравнению с тем, что сейчас клокочет в грудной клетке. Злость. Адская злость. Боль. Чертовская боль. Ломающее кости отчаяние. Мерзость какая-то склизко растекалась по мышцам, обволакивая сердце. Что-то слишком для одного человека. Хотя в душе - чёрная дыра. Бермудский треугольник. Марианская впадина. Нет. Слишком вычурно как-то. Слишком пафосно. Опять слишком. Он не царь и не бог, как Белый. Или Фил. Или Эмма. Или её Пчелкин. Бездонный колодец. Вполне подходящее сравнение. Оттуда вычерпали всё, что только было можно. Взамен накидали мусор. Отборный, смрадный. Интересно, сколько ещё он сможет заглотить всякой дряни? Видимо, уже было наполнено доверху. И он начал сплевывать эту давящую на горло гадость в ответ. Такого ведь никогда не было. Он никогда не разговаривал с Леваковой так. Но ведь достала. Эта маленькая сучка достала! Всю душу за десять лет вычерпала, выжгла. Какую власть она имела! И что он вообще позволил себе? Втоптать её в своё же состояние, затем заорать чуть ли не на весь комплекс, что любит, а затем снова втоптать. Это уже расстройство. Хотелось залезть в голову раскалённым щипцами, с корнями выдрать Левакову оттуда, прижигая кровоточащие ошмётки. Или не в голову... Где эта стерва вообще живёт? Явно не в сердце. Слишком почётно для неё. Где-то под ним. В желудке, может. То-то её раскрасневшееся яростное лицо вызвало в нём сегодня такую свербящую тошноту. Как алкоголь. Её было слишком много везде. Слишком. Слишком, мать его. С Л И Ш К О М! Казалось, сердце бьётся где-то в горле, отчаянно отказываясь вернуться на положенное ему место. И нет, это... Это… "…чёрт знает что!" Он сделал глубокий вдох. Раньше получалось успокоиться, задержав дыхание, считая удары сердца. Слишком оно сейчас разошлось. Будто разрослось по всей грудной клетке, как опухоль, набухая кровью. Ему было тесно, противные удары пульса раздражали, мешали думать. Вырвать бы это сердце к чертовой матери! Швырнуть ей, Церберу, под ноги, пусть сожрет и подавится. Макс злился. Злился сильнее, чем прежде. Так злился, что сосало под ложечкой. Невыносимая Левакова. Потому что… невыносимая! Вечно права. До отвращения. До судорог, сводящих челюсти. Нервозность щипала кожу, несмотря на попытки вернуть равнодушие. Но не получалось. Даже злость заставляла понимать, что она до сих пор вызывает в нём чувства. Даже такие. Вот Лена... Снова тошнота. Его тошнит от них обеих. От одной разило силой и ненавистью, которые вступили в очередную схватку с ним. От другой - навязчивой заботой и ненужной любовью. Ненужной нежностью. И это выедало хлеще серной кислоты. Его отвращение можно было потрогать руками, настолько густо оно заполнило пространство около него. Лена... Гадство! В ней всё не то. Он устал от этих мыслей. Так, словно они были очень тяжёлым и грязным пальто на плечах, прибивающем к земле. Макс только сейчас осознал, что наворачивает круги вокруг "Эгиды". Сделал ещё несколько бездумных шагов вперёд и остановился. Запустил руки в волосы, судорожно выдохнул. Ещё несколько шагов. Оказался в темноте заднего двора снова. Стало проще. Немного легче дышать. А во мраке, как известно, мысли становятся ещё громче. Вливаются вместе с воздухом в носоглотку. Карельский с силой вдарил кулаками в ближайшую стену, прижался лбом к холодному камню. Едва сдержал желание разбить себе голову. И лучше бы разбил, чем ощутил на своей спине тонкую ладонь.       – Отойди от меня. Ладонь дрогнула, но её обладательница не пошевелилась. Интересно, на что надеется? Как ей самой не противно снова идти к нему после того ушата дряни, который он на неё вылил?       – Уйди, Лена.       – Уйду, да, – наконец, хрипло отозвалась Савина. – Хотела просто спросить... Макс повернулся к ней медленно через плечо и замер скульптурным изваянием.       – Какого хрена это было?! – вдруг подчёркнуто злостно и громко прозвучал её голос. – Вместо того, чтобы решить этот конфликт, ответить ей, ты набросился на меня! Ты... Ты полил меня таким дерьмом!.. О, голосок прорезался? Неожиданно. Неожиданно поздно, твою мать.       – Она всё сказала по факту, – сам удивился, как ровно и спокойно ответил. – Ты получила за дело! А мне пришлось отвечать за тебя, какого хера - не знаю! Нахера я возложил на себя эту ответственность... Я поссорился с близким человеком... Эта фраза, видимо, лишняя. А не всё ли уже равно? В прочем, Лена за неё ожидаемо зацепилась.       – Ты хотел сказать – с любимым? – девушка рассмеялась, размяла пальцы до хруста. – Или как лучше? Надо было глотать её оскорбления? Почему он раньше не замечал, какой она ребёнок? Нет, замечал. Останавливал себя этим. Но зачем-то снова и снова наступал в одну и ту же лужу. Человеку свойственно ошибаться, но не свойственно прощать чужие ошибки. Да и может ли вообще существовать такое понятие, как ошибка? Ведь для каждого истина согласуется только с собственным мнением. И когда ошибка становится действием, она вызывает у несогласного с тобой ненависть и превращается в страшное зло.       – Ты глупая? – черти внутри разорвали в клочья последнюю завесу. – Ну вроде не совсем ты дура, ну очнись ты! Она просто не могла накинуться на тебя, сказать тебе все!.. Да ты бы и ответить не смогла! Ты гавкала на неё только за её спиной. А я, идиот, не пытался придать этому значения. Глупо было уповать на то, что череда гнева прекратится, стоит им остаться вдвоём. Как и надеяться, что всё это было ничем иным, как импровизированный спектакль.       – Я гавкала? Да что с тобой, Макс?! Её нервные, истеричные нотки резанули слух, сковали спазмом где-то внутри. Макс обхватил подушечками пальцев виски и медленно побрёл мимо Савиной.       – Меня тошнит...       – Что?       – Меня от тебя тошнит! Его взгляд обжёг лютым холодом, злобой, такой, что её можно было почувствовать даже между зубами противными песчинками. Лена ощутила, как горят её глаза от пелены непролитых слез, нестерпимо выворачивает душу и неистово колотится сердце.       – Макс, да ты... Да ты что?       – Уйди, – произнёс сквозь плотно стиснутые зубы. Последняя попытка. Заведомо неудачная. Но надо...       – Мне надо с тобой поговорить, – Лена почти не услышала своего голоса. Так тихо и робко она это сказала. Но её мышиный писк ударил по барабанным перепонкам сильнее любой ракетницы. Пожалеет ли он об этом позже? Неизвестно. А пока весь гнев скопился в его пальцах, которые вцепились в Ленины плечи и встряхнули девушку с такой силой, что у неё хрустнули шейные позвонки.       – Оставь меня, блять, в покое! Активисту сегодня везло попадать в капкан тотального и беспросветного конфликта. Кажется, с самого появления в Москве миссия наблюдателя и фиксатора чужого всплеска безумия стала его главной прерогативой. Кирилл сбежал по ступенькам от запасного входа, зажимая зубами фильтр сигареты, и тут же Ураган Карельский промчался мимо него в считанные секунды, оставляя после себя место разрушения и свойственный катастрофе вой. Только не сирены, а человеческий. Женский.       – Макс! – не с упрёком, скорее, с истинным удивлением крикнул в спину.       – Нет его! – рявкнул в ответ мужчина и скрылся за парковкой. Активист обернулся на всхлипы. Лена осела прямо на затоптанный снег, поджав ноги в коленях и уронив на них белокурую голову. В том, что ведёт она себя, как дура, Кирилл никогда не сомневался. И в любой другой ситуации мужчина бы проигнорировал её зарождающуюся истерику, но стало жалко. Он медленно подошёл к Савиной, потянул её обмякшее предплечье вверх.       – Поднимайся давай.       – Оставь меня.       – Не строй из себя идиотку, Лена. Вставай с этого чертового снега. Порыдать можешь и в более комфортном месте, – голос прозвучал с какой-то нежной настойчивостью, и Активист рывком поднял девушку на ноги.       – Ты не понимаешь!       – Хватит с меня сегодня откровений, – Кирилл поморщился и почти как щенка за шкирку затащил Савину обратно в клуб. Руки её периодически взлетали, как подбитые крылья. Головин вёл ее по коридору в сторону тренерской, уверенный в том, что появление Лены не вызовет гнева у Эммы. Левакова покинула клуб почти сразу, когда Макс вылетел из её кабинета, лишь дала несколько наставлений Кириллу напоследок. Мужчина подтолкнул рыдающую Савину в сторону кресел, попутно подхватывая одну бутылку воды из упаковки. Лена засопротивлялась.       – Я не хочу...       – Что, не уживаешься на диване, аллергия на воду? Че за выкрутасы? Активист надавил на её плечи, опуская девушку на сидение.       – Да не трогай ты меня, Кирилл! – её голос ещё раз дрогнул, из гортани вырвался жалостливый рёв. Головин закатил глаза и плеснул в её раскрасневшееся от слез лицо прохладную воду. Лена задохнулась от неожиданности, зажмурилась, но замолчала.       – Ну вот, – тем же равнодушным тоном подытожил Активист, – язвами не покрылась, значит, пей. И не расчёсывай мне нервы. Приходи в себя. Я вызову тебе такси.       – Не надо.       – Твое дело. Мужчина воткнул бутылку в руки девушки, натянул на себя куртку и поправил воротник. Лена не шевелилась, смотрела в одну точку, а её пальцы дергались так, будто по всему женскому телу пустили мощный разряд тока.       – Почему вы все считаете меня тупицей?       – Погорячилась. Глупой – возможно. И у тебя было полно шансов реабилитироваться, но ты не воспользовалась ни одним. О чем это говорит?       – Я облажалась.       – Капитально. – Активист присел на край стола и совершенно спокойно вынес вердикт: – Я тебе сейчас скажу, как есть. Это взвешенное решение, и у тебя нет вариантов, чтобы отказаться. Савина утерла пальцами чёрные дорожки туши и бисер воды с щёк.       – Ты должна уйти из клуба. – Кирилл дождался, пока она поднимет на него взгляд: – Восприми это, как дружеский совет. Или завтра тебе об этом скажет Эмма, и поверь – без церемоний.       – Вы давно это решили, да?..       – Сегодня. Савина поднялась с кресла и молча побрела на выход. Активист не ждал от неё никаких реакций, и даже последняя её фраза никак не напрягла его:       – Хорошо. Я уйду, – её пальцы до побеления сжали дверную ручку, – но уйду красиво.       Если уход Лены был вынужденной мерой, то Макс принял решение покинуть "Эгиду" добровольно и осознанно. Разруха, царящая в клубе, стала символом и ярким доказательством того, что все взаимодействия бывших Карельских пришли к своему логическому завершению. Комплекс, который был подарен любимой жене в конце 80-х, претерпел модернизацию, будто олицетворяя новую ступень и в отношениях Эммы и Макса, одаривая бывших супругов надеждой на дружеский союз, но катастрофа прошлым днём доказала - мёртвое должно оставаться мёртвым. Но требовалась красивая точка. Его личная. И именно за ней Карельский отправился ранним утром следующего дня. Бессонная ночь за рулём помогла принять верное решение, успокоиться и действовать с холодным разумом. Эмма была права. Эта чертова стерва, как всегда, была права: что сама Савина, что люди в её подчинении не блистали интеллектом, хотя сейчас нельзя было сказать, что Максу не сыграло это на руку. Никита без колебаний открыл дверь. Может, частички разума ещё бы могли подсказать ему, что после учиненного беспредела открывать непосредственному начальнику - дело не самое безопасное, и он бы поразмыслил над этим, если бы беспробудно не пробухал всю ночь. В бешеном раже Карельский ворвался в квартиру, схватил Никиту за голову и саданул им, что есть силы, об стол. Стекло на столе разбилось вдребезги, угол столешницы обломился, алебастровое веснушчатое лицо, будто фарфор, треснуло, и из рваных ран хлынула кровь, мигом заливая серую майку.       – Макс... Ты че? – Никита упал прямо в осколки, ощущая кончиком языка, как шатается несколько верхних зубов.       – Заткнись. И не дай бог ты вякнешь хоть слово за всё это время – твою голову извлекут из промышленной мясорубки. И ничего не составит труда представить это, как несчастный случай.

***

      Весь холодный рассудок заволокло кипучей жаркой патокой гнева. Потому что Макс нисколько не ожидал увидеть развернувшуюся картину. Даже не так. Он не ожидал увидеть умиротворенное лицо Леваковой, в глазах которой играл тёплый, спокойный огонёк надежды. Она расхаживала по залам клуба, периодически раздавая поручения рабочим, и голос её звучал так привычно сдержанно, и в то же время сейчас так отвратительно бесстрастно, будто не Эмма вчера харкалась ядом и топила Макса в болоте обвинений. И это было бы полбеды, и Карельский бы смог удержать себя в руках, подойти к бывшей жене и поставить её перед фактом, передав ей напоследок "подарок", когда в поле зрения появился Пчëлкин. В своем бежевом пальто он напоминал солнечный зайчик, непонятно как просочившийся в мрачный склеп. От него так разило самоуверенностью, что Карельскому тотчас захотелось дать ему в зубы. Витя тщательно следил за процессом восстановления главного зала, казалось, он мог сейчас контролировать каждый уголок клуба. Каждое поручение бригадир подытоживал тоном экономки, объясняющей новой горничной ее обязанности. Причем горничной, взятой из тюрьмы на испытательный срок.       – Они закончат завтра к утру. Насчёт оборудования решится в течение дня, – Пчëла по-свойски обвил рукой талию Эммы и притянул её податливую фигурку к себе, запечатывая на виске девушки мимолётный поцелуй. Его улыбка, добродушный тон и позитивный настрой вдохновляли сейчас Эмму. Она каждую секунду убеждалась, как же он умел поднять настроение, в отличие от некоторых… "Некоторый", кстати, стоял буквально в двух шагах за её спиной. Макс поморщился, ощутив, как его охватывал озноб, которому мог позавидовать и холерный пациент. Да, пора полечить нервишки, дружище. Но язык тела опередил мозг, который буквально орал держать себя в руках. И через секунду Пчёлкин и Эмма обернулись на сухие, отрывистые аплодисменты.       – А кто-то вчера орал сиреной, что эти Помпеи восстановить за полтора дня невозможно. Эмма побледнела, чёрные глаза вспыхнули недобрым огнем. Макс не знал, о чём она сейчас думала, но что-то очень нехорошее он видел в этих глазах. Нет, не злость, совсем не её… Сожаление, такое отчётливое, явное, с привкусом горечи. Неожиданно, внутри Карельского как будто что-то завибрировало, громко и отчётливо. Девушка отстранилась от Пчёлкина и стремительно двинулась в сторону своего кабинета. Впервые Левакова приняла решение сбежать от проблемы, и, судя по озадаченному лицу Вити, ей хватило ума не рассказывать о вчерашнем конфликте между бывшими супругами. Макс, почти не мешкая, направился следом за ней. Успел в последнюю секунду перехватить за ручку дверь, грозящую захлопнуться прямо перед его носом.       – Что, не все гадости мне вчера наговорил, да? – процедила каждое слово, приближаясь к Карельскому непозволительно близко. От неё снова исходила ошпаривающая энергия, и Эмма так жалела в эту минуту, что действительно не может обжечь мужчину одним лишь касанием. Макс усмехнулся в открытую. Да еще так снисходительно, что Левакова почувствовала, как у неё пальцы зачесались, чтобы его проклясть.       – Да нет, пришёл выразить непомерное восхищение твоим дорогим избранником. Вот уж чудо чудное! Сделать невозможное, по твоим же словам, за сутки! Забыл, напомни, он у нас кто, волшебник? – мужчина по неприятным мурашкам на загривке чувствовал, что ему следовало бы промолчать. Но не мог. Эмма вздернула острый подбородок.       – Ты зачем пришёл, Карельский? Неужели помочь?       – Увольте, я умываю руки. Только твой Пчëлкин, Великий и Ужасный, сможет отрыть твоё детище из кучки пепла, умыть, отбелить и чмокнуть в задницу для удачного полёта. Я лишь пришёл сделать прощальный подарок. И забудем друг друга, как страшный сон. Я в эту обитель больше ни ногой, поняла?       – Неужели следом за Леночкой уйдёшь? Вот она, волшебная сила любви. Эмма мило улыбнулась, отчётливо понимая, что бывший муж находится на таком взводе, что от очередной стычки его больше ничего не остановит.       – Как же тебя задевают наши взаимоотношения, – в его словах так и сквозил непрозрачный намек на весьма толстые обстоятельства. – Ты попридержала бы свою неуместную ревность.       – Боже, какой идиот, – Левакова вдруг рассмеялась, скрывая губы в ладонях. – Что за подарок? Решил ещё немного напакостить перед своим уходом?       – Ну зачем же размениваться на мелочи? Если уж пакостить, то по-крупному. – Карельский поднёс телефон к уху. – Рус, заводи презент. Эмма недобро сощурилась, когда мужчина грубовато обхватил её запястье и буквально выволок девушку из кабинета. Руслан медленно ввёл Никиту и швырнул паренька на маты.       – Получи и пользуйся на здоровье, – Макс развёл руками, наглядно демонстрируя бывшей жене желаемый ею трофей. – Давай, подключай свой карательный отряд. Верши правосудие! – их взгляды скрестились, как шпаги. И ни один не спешил опускать глаза, хотя, Эмма честно могла признаться, что ей безумно этого хотелось. – Давай, че ты застыла? Вчера ты была куда более активна. Или что? Решила скрыть сейчас свою сучность перед общественностью? Так не стесняйся, общественность тебя знает! Но она не шевелилась, только смотрела ему в глаза со всей уверенностью, на которую была способна в этот момент.       – А точно! – Карельский вдруг презрительно осклабился. – Мараться не хочешь. Правильно, лучше всё делать чужими руками, правда? Ну так тебе грех жаловаться – нашла идеальную фигуру. Развлекайтесь, – единственное, что он смог себе позволить – чуть сжать плечо Эммы. – А я пошёл.       – Карельский!       – Абонент больше не в сети. Пчёлкин наблюдал за развернувшейся сценой из соседнего зала, привалившись спиной к стене, прилегающей к смежным дверям. В разборки между бывшими супругами у него никогда не было желания влезать и пытаться копаться в причине их конфликтов. Но сейчас ощутил, как что-то неприятное горячей колючей волной поднимается от груди к шее и выше. Витя распрямился, словно пружина, и уверенно двинулся следом за Максом. Перехватил он его уже на выходе.       – Макс, на минуту. Голос отдался негромким эхом в холодных стенах коридора. Вариант "промолчать" не сработал, потому что через несколько секунд в спину полетели уже приказные нотки:       – Остановись, говорю! Карельский обернулся почти с ленцой, глядя на бригадира из полумрака.       – Поговорить надо.       – Извини, Пчëл, дел по горло. Давай как-нибудь в следующей жизни. Там несколько другие люди нуждаются в твоей моральной поддержке, ага? Пчëлкин окинул его скептическим взглядом.       – Я всё слышал. Можешь не изощряться. Впервые за долгое время компания друг друга напрягала каждого из мужчин. Повисшее на пару секунд молчание действовало на нервы, как капающая вода, завязывая в жилах тысячи крошечных, но тугих узелков.       – Ты не прав. И сам это знаешь. Яркая речь, Пчëлкин! Долго, интересно, слова подбирал? Напоминает что-то из блатной школьной романтики между восьмиклассниками. Но почему-то то, что Вите на самом деле хотелось сказать Карельскому, не позволяло себе вырваться.       – Дальше какие действия? – без труда можно было заметить даже в тускло освещённом коридоре, как на щеках Макса движутся желваки. А в следующий момент он сделал раздражённый шаг назад. – Ну будет что-то помимо этой констатации?       – Извинись. Быстро облизав губы, Макс фыркнул и покачал головой. Бред. Чувствовал себя участником какой-то постановки.       – Вопрос один, да? – Карельский поджал верхнюю губу, едва справляясь с рвущейся нетерпимостью начистить это серьёзное и уверенное лицо. – Ты за что переживаешь, за наши отношения? Благородно! Но зря. Позаботься лучше о своих. Потому что в один прекрасный день она и тебя наизнанку вывернет и не моргнет. Не смотри так. Я лучше знаю её.       – Ты что, издеваешься, Макс?       – А что, так заметно? Ни черта он не издевался, он просто хотел, чтобы Пчëлкин провалился куда-нибудь на дно земли. Далеко и надолго. Витя скрипнул зубами и с шипением втянул в себя воздух.       – Я сказал – извинись. Всё было настолько банально, что просто вымораживало.       – А ты сейчас мне приказ отдаешь, как начальство? Или требуешь, как верный любовник моей бывшей жены? – уточнил Макс, ничуть не смутившись. Пчёлкин заиграл желваками, пристально глядя в ледяные глаза Карельского. А тот в свою очередь испытующе гипнотизировал бригадира, пытаясь оценить его реакцию. – Если обсуждаем личное, то скажу тебе так: следить за эмоциональным состоянием Леваковой теперь твоя забота. А если ты не хочешь, чтобы я снова послал её нахрен, лучше с таким больше не подходи. Челюсти сжались, Витя сам не понял, когда это его начало настолько бесить, как и не понял, когда его пальцы успели смять воротник свитера Макса. Между ними сгустилось такое напряжение, что казалось, его можно было потрогать рукой. Что, в принципе, и довелось сделать Активисту. Парень, летящий к начальству, взволнованный, как лошадь, загнанная в мыле, даже не сдержал нервного смешка – третий раз – алмаз. Бог любит троицу, и какие там ещё интересные афоризмы могли быть уместны, когда Головин понял, что снова наткнулся на очередную, ненужную для его ушей стычку. Но сейчас было не до соблюдения субординации. Кирилл едва удачно вписался в поворот, привлекая свистом подошвы от соприкосновения о гладкий пол внимание обоих мужчин.       – Мужики... Там Лена...       – Что Лена? – рыкнул Пчëлкин.       – Вскрылась.