Август 1996-го
Длительный наркоз нанес свои увечья. Эмма вытягивала перед собой прооперированную руку, и по всей ее длине пробегала незамедлительная пульсирующая волна. Еще хуже было то, что и вторая рука подверглась тремору. Методичные каждодневные процедуры по контролю дрожи только изнуряли еще больше. Левакова выпрямила руку, положила ладонь на специальную подложку и продела средний палец в фиксатор импульсов. – Ну вот, Эмма, сегодня намного лучше! – поддержала ее сестра по несчастью – миловидная и всегда позитивная Лиля. – Сама видишь? Тщетно. Пальцы заплясали тектоник. Сдавленно рыкнув, Эмма отпихнула от себя аппарат и скрипнула зубами. – Нет. – Почему «нет»? – Лиля осталась невозмутимой. Подъехала к ней на своем инвалидном кресле чуть ближе и улыбнулась. – Смотри, какой прогресс! Тебя тренер просил заниматься каждый день. Ты уже сегодня делала эти упражнения? Тренер. Упражнения. В голове вместе со спокойным голосом Лилии плясали сцены прошлого. И что-то ни черта лучше от этих воспоминаний не становилось! Снова по адскому кругу ковать себя? Левакова ненавидела это состояние. Ненавидела сдаваться. Но и постоянно три месяца подряд держать себя на позитиве больше не могла. Забывала во время злости на саму себя, что именно этот самый позитив вытащил ее на свет. – Нет, – как можно спокойнее повторила Эмма. – Так давай сделаем! Тебя нужно выводить как-то из этого минора. Ты просто нервничаешь… Обхватив левую руку правой ладонью и до боли сжав пальцы, Эмма полоснула по Лиле взглядом. – Просто помолчи, – и отошла к окнам. – Ну а что ты предлагаешь? – не сдавалась Лилия. Левакова намотала на больной кулак мягкий трос для фиксации и повисла на нем всем телом. – Руки отрезать. – Дурочка… Ты едва миновала это! Молиться надо, а ты такие глупости… – Лилия запнулась, покусав нижнюю губу. – Мне после инфаркта нельзя волноваться, и тебе не советую. И вот что я тебе скажу – если ты сама не будешь в это верить, ничего и не произойдет. Эмма улыбнулась. Но откровенно зло, почти издевательски. Будто ответно на такую издевательскую фразу, сказанную вполне располагающим, подбадривающим голосом. Она поглядела на Лилю через плечо и усмехнулась уголком губ. – Вот ты веришь. Что ж у тебя ничего не получается? Обидно. Но голос звучал тихо и ровно, хотя Левакова смогла придать ему такой напор, что устоять трудно. Не устояла и Лиля. Она откатился в кресле, будто пропуская Эмму на выход. Бывшая спортсменка отвернулась, зажмурилась до рези в глазах и больно впилась зубами в костяшки пальцев. Ну не будь ты такой стервой, Левакова! Ну не жаль ты так! Да и с кем сладила?! Она резко сорвалась с места и упала на стул рядом с девушкой. – Прости меня, пожалуйста. Слышишь? Прости… Я дура. Лиля подняла на нее лицо и согласно моргнула. – Давай попробуем, м? – Эмма накрыла ее ладонь, сжимающую подлокотники кресла, и улыбнулась. – Попробуем вместе. Девчонка, поджав губы в улыбке, закивала. Витя неизменно встречал Эмму на заднем дворе клиники в пять часов вечера. Ежедневный ритуал стал таким привычным, вызывающим неотъемлемую улыбку. Но сегодня все что-то было не так. Лиля говорит, что теперь ясно понимает значение «встать не с той ноги». Если по привычке наступит на прооперированную правую – значит, весь день будет мучиться от болей. Но ее неувядающий оптимизм никогда не позволял показать на лице ни одной скверной эмоции. Талант! Где купить? Задний двор санатория буквально утопал в цвете фруктовых деревьев и напоминал картинку из детской книжки. Леваковой всегда казалось, что эти картинки рисуют исключительно счастливые люди, и так оно и должно быть, чтобы в памяти ребенка на всю жизнь сохранились воспоминания о чем-то чудесном и радостном, пережитом им в детстве. И чтобы, повзрослев, при встрече с чем-либо подобным уже в реальной жизни он не прошел бы мимо, а остановился на мгновенье, задержал дыханье, и прошептал: «А все-таки жизнь прекрасна»! Да, прекрасна, Эмма! Ты живешь, ты, черт возьми, дышишь, а снова угрюма, как тот медведь гризли. Витя, подхватив девушку под руку и накрыв второй ладонью ее плечи, медленно вел ее по аллее. Пахло хвоей и цветочной влагой. Полы светлого плаща Пчёлкина развевались, как крылья птицы. И укрывали самое дорогое – Левакову. Рядом прогуливались другие пациенты в сопровождении близких, медленно и степенно шагая по соседним аллеям. Эмма привалилась к турникам на спортивной площадке, где уже были окончены восстановительные тренировки, и, чуть жмурясь от солнца, оглядела их. Пчёлкин привалился к лестнице. – Насчет выписки спрашивала? – Нет еще, – услышав его тяжелый вздох, поспешила добавить: – Да все равно они меня скоро отсюда турнут. Они больше сделать ничего не могут. Все банально и одно и то же… «Держитесь, нужно время, дышите ровно… Вы однозначно больше не сможете заниматься»... – Не надо форсировать, – поспешил перебить назревающий поток Витя, и его пальцы чуть сжали плечо Эммы. – Это такая ерунда по сравнению с тем, что в принципе с тобой было и могло быть. Время нужно. Все восстановится. – Когда? Что-то, отдалённо похожее на злость, начало жужжать где-то в третьем позвонке. Его голубые глаза прищурились. – Слушай, Эмма! – голос резко и внезапно приобрел стальные нотки. Говорил он так же ровно, но что-то заставила Левакову напрячься и поджать губы. – Ты избавилась от злокачественной опухоли. Ты вылечилась, а тебя все равно все бесит! – Ах, извините! Я опять все испортила! Не оценила по достоинству все ваши… – Это стало нашей любимой темой для разговора? Он отстранился, опуская руку, которая недавно еще гладила кожу ее плеча. Ну помолчи, боже! В чем окружающие провинились? На что ты так злишься, Эмма? Еще месяц назад радовалась тому, что рука на месте. Волосы едва стали отрастать. И ты цепляешься за упущенные достижения?.. Витя отвернулся и несколько секунд стоял, не двигаясь. А затем снова вперился взглядом в лицо Эммы. Выражение показалось ему… странным. Почему – он не понял. Поэтому просто процедил: – Знаешь, когда в следующий раз соберешься заговорить о том, что жизнь несправедлива к тебе, как оказалось, лучше предупреди заранее. – Чтобы ты успел убежать подальше? Пчёлкин сощурился еще сильнее. Стиснул зубы и сделал один длинный, раздраженный шаг вперед, который чуть не заставил девушку снова припечататься к турникам. Но она осталась стоять на месте. – Зачем ты меня выводишь, м? Что я тебе сделал не так? Пора прекращать. Действительно, что плохого он сделал? Заставил лечиться? Устроил лучшие условия для нее? – Я прилетел к тебе, сюда, чтобы быть рядом, поддерживать тебя лично каждый, мать его, день! Забил на все свои дела вот такой болт! – он взмахнул руками, пытаясь оцепить ими, казалось, всю попадавшую в обзор территорию. – И то такой, потому что в Германии больше места нет. Представь всю окружность планеты, может, поймешь. И что я опять слышу? Сарказм? Жалобы на то, что ты, наконец, не будешь заниматься тем, что привело тебя вот сюда? Класс!.. – Прости меня. Он замер. Растерянно моргнул. – Ты прав, прав… Я уже не знаю, что со мной происходит. Ну вот такая я дерьмовая баба, ну что?.. Не досказала. Снова сдавшись от ее тихого, чуть хрипловатого голоса, Витя в ответ только поцеловал ее, часто дыша, разнося этими быстрыми прикосновениями жар по каждой вене, впитывающий и разрывающийся на кончиках пальцев. – Я знаю, что. Идем. Раз уж ничего они сделать не могут по твоим словам – будем выписываться. Андреас Кох нисколько не был удивлен такому решению. Напротив сообщил, что через два дня уже стал бы готовить все документы к выписке. Эмма сидела в кресле, придерживая левое запястье. Витя украдкой видел, как ее пальцы отбивают чечетку по колену. – Мы сделали все, что от нас зависело, – поглядывая на пару, сообщил врач. – Дальше сами. В Москве же не проблема продолжить курс реабилитации. И госпоже Леваковой будет на родине более комфортно… Вам сейчас нужно рассчитывать на себя, Эмма Альбертовна. – Что нам теперь необходимо делать? – ладонь Пчёлкина накрыла обе руки Эммы. – Я дам вам рекомендации. Продолжаем комплекс лекарственный и упражнения. – Да какие упражнения, – тихо пробормотала Левакова, – у меня рука до сих пор трясется… – Эмма Альбертовна, – Кох сцепил руки в замок и чуть подался вперед, – я же вам уже объяснял – это последствия длительного наркоза на фоне удаления гормонально-активной опухоли. Вы же не в первый раз сталкиваетесь с проблемами своих рук. Все понимаете. – Понимаю… – девушка, стараясь избегать контакта глаза в глаза с обоими мужчинами, отвернулась к окну. – Понимаю, что мне теперь профессию надо менять. – Да, надо. Но это же не конец света. Вы же видели, какие у нас пациенты? Так вот даже они находят в себе силы жить и работать там, где позволяет их физическое состояние. Пухлые губки снова дрогнули в нервной улыбке. Смирение. Только смирение.***
Макс, казалось, задремал. Заставил дернуться и распахнуть глаза стук по стеклу. Ольга, держа за руку неугомонного Ваньку, который прыгал на месте около двери, измученно улыбнулась. Карельский выполз из машины, извинился и покосился на несколько сумок у ног Беловой. – Ванюш, постой пять минут спокойно, подожди, – Оля пыталась удержать сына, параллельно сдувая со лба прилипшие от жары пряди волос. – Макс, погрузи эти сумки в багажник. Ваня!.. Макс ловко подхватил баулы, мельком разглядев в них свежесобранные овощи и фрукты, аккуратно утрамбовал их в багажник и хлопнул дверцей. Ванька, вырвавшись-таки из рук матери, подбежал к нему и легонько стукнул кулачком в мужское бедро. – Дядь Максим, давай бороться! Карельский резко и ловко подхватил его на руки. – Ты не устал, что ли, Вано? – Нет! – А я вот устала, – хмыкнула Ольга, распахивая водительскую дверь, – ты извини, бабуля без своих нравоучений просто не отпустит… Там она, кстати, витамины передала. Ты возьми один пакет, когда домой поедешь, твоей Лене полезно будет… Это я пока не забыла, а то так и ускачешь. – Спасибо, – кротко кивнул Макс и усадил мальчика на заднее сидение. – Давай я поведу. – Да брось. По трассе-то я доеду… – Оль, сама ж говоришь – устала. – А ты засыпаешь на ходу. – Грешен, каюсь, но на дороге не случится. Садись, не будем терять времени. Желания спорить или доказывать что-то у Ольги действительно не было. Она молча отошла от водительской двери и уселась на заднее пассажирское, где Ванька радостно дрыгал ножками. Что-что, а кататься на машине ему всегда нравилось до безумия. – Домой? – уточнил Макс, повернув ключ зажигания, и сдал назад, разворачиваясь. Ольга еле слышно вздохнула, прислоняя влажный лоб к холодному стеклу, и прижала сына к груди. – Может, по городу покатаемся? Глупо, конечно, но туда Беловой совершенно не хотелось. Огромный дом, который был куплен Сашей еще в прошлом году, перед возвращением жены и сына, угнетал. Каждый уголок комнат заставлял кривить губы. Зачем ей эти хоромы, когда Белова нет рядом? Еще больше гнусно на душе становилось, когда Оля начинала надумывать разные мысли. Вдруг, пока она была в этой долбанной Коста-Рике, муж уже успел привести эту белобрысую Барби в их дом? От этого становилось так паршиво, что хотелось отмыть каждый сантиметр хлоркой. Раз сто. Поговорить было не с кем. Черт дернул ее завуалированно обмолвиться сегодня об этом с бабушкой. Елизавета Андреевна на удивление в обморок не упала, нотации а-ля «Я же говорила, фон не тот!» читать не стала. Сначала молчала, упаковывая каждый овощ, собранный с грядок, в сумку, поджимала губы, а потом выдала одно: «Выбрала – терпи. Перебесится – снова твоим будет». Ольга была готова поклясться – впору ей бы в обморок от подобного не упасть. Но ведь и правда – приходилось терпеть. Ваять из себя стальную леди на велосипеде. Поправка – на джипе. Другое дело, конечно. И почему-то только Макс понимал ее состояние. Чувствовал. Молча. Она тоже молчала, но ощущала себя на этом заднем сидении вполне спокойно. Карельский покосился на часы. – Тогда торопиться не будем. Въедем в город, пробок уже не будет. Спасибо. Просто спасибо, Макс. Изнуряющая жара спала только с заходом солнца, однако измученный зноем город продолжал пылать. В центре, вопреки прогнозам и медленной езде, они все-таки встали в пробку. Ольга была спокойна – поглаживала уморившегося Ваньку по светлым кудряшкам и просто наблюдала за случайными прохожими – кто-то спешил, кто-то прогуливался, кто-то грустил, кто-то сосредоточенно следил за дорогой, кто-то улыбался… И у всех жизнь. У всех она кипит. Или плывет тягуче, как патока. Или льется игривым ручейком. – В объезд? Белова столкнулась со взглядом Макса в зеркале заднего вида и кивнула. Машина свернула с Чистопрудного бульвара и покатилась по не столь загруженной Мясницкой. Продолжая глядеть в окно, Оля вдруг заметила вывеску. – Стой, это же та самая «Эгида»? Последнее слово обдало кипятком лицо. Макс сбавил скорость, перестраиваясь в правый ряд. – Сколько лет слышала, а так и не побывала там. Проведешь экскурсию? В груди у Карельского закрутилась огромная, давящая, дрожащая пружина. Он еле заставил себя затормозить и посмотреть на огромный спортивный клуб. До боли вдавил затылок в подголовник. Бездумно смотрел на огромные красные буквы. Его буквально забило что-то похожее на лихорадку, самую невыносимо-жаркую и сильную, от которой спина уже покрыта потом, а ткань липнет к коже. – Ты этого хочешь? – А ты против? Да нет. Какое против! Он категорически и безоговорочно против, вот так больше подходит. Но по одному заинтересованному взгляду Ольги было ясно – мы идем туда и точка. Припарковавшись на свободное место, Макс через силу заставил себя выйти из машины, помог Оле выйти и смачно хлопнул дверью. Не удержался. Но уж лучше так, чем снести при входе двери клуба. Ноги одеревенели, но шли. Руки толкнули дверь. Ольга с Ванькой за ручкой восхищенно ахнула уже в коридоре. Да, сколько сил и бабок было вложено в обустройство заново – знали только одни бригадиры. Макс, хрустнув костяшками, чуть прибавил шаг, заведомо быстро оглядываясь по сторонам. Ища знакомые лица. И боясь увидеть одно самое знакомое. Активист вывернул из зала бассейнов и, резко затормозив, вдруг расплылся в приветливой улыбке. – Макс! Какими судьбами? – Попутным ветром, – Карельский пожал протянутую ладонь и кивнул на Беловых. – Вот народ захотел хлеба и зрелищ. – Привет, Оль. – Здравствуй, Кира, – улыбнулась, кивая, Ольга и убрала со лба Ваньки непослушные влажные прядки волос. – Ванюш, что нужно сделать? – Драсти! – Привет, боец, – Активист склонился к мальчику и пожал его ладошку, – что, решили приобщиться к прекрасному? – Просто интересно было посмотреть, – задрала голову к потолку Оля, – никогда здесь не были. Макс был одной сплошной пружиной. Натянутый, собранный, напряженный, тихонько перекачивающийся с пяток на носки. – Мам, там бассейн?! – Ванька резко рванул в сторону зала, но был крепко удержан рукой матери. – Ма-а-ам, ну там бассейн! – Ты еще не умеешь плавать, малыш. – Не проблема, научим, – подмигнул Головин и покосился на Макса. Тот, поймав его взгляд, поджал губы. – Расслабься. Уточнять не стал, но было и так понятно – Эммы в клубе нет. На сердце чуть отлегло, хотя сама атмосфера до сих пор таила в себе демонов. Каждая стена сочилась невидимой отравой, которой так пытались убить друг друга бывшие супруги. – Пойдем, покажу все, – Активист махнул рукой вглубь клуба, и Беловы медленно зашагали следом за ним, как за экскурсоводом. Карельский молча зашагал следом, хотя было дикое желание убежать из этого места обратно в машину. Но он шел, отмечая новые изменения после ремонта, и зачем-то кротко кивал, когда Кирилл объяснял и говорил что-то, обращаясь заодно и к нему. Туманное и кратковременное спокойствие было нарушено отрезвляющим звонком. Лена. – Ты опять задержался, – вместо приветствия. Уже привычное. – Она что, не понимает, что у тебя тоже есть свои дела? Она – это Оля. Оля его обязанность, его работа. Условно. Официально. А так же Оля – его, нужно признать, отдушина. И что бы кто не подумал, Максу действительно было комфортно в последнее время только рядом с Беловой. Нет, он не убегал от своих прямых «домашних» обязанностей. Делал все. Абсолютно. Любой каприз, любая просьба Лены были исполнены. Но чем ближе был срок родов – тем больше капризничала Савина. Ей нужно было его присутствие постоянно. Каждую долбанную минуту. Ревность к жене Белого плескалась уже из ушей. В каждом взгляде. В каждом слове, как только Макс переступал порог ее квартиры. Задержка на полчаса или уже час грозилась откровенным скандалом. Карельский покосился на часы. Рекорд – опоздал на три часа. Удивительно, что не позвонила раньше. – Ты специально отключил телефон? Разве? – Я не могла дозвониться. – Был за рулем, не мог ответить. – Тебе это никогда не мешало. – Успокойся. Скоро буду. – Твои «скоро», Карельский, я знаю вдоль и поперек, – это что, всхлип? Сколько, твою мать, можно? – Когда ты будешь? – Завезу Ольгу домой и буду. – Это к утру? Ты время вообще видел?.. Господи, Лена! Ты такая… Лена. – Повторить еще раз? – судя по еле слышному шипению, он злился. – Успокойся. Выпей таблетки и ложись. Как только я освобожусь – я приеду. – Конечно! Когда натрах… – Блять! – Карельский спешно нажал на кнопку «отбой» и с силой зажмурился. Но даже сквозь веки, казалось, ощутил несколько устремленных на него взглядов. – Макс… То ли удивленно, то ли даже осуждающе. Он же тихо?.. Нет, увы, слишком громко и отчетливо отлетело эхом от стен последнее слово. Макс сильно сжал переносицу и выдохнул через плотно стиснутые зубы. В зале зазвенела тишина. Ольга смотрела на Карельского почти со страхом. Выражение лица у него сосредоточенное и напряженное, будто он что-то вычислял в уме. Активист откашлялся, перехватил Ваньку за руку и окликнул Руслана. – Рус, покажи этому почтенному господину силовую зону. Ольга проводила взглядом сына, затем снова уставилась на Макса. Опять звонок. Карельский, до скрежета сжав скулы, молча приложил телефон к уху: – Если ты еще раз посмеешь со мной так разговаривать и бросить трубку!.. – То что? – почти не размыкая губ, процедил он. – Аборт от меня сделаешь, убежишь, уйдешь? Пошлешь меня на хрен, ну что, Лен? Она молчала. И этих нескольких секунд хватило. – Я сказал – жди. Буду. Сбросил снова, теперь уже будучи точно уверенным, что не перезвонит. Наверное, потому, что побоится. Или не найдет нужных слов сейчас, найдет при встрече. Но имеет это уже хоть какое-то значение? – Слушай, Макс, – Активист медленно приблизился к Карельскому, нервно потирая костяшкой нос, – ты не пойми неправильно, но… можешь принять как совет: хорош, может, над бабой издеваться? – Слушай, Кирюх, – губы Макса вдруг тронулись в улыбке. Абсолютно не радужной, напоминавшую больше оскал, – мне завтра на работу что надеть? Рубашечку? Или свитер лучше натянуть? А на завтрак яичницу забабахать или кофе обойтись? Кирилл, хмуря брови, сделал осторожный шаг назад. – Оль? – Белова вздрогнула и уставилась на Макса во все глаза. – Мне пробор как лучше? – он порывисто махнул ладонью по волосам, беспорядочно зачесывая. – А? Вправо или налево? Вот как красивее – сюда или вот сюда?.. Как?.. А, и последнее! Мне по нужде как ходить? Как все? Или вприсядочку? Оля, ощутив непонятную дрожь по спине, которая завязывала каждый позвонок колючей лентой, нервно сжала пальцы. Кирилл молчал. Только глядел на друга исподлобья. – Че молчите? – склонил голову Макс. Улыбнулся снова. – Где ваши советы?.. Правильно. Потому что иногда они на хрен не нужны. Не маленький, сам решу, что надеть, что пожрать и как с кем общаться. Выражение лица Карельского было достаточно трудно объяснить. Хотя бы потому, что он моментально скрыл его за прохладной отчужденностью, засовывая руки в карманы. Вздохнул, покачнувшись с пятки на носок. Он всегда так делал, когда пытался взять себя в руки. А потом поднял голову и взглянул прямо Беловой в глаза. И снова не удалось прочесть эту замороженную серостью радужек эмоцию. – Я в машине, Оль.***
– Лëвка! – Валера сгреб Эмму в охапку, будто тактильно пытаясь поверить в чудо, осознать, что боевая подруга почти в целости и почти в сохранности вернулась домой. – Он даже меня так никогда не обнимал, – без тени зависти, напротив, с абсолютно счастливой улыбкой засмеялась Тома, – он очень скучал, Эмма. Витя, наблюдая эту картину, тихонько улыбнулся и аккуратно обвил за шею Тамару. – Идем, дорогая, я обниму тебя ничуть не хуже! – Ой, только не ревнуй, – еще не отпустив Левакову из кольца рук, ухмыльнулся Фил. – Я-то ее четыре месяца не видел! – Ого, какие мы уже большие! Пчёлкин чуть склонился, оглядывая круглый животик Филатовой. Эмма потерла ладошки и приблизилась тоже. – Можно потрогать? – Конечно! – Тома подперла ноющую поясницу. – Он там так барабанит – мама не горюй! – Мальчик? – Пацан, – с полной гордостью кивнул Фил. – А имя выбрали? – Вот никак! – посетовала Тамара. – Будете разрешать наш спор! Эмма осторожным движением приложила руки к ее животу и с нежностью нащупала то место, откуда доносился настойчивый стук, который радостно всколыхнул вдруг все ее существо, сладкой пронзающей болью отозвался где-то под сердцем. – Настоящий боксер растет, отвечаю! – засмеялась она. Пчёлкин улыбнулся одними глазами, будто боясь явственной улыбкой спугнуть это вдруг неожиданное счастливое состояние любимой женщины. Она смеется! Матерь божья, действительно смеется! Кажется, он видел ее такой впервые за последние три месяца. Тома расположилась на диване – не хотела до последнего признаваться, что ощущает она себя не очень хорошо. Все чаще низ живота нещадно тянуло, а Фил ощущал себя буквально курочкой-наседкой – взял все в свои руки, не оставив на волю случая или невежества ни единой мелочи, и, надо было признать, мог с легкостью стать самым предусмотрительным, самым ответственным отцом в мире. Таким, какого хотел бы иметь сам. Таким, какого у него никогда не было. На восьмом месяце, когда жене стало совсем невмоготу, он поддерживал ее, чем только мог. По его настоянию они ежедневно занимались дыхательными упражнениями. Вот и теперь Валера сам уложил ее, уселся в ногах, а Эмма и Витя расположились за столом. – Так, какие имена-то вы там надумали? – Вот я хочу Константина! – воодушевленно предложила Тома. – А Валера не хочет. Говорит, что это за замкнутая династия получается? Валерий Константинович и Константин Валерьевич? – Ну и че, у меня такая же фигня, – хохотнул Пчёлкин, – батя Викторович, я – Палыч. – Нашелся тут пример, тоже мне! – фыркнул Фил. – А что? Костя – хорошее имя, – встала на сторону будущей матери Эмма, – в переводе с античного – «Постоянный». – В переводе на современный язык – «Постоянный трындец», по-другому в нашей стране и быть не может, – отмахнулся Филатов. – Нет. Мне нравится Сергей. – Не думаешь ты о ребенке, – покачал головой Пчёла, – ой, не думаешь… – Ну, Антон. – У тебя с рифмами туго в школе было, я помню, но ты других детей-то что недооцениваешь-то?! – Юрий. – Это имя я застолбил. – Пчелиная ты задница, ты вообще на чьей стороне? – фыркнул Фил. – На стороне красивых имен! – Я еще предлагала имя Женя, – подала голос снова Тома, – ну, давно в голове было, еще когда пол не знали. И мальчику, и девочке подойдет. – Мне нравится, – согласилась Эмма. – Мужчины? – Так, пишем имена и кладем сюда, – Валера поставил на середину стола пустую кружку. – Какое вытянем – так и назовем. – Чур – Антон не писать, – предупредил Пчёлкин, – иначе я с тобой разрываю контракты, братские узы и… – Захлопнись, пошляк! Вытягивать имя доверили Тамаре. Она зажмурилась, пошерудила пальцами в стакане и вытянула один клочок бумаги. Через секунду радостно взвизгнула: – Женя! – Принято единогласно! – Пчёлкин стукнул кулаком по столу аки молоточком на аукционе. – Так, еще чаю? – учтиво поинтересовалась Филатова. – Валер, да дай ты мне встать, я же беременная, а не больная! – Я помогу, – улыбнулась Левакова и, осторожно подхватив девушку под руку, повела ее в сторону кухни. Тамара, поддерживая животик, приземлилась на стул, а Эмма принялась хозяйничать. Пока чайник закипал, будущая мама устало улыбнулась: – Валера такую бдительность развел – прямо не могу… Я уже стараюсь лишний раз его не беспокоить, когда что-то болит, мне кажется, он больше меня переживает. – Потому что очень тебя любит, Томка, – Эмма склонилась к ней и с особым трепетом обняла девушку за плечи. Тамара украдкой осмотрела ее руки, и сердце невольно сжалось. – Вы счастливые… Я так за вас рада!.. – А мы за тебя, Эмма. Честно – так извелись, Валера каждый вечер Вите звонил, спрашивал. Как ты себя чувствуешь? Как назло рука снова предательски затряслась, и Левакова только крепче прижала к себе Тому. – Жива – и на том спасибо. Все стерпится… Чайник игриво засвистел, и Эмма бросилась перекрывать подачу газа. Уже когда кипяток был разлит по чашкам, она обернулась и напряглась – Тома, вцепившись в крышку стола, согнулась пополам, и по ее ногам стремительно потекла прозрачная жидкость. – Ой, мама… Левакова побросала чашки. Одна, приземлившаяся неаккуратно на тумбу, покачнулась и стремительно пикировала на пол. На звон разбивающегося стекла и ему в унисон глухого вскрика Филатовой в кухню ворвались мужчины. – Тома! – Фил кинулся к жене. – Что? – Кажется, я рожаю, Валер… – Еще же рано… – растерянно пробормотал Пчёлкин, когда Эмма схватила его за руку: – Машину иди заводи, срочно!