Осень-зима 1999-го
Что ты делаешь? Чему ты позволяешь случиться? И главное – кто ты? Макс сощурился. Он не любил, когда это происходит вот так – резко. Раз – и мысли в кашу. И сам будто подвешен за ребра на невидимые крючья. Что делать? Как? Да к чертовой матери все это. Он прикурил, зажал фильтр сигареты зубами и перевалился корпусом за ограждение балкона, безвольно свесив руки. Октябрьский воздух облизывал грудь сквозь рубашку. Слишком много мерзопакостных мыслей. Интересно, бывает передоз от мыслей? Способна голова разорваться ко всем чертям, как передутый воздушный шарик? В пальцах ловко подпрыгивала и скользила монетка. Смешно, когда какое-нибудь решение, даже самое ужасное, зависит от монетки? В мире с миллионами законов. У монеты только два варианта. Страшно, но одновременно просто! Подкинул и поймал, смачно впечатав холодный металл в тыльную сторону ладони. Не решился смотреть. Пока. Вот так вот от монетки зависит судьба. Чья? Он может решить судьбы всех, вне зависимости от того, какой стороной она упала. Так или иначе Макс проигрывал. Сейчас или через год (ха, какой ты смешной, махнул!) – неважно. Вопрос в одном – останется ли он человеком? – Тварь я дрожащая или право имею... – угрюмая хриплая усмешка повисла в воздухе и тут же унеслось легким порывом теплого ветра. Гуанчи, говоришь, Володенька? Казнь близких в отместку? Великолепно. Сложилось все, как дважды два. И даже не нужно было копаться в завесах мыслей, чтобы вспомнить – безрезультатно, конечно – что он говорил в тот страшный день 91-го. Достаточно провести параллель. Если Макс откажется – лишится последних близких людей. Если Макс согласится… Он лишит других того же самого. Нет, явно убить предстоит не Белого. Слишком легко, правда? Ольгу и Ваньку? Самых родных? Или… К чёрту, твою мать! Дрожащие пальцы взялись за ребро монетки. Орел. Ха. Ха-ха… Рука Карельского медленно потянулась к пистолету, снял с предохранителя. Окурок ярким огненным всполохом полетел вниз с балкона, как маленькая падающая комета в полной тьме. Через пару секунд в тишине наступающей ночи грянул выстрел. Эмма вскрикнула, выронив из рук связку ключей. Что это за… сейчас было? В полумраке лестничной клетки трясущаяся ладонь заскользила по грязной холодной плитке, схватила связку, и только со второй попытки ключ попал в замочную скважину. Пчёлкина буквально ввалилась в квартиру Макса, с порога споткнувшись о разбросанные вещи и коробки, чертыхнулась смачно и вбежала в гостиную. – Макс! Взгляд судорожно забегал по комнате – пусто – зацепился за приоткрытую балконную дверь, и Эмма резко рванула ее на себя, выбежала на лоджию, обессиленно привалившись к кирпичной стене. Карельский повернулся к ней с уставшим взглядом, продолжая покручивать в ладони «Глок». Он само спокойствие. Гармония. Душевное равновесие. Смешно. И действительно усмехнулся. Эмма нахмурилась, сжала губы в тонкую линию. Потом нервно провела по ним языком. Он выдохнул. Попытался включить свой железный самоконтроль, вглядываясь в лицо перед собой. – Ты что… – прохрипела она. – С ума сошел? – Так заметно? – Ты зачем палил? – А ты зачем пришла? – Еврейский диалог, мой любимый, – хмыкнула Эмма, обхватывая себя руками. Стоило признаться, ее колошматило знатно. – Я спросила первой. Она смотрела прямо на мужчину, стиснув руки на груди. Макс почувствовал, как напрягаются шея и плечи, в голове медленно начинает тяжелеть. Долгая тишина, нарушаемая лишь чьим-то причитанием снизу, переговорами – люди явно не привыкли, что в спальном районе посреди ночи гремит устрашающий выстрел. Произошло зверское убийство монетки. Засунув «Глок» за пояс, Карельский кивнул в сторону квартиры. – Зайди. – И это все, что ты скажешь? – воскликнула Пчёлкина, не скрывая удивления, граничащего с возмущением. – Зайди, говорю, – повторил негромко, пытаясь разглядеть что-то в горящих глазах перед собой. Вот и что это сейчас вообще происходит? Эмма осознавала, что нихера не понимает, лишь всплеснула руками и сделала шаг следом за бывшим мужем. Выждав несколько тяжело дышащих секунд, он сощурил глаза. Главное не показать ей... Не нужно Эмме знать ничего о демонах, что рыли огромную кровавую яму в его голове. Безостановочных мыслях и рваных сожалениях. Ей не нужно знать также, что все эти черти засыпали, стоило ей оказаться поблизости. Наверное… – Так ты как тут оказалась? – повторил, игнорируя кольнувшую в груди иголку. Девушка шлепнулась в кресло напротив, схватилась за виски и хаотично помассировала их по часовой стрелке. – Не знаю, просто пришла… Подумала вдруг... – А муж не заругает? – Беспокоишься, что ли? – легкая усмешка. Защитная. В ее стиле. Ладно. – У них там свои дела и проблемы… Ночуют в офисе. Готовятся к этим выборам… – голос тем временем терял выдержку, становился глуше. – Будь они неладны… Вот это точно. Аж у самого ребра скрутило. Макс медленно прошел к дивану, пряча напряженное лицо, успел обманчиво-лениво закинуть ноги на край журнального столика и откинуться на мягкую спинку. Челюсть его была сжата. – Что так? – Тревожно мне, что так… – эхом откликнулась Эмма и поежилась. Плечи Карельского напряглись еще больше. – Просто неспокойно. Поэтому я тут… – Решила поделиться переживаниями за Белого? – А чего ты язвишь?.. За тебя. Не знаю, показалось… – Я тронут. Господи, у него едва не сорвался голос. Он не собирался откровенничать. Он собирался сказать, что все в порядке. И это было бы, конечно, ложью. Особо страшной ложью на фоне ее спокойного признания. На фоне ее очевидного беспокойства. Мистика, да и только! – Так зачем ты стрелял? – Эмма нахмурилась, расцепляя и вновь переплетая пальцы. – Я тут черт знает что подумала… Макс ловил настороженный взгляд девушки, слыша, как сознание шепчет ему что-то разумное и вполне логичное. Раз – и все. Впервые в жизни решение далось ему так легко. Сам себе удивился. – Мне нужно будет уехать из города, – игнорируя испытывающий взгляд, произнес он. – Юльку лечить. Эмма нахмурилась вновь. – Ты ничего не говорил… – Белый в курсе. Соврал. Пока нет. Но завтра утром будет, конечно. – Что-то серьезное? – судьба малышки действительно беспокоила Пчёлкину, и она этого не скрывала с первого дня, как только увидела ее. – Мы можем помочь. – Я от тебя разве что-то попросил? Нет. Справлюсь сам. Как обычно. Рука снова потянулась к сигаретам. Эмма следила за каждым его жестом, сама не понимая, почему так напрягается. Поднялась, подошла к нему близко. Тревога за Карельского росла целый день. А увиденное заставило задуматься об этом всерьез. – Ты что-то скрываешь, Макс? Твою мать! Ну как у нее это всегда получалось? Разорвать все его стальное закулисье своим спокойным голосом, задающим прямой вопрос – главное, правдивый. Он резко повернул голову, встретившись с ней взглядами. Затягивая в тяжелую, облачную серость. Ей показалось, что этот взгляд будто на леске ведет ее прямо в голову хозяина. Ближе и ближе. Подтягивая, подергивая, как мучающийся от боли зуб. – Старая добрая миссис Проницательность снова проснулась? – Ты всегда знал, что я читаю тебя… – Хреновое чтиво, так тебе скажу. Она моргнула и опустила глаза. – Тебе совсем плохо, да? Все существо сосредоточилось на нем. Пустой взгляд. Сжатая челюсть. Натянутая на плечах рубашка. Только сейчас заметила разбитые в кровь костяшки. Он целиком разбит. Его руки переместились на лоб, сминая волосы. Зачем сейчас возник голос Каверина в голове? Он насквозь пропах смертью. От него хотелось вывернуться наизнанку и сдохнуть. Просто сдохнуть. Но глаза Эммы... Нет, нет, нельзя больше слушать этот гадский голос в голове, когда она смотрит. Она сжимала пальцами свои плечи, в упор глядя на него. Казалось, впервые за долгое время ее глаза выглядели такими испуганными. А он успокаивался. Поднес руку к лицу, потер переносицу, зажмурился на несколько секунд. Какое-то время никто из них не двигался. Мысли, удивительно живые, отдавались в голове теперь уже совершенно тихим шепотом. Да. Он твердо все решил. Мысль удивила и испугала одновременно. Но… Хуже уже не будет. Он должен это сделать. Просто должен сделать. – Нет, Эммка… Все хорошо. – Ты никогда не умел мне врать… Научился. Макс прислонился к стене лопатками и прикрыл глаза, окунаясь в темноту комнаты. Было проще, когда Эмма была в своем привычном для него состоянии уже почти как девять лет. Некоторая отчужденность и холодность, возмущение – скрытое или не очень – в глазах. А вот в такие моменты, когда она была такая соучастная с ним, понимающая, слишком проницательная, чувствующая… Сопереживающая, да. Вот тогда ему хотелось уцепиться за эту тонкую ниточку, просто ощутить, что он еще кому-то нужен. А он ведь почти целиком отвлекся на нее! Удивительное свойство Эммы полностью перекрывать собой любую кипящую в душе революцию. Макс, наконец, сконцентрировал взгляд на кончике ее носа, а Пчёлкина тут же сделала вид, что не рассматривала его, пока он отвлеченно обводил взглядом комнату. – Скажи, а ты меня боялась? Эмма выпрямила плечи, тут же прикидывая, о каком моменте он именно говорит. Удерживала спокойный взгляд на его бледном лице. – О чем ты? И сжала губы, когда он иронично усмехнулся. Добавил с некоторым нажимом: – Тогда, после Афгана... Боялась, что я могу спятить или озвереть? Прищуренный взгляд заставил ее подобраться. Ощутить дрожь по спине. Серые глаза так и шептали: я знаю, что боялась. Но так ли это? – Не тебя. За тебя. И сейчас... Тоже испугалась. Она не могла до конца объяснить, почему вдруг сорвалась поздним вечером к нему. Почувствовала что-то? Если это так можно было объяснить. Макс помолчал. Кивнул, поворачивая голову и глядя на Эмму прямо. Она к тому моменту уже стояла около кресла, уткнув кулаки в бока. Смотрела обеспокоенно. Очень ей не нравился их диалог. Наверное, потому, что не понимала, с чего вдруг он завел эту тему. – Скажи одно... Ты была хотя бы чуть-чуть со мной счастлива? Она смотрела на него с замиранием сердца. Брови Карельского слегка хмурились, а лицо… Показалось в момент, что так просто было прикоснуться к нему, снять застывшую печать беспокойства, убрать морщинку на лбу. Может быть, даже вернуть былую хладнокровность... Да что угодно вместо этой пустоты. – Была. Господи, Макс, почему ты сейчас это спрашиваешь? Макс не знал, как правильно назвать это непонятное чувство внутри. Просто хотелось поговорить с ней. Душу облегчить. Сказать то, на что они не решались столько лет. Тонкие пальцы Эммы впились в подголовник кресла. Ждала ответа. – Для успокоения, наверное. Знать, что хотя бы на чуточку счастья я был способен. Я сидел долго, думал, что я вообще хорошего в жизни сделал? Хрен бы с ними, со всеми людьми, для вас, тех, кого я сильно любил… Нервы дернуло даже в коленях, ноги окатило холодными искрами. Жизнь безжалостно стегнула грубой веревкой кнута. Кто из бывших супругов покалечен ею больше? Эмма как сейчас помнила это ощущение. И смотрела не него абсолютно искренне. Их чувства, потерянные, заброшенные, переросли во что-то большее. Уважение к прошлому. Уважение к боли. Ты ведь любила его, Эмма. И как бы не хотела убежать от прошлого, ты будешь жалеть того, кого любила. Маленькие венки вздулись даже на сгибах больших пальцев. Ей теперь тоже было больно. Она думала. Бесконечно думала. – Я была во многом не права, Макс. Столько лет уже прошло… Но если у нас есть возможность принять все это и простить друг друга за все – давай это сделаем. Макс усмехнулся – вполне добродушно, облегченно – и вдруг… просто склонился к ее лицу, обвил пальцами за шею и всего на пару секунд коснулся ее губ своими. Почти невесомо, можно даже сказать целомудренно. Эмма, кажется, задохнулась, не понимая, как реагировать. Отпрянула ровно в тот момент, когда он сам отпустил ее. Все внутри перевернуло. Раскурочило. – За это извиняться не буду. Улыбнулся, что ли? Действительно улыбнулся. А Эмма лишь прикрыла губы ладонью. – Зачем?.. Смешок. Почти истерический. – Потому что все еще люблю. И нихрена мне не отвечай, ладно? Просто обязан был сказать. – Ты, случайно, не пил? – хмыкнула она. Да лучше бы пил, честное слово. Тогда можно было списать этот внезапный порыв на очевидное. Но тут все было куда глубже, сложнее, отчего стало не по себе. На какое-то мгновение ей показалось, что он так… прощается? Просто так бы не решился. Не стал. Ее глаза. Огромные, распахнутые. Полные удивления. Сомнения. Страха. Беспокойства. Всего сразу. Для него. Вроде столько недосказанности. Столько ревущей тишины было между ними. И одновременно столько смысла. От этого почти остановилось сердце. – Ты меня пугаешь, Макс. Что с тобой? Молчал. Он не мог сейчас сказать ничего. Хотя рот был полон под завязку всем, что объяснило бы все. Он буквально в шаге от смерти, но даже до сих пор не может признаться ей ни в чем. А как? Да потому что он все еще живой и еще осознает, каково ей будет услышать правду! Быть проклятым после смерти даже после всего ада в жизни казалось страшным. – Тебе домой пора. А то твой Пчёлкин всю Москву на уши поставит… – Да, поеду. – Ладно. – Ладно. Последний тактильный контакт – будто сейчас не оттолкнет, не скажет: «Приди в себя, идиот!» - взял ее руку, чуть сжимая тонкое запястье. – В прочем, прости меня. Она исключительно ничего не понимала. Или понимала настолько, что сейчас всеми правдами и неправдами хотела от этого откреститься. – Иди. И спасибо тебе, что ли… – Карельский, прекрати. У меня итак мозга за мозгу заходит. От внезапной мысли, возникшей в голове, стало не по себе. В глазах – странное сомнение. – Макс, – она качнула головой, всматриваясь в лицо мужчины так, будто он сейчас был единственным, кто понимал ее беспокойство. Быстрый смешок сорвался с губ и тут же умер. – Блин, просто скажи, что все будет нормально. Карельский сглотнул. Он снова на эти полчаса почувствовал себя живым. Почувствовал что-то, кроме пустоты и бездны разочарования, которая ну никак не могла умещаться в нем. Но каким-то образом уместилась. Что невольно наталкивало на мысль: а ведь если там так глубоко, значит ли, что границы его души куда шире, чем думалось? – Все будет нормально, Эммка. Обещаю. Напряженный взгляд темных глаз. В них благодарность. Стало немного легче. – Позвони, как доедешь… Как Юлька будет себя чувствовать. Лады? – Лады. Моргнула, едва уловимо улыбнулась. Махнула рукой, следуя к выходу из его квартиры. Походка была почти тверда. Будь уверенна, Эммка. Хотя бы ты.***
Пчёлкин нашел двоих специалистов предвыборных технологий, которым предстояло заняться избирательной кампанией Саши, о чем поспешил оповестить друга по телефону. Белый и сам думал о том, чтобы привлечь в свою команду спецов такого рода, поэтому попросил Витю привезти их к нему как можно скорее. Тот влетел в его кабинет спустя полчаса. Он жутко торопился, поэтому сразу вывалил на Белова как можно больше информации: – Короче, Сань, эти двое – круче всех! Ну, профессора, одним словом! Да что там профессора – волшебники! Их, кстати, Гудвинами зовут. Сколько они народу по всяким выборам протащили!.. И в Думу, и в эти... – пощелкал пальцами, будто бы помогло быстрее вспомнить, – мультиципалитеты... Тьфу, блин, язык сломаешь… Ну ты понял, да? В общем, люди толковые, сам увидишь – они там, в приемной у Людочки. – Ты что как на пожаре-то? – улыбнулся Белов. – Да меня люди в банке ждут, а я тут с твоими имидж... – Витя запнулся, но все-таки договорил почти по слогам: – Имидж-мей-керами! – А почему – Гудвины? Они что, братья? – Сань, да хрен их знает. Слышь, я побегу, а?.. – Ладно, беги, финансист! – махнул на него Белов. – Скажи там этим Гудвинам, пусть заходят. Пчёлкин выскочил из кабинета, а в двери появились двое мужчин лет тридцати. Они были удивительно похожи друг на друга. Оба невысокие, кучерявые, пухлые, круглолицые, в маленьких круглых очках – их вполне можно было принять за братьев. Единственное, что их отличало – это цвет волос. Один был черным, как смоль, второй – бледно-рыжим. – Гуревич, – представился один. – Двинкер, – кивнул другой. «Так вот почему Гудвины...» – догадался Саша. Он вышел гостям навстречу и пожал им руки. – Белов Александр Николаевич, прошу. Саша вернулся на свое место за столом, Гудвины сели напротив. Белов достал свой избирательный плакат и развернул его перед специалистами. – Ну, что скажете? Этот плакат ему нравился, а девиз для него – «Я научу власть отвечать за свои действия» – он вообще придумал сам. Рыжеволосый Гудвин, прищурившись, осмотрел плакат и мелко закивал: – Если я вас правильно понял, вы собираетесь строить свою избирательную кампанию на образе человека волевого, мужественного – словом, лидера? Посыл, по сути, верный, но слишком, как бы точнее сказать, агрессивный. Вы согласны со мной, Александр Николаевич? – Трудно сказать, – уклонился от ответа Белов. – Для меня это дело новое, поэтому я вас и пригласил. Второй имиджмейкер задумчиво подвинул плакат ближе к себе. Саша перевел внимательный взгляд на него. – С моей точки зрения, Александр Николаевич, нам следует дистанцироваться от образа человека, который живет в мире больших денег и всего, что с ними связано. Электорат обычно мало интересуют деловые качества кандидата. – Понимаете, у нас в России электорат голосует сердцем... – улыбнувшись, подхватил мысль партнера рыжий Гудвин. – Нам важно найти в вас те качества, которые позволят избирателям увидеть в вас человека. – Та-а-ак... – удивленно поднял брови Саша. – Получается, человека во мне еще поискать надо? Черный Гудвин бросил быстрый осуждающий взгляд на допустившего прокол собрата. – Боюсь, вы неправильно меня поняли... – прижав к груди пухлые ручки, замялся тот. – Понимаете, я имел в виду, что ваш имидж... – Да все в порядке. Ну давайте, предложите что-нибудь, где искать-то? – Безусловно – семья. Жена… – Дети! – подхватил второй. – Родители, друзья… – Биография, служба в армии... – Красивые человеческие поступки... – Увлечения, жизненные интересы, хобби... – Контакты в творческом сообществе... – Помощь детям, сиротам и инвалидам... – Забота о спортсменах... – Стоп-стоп-стоп!.. – Саша засмеялся, поднял руки и с шутливым отчаяньем помотал головой: – Куда ни кинь, везде компромат. Имиджмейкеры озадаченно переглянулись. – Тогда давайте начнем с семьи, – осторожно предложил рыжий. – Все-таки семья – это важнее всего. – Да, семья важнее всего... – задумчиво согласился Белов. Осталось только наладить контакты с семьей. Делов-то! После всего того дерьма… Легко сказать. Пока Гудвины накидывали беспорядочное количество дальнейших действий, и Саша кивал им в унисон, как китайский болванчик, Макс уже летел вверх по лестнице в приемную. – У себя? – быстро поинтересовался он у Люды, кивая на дверь кабинета начальства. – Да, только занят, у него там имиджмейкеры. – Кто? – выгнул бровь Карельский, особо, в прочем, не интересуясь подробностями. Людочка пару секунд подбирала простые слова, чтобы объяснить неизвестное всей бригаде слово. – Ну те, кто управляет имиджем фигур… – Понял. Скажи, что он мне нужен срочно. – Не терпит получаса? Или побольше, не знаю, насколько они там… – Нет. Люда вздохнула, разводя руками, и связалась с Беловым по селектору. – Александр Николаевич, к вам Максим. Говорит, это срочно. Ответа не последовало, но через пару секунд дверь распахнулась, и озадаченный в короткие сроки Саша, качая головой и выпучив глаза, вышел в приемную. Было и без слов понятно – Гудвины устроили для него нехилый мозговой штурм. – Можно сказать, ты меня спас, – хохотнул он, едва захлопнув за собой дверь. – Кстати, у меня к тебе дело, надо бы к Ольге сегодня смотаться… – Саш, не получится. Макс сам удивился своему столь прямолинейному отказу, так же его расценил и Белов. – Не понял?.. Морда кирпичом. Бить заготовленной речью без прикрас. Как учил себя сам. – Юлька сильно заболела. Нужно срочно уехать… – Да не проблема, нужен отгул на пару дней? – Нет, Сань, – Карельский царапнул зубами нижнюю губу, косясь на занимающуюся своими делами Людочку, – пару месяцев. Белый аж отшатнулся на шаг от удивления. – Что-то серьезное? – Ну, там хрень у нее какая-то с кровью, по Лениной линии. Короче, нужно проверить и все такое… В Питер полечу, уже обо всем договорился. Оставаться без одного из лучших людей прямо в разгар предвыборной битвы было не с руки. Да и в целом Макс сейчас мог проверять все и шерстить везде, и его деятельность была необходима. Но… – Помощь нужна? – Сам справлюсь, – попытался улыбнуться Карельский. – Так как, бригадир? Даешь зеленый свет? – Ну а у меня че, выбор есть? Это ж ребенок, Макс. Езжай, только если что – сам знаешь, придется прилететь. – Договорились. Крепкое рукопожатие, и Макс стремительно покинул офис Белого. Уже будучи в машине дозвонился до матери, поинтересовался, как долетели. Конечно, все было продумано еще несколько дней назад и тщательно спланировано. Теперь до Анны Сергеевны и его дочки ни одна сволочь добраться не могла. – Ты мне сама не звони, ладно, мам? Я сам с тобой свяжусь, – получив в ответ озадаченное согласие, Макс вывернул с Цветного и уже на максимально безопасном расстоянии набрал злополучный номер. Длинные монотонные гудки заставили пульс участиться. Мышцы заныли буквально до зубного скрежета, и Карельский вжался затылком в подголовник сидения, гипнотизируя свою руку, до побеления сжимающую руль. Вспотела, черт. Ладно, возьми себя в руки. – Ма-а-атушка-роща, – прохрипел удивленный голос Каверина на том конце, – Максимка, неужто соскучился? – Скорее, заскучал, Владимир Евгеньевич. Все люди живут как люди, а я все бегаю за кем-то… – он театрально вздохнул, придавая голосу настолько непринужденный тон, что Володя на какое-то мгновение отодвинул трубку от уха и смерил ее странным взглядом. – Нажрался, что ли?.. – Гениальная мысль! Хочу отдохнуть. Уеду в глушь, порасту тиной. – Ты че несешь, солдат? Контузию не вовремя схватил? – Городишко есть такое – Кременское. Неплохой, кстати, городишко… Но это неважно, – Макс следил за секундной стрелкой на наручных часах. Отводил взгляд, которого хватало ровно на три, максимум – четыре слова, и он снова приковывался к тонкой вздрагивающей полоске, нарезающей медленные, раздражающе медленные круги по циферблату. Едва слышимое тиканье словно отмеряло его скудный остаток. Давай, Макс, осталось всего ничего! Постарайся вложить в свой тон побольше насмешки и издевки. – Володенька, не хочу я у тебя шестеркой быть. У-воль-ня-юсь. По собственному желанию. Это было… Словно шилом под ребра. Каверин ощутил, как стремительно побагровело его скривившееся от гнева лицо. – Ты что, щенок, страх потерял? Карельский запрокинул голову и вдруг захохотал, жмуря глаза. – Угадал. А теперь прощай, вычеркиваю. Стекло в окошке – вниз. Мобильник – на асфальт. Крутой разворот – и хруст. Спина отдала тянущей болью. Как и затылок, и шея. Тело слегка лихорадило. Что ж… согласись, это было не так уж сложно? Макс медленно выпрямился, ощущая миллион иголок, впившихся в затекшие плечи. Глаза снова закрылись. Рот приоткрыт, ловил воздух сухими губами. Карельский замер и сидел, не двигаясь. Ждал, пока кровь снова разогреет сжатые в ледяные комья мышцы. Как хорошо, когда темно. Можно представить, что тебя здесь вообще нет. Будто все проходит мимо, а не сквозь тебя. Будто ты просто… наблюдатель. Хотя, теперь – да. До того момента, пока за ним не придут...***
Очередной предвыборной акцией Каверина был митинг в подмосковном городке – в том самом, где Володя впервые узнал о своем конкуренте. Впрочем, митингом это мероприятие назвать было сложно – несмотря на все старания организаторов, на городской площади собралось всего лишь два-три десятка любопытных пенсионеров – завсегдатаев такого рода мероприятий. Сбившись в тесную кучку, они терпеливо дожидались окончания выступления оратора обычно после этого раздавали сувениры, а иногда, если повезет, и подарки. – Сограждане! Демократия в опасности! К власти рвется криминал! – резким, чем-то похожим на собачий лай голосом выкрикивал в микрофон Каверин. – Мы обязаны сделать все, чтобы не допустить этого! Вор должен сидеть в тюрьме, а не в Государственной думе! При этом он то и дело яростно тыкал своей черной перчаткой в сторону избирательного плаката Белова. – Такова моя принципиальная позиция! – закончил, наконец, свою речь Каверин. – Помогите мне сегодня, и завтра вы увидите, как в России восторжествует справедливость! Его выступление завершили дружные аплодисменты дюжины стариков и старушек и двоих Володиных помощников. Передав микрофон одному из них, Каверин направился к своей аудитории и принялся пожимать им руки. Одну, другую, третью... – Молодец, Владимир! Так их, паршивцев! Мы за тебя! – с деланным воодушевлением восклицали бойкие старушки. Очередной старичок протянул ему свою сухую, узловатую ладонь, но Каверин вдруг остановился и замер, вглядываясь куда-то через его голову. Улыбка вмиг исчезла с его лица. Упрямый старик, что-то возбужденно бормоча, продолжал совать ему руку, однако Володя словно не замечал этого. На противоположной стороне площади стоял черный «Роллс-ройс», в его приотрытом окне Каверин разглядел Белова. Лицо Володи превратилось в злобную и жестокую маску. Саша понял, что его заметили. Легкомысленно сделав Каверину ручкой, бригадир демонстративно отвернулся и нажал кнопку стеклоподъемника. Поднявшиеся тонированные стекла скрыли его от глаз оппонента. – Сань, а почему – «вор»? Тебя что, короновали?.. – подколол Белова сидящий за рулем Активист. – Так он же жертва войны, Кирюх! Вот у него в башке все и перепуталось! – усмехнулся Саша. – Ладно, на зверюшек поглазели, поехали в Серебряный Бор... Автомобиль тронулся. На выезде с площади Белов обернулся и увидел, как по-прежнему неподвижный соперник провожал все тем же тяжелым взглядом его машину. Белый ехал на встречу с Зориным. Во-первых, чтобы сообщить, что управление их общим бизнесом он предает Вите, а во-вторых, Белов собирался обсудить с чиновником свои предвыборные дела. Впрочем, на какую-то серьезную помощь Зорина Саша не надеялся, однако что-нибудь дельное он подсказать, конечно же, мог. – И давно это ты в «Роллс-ройс» пересел? – встретил его вопросом Виктор Петрович. – Не очень, а что? Зорин жестом пригласил Сашу за довольно скромно накрытый чайный столик. – Так ведь тебе, Сань, теперь на «Волге» надо ездить или даже на «Москвиче». Чтоб к трудящимся поближе быть. – Мои спецы по выборам то же самое зудят... – усмехнулся Белов, усаживаясь в кресло. – Значит, и спецов успел подобрать? Молодец, к выборам надо относиться серьезно. Только знаешь, Сань, ты на них не очень-то рассчитывай. Они все теоретики, а в этих делах иногда надо действовать по интуиции. Ты себе больше доверяй. – И на тебя я могу рассчитывать? – Если что подсказать – пожалуйста! – Виктор Петрович добродушно развел руками. – Меня ведь за последние пять лет куда только не выбирали!.. – Ну да, опыт – великое дело, спасибо, – с нескрываемой иронией поблагодарил Белов. Зорин, впрочем, предпочел эту иронию не заметить. – Ты больше на пенсионеров нажимай, – с самым серьезным видом посоветовал он. – Поздравления там, письма всякие – они это любят... Все вышло именно так, как и предполагал Белов – Зорин однозначно дал понять, что для Сашиной избирательной кампании он и палец о палец не ударит. Виктору Петровичу был нужен компаньон из теневого бизнеса, а не из Государственной думы. Неприметный коммерсант, а не звезда политики. Нет, на помощь чиновника нечего рассчитывать, это было яснее ясного. Белов отхлебнул успевший остыть чай и неожиданно улыбнулся. – Знаешь, мне тут мои спецы ролик предлагают сделать, может, мне с тобой сняться? – задумчиво предложил он. – А что?.. Известный политик поддерживает молодого кандидата в депутаты... Ты как, фотогеничен? Чай попал Виктору Петровичу не в то горло, он поперхнулся, а откашлявшись, рассмеялся. – Все шутишь, Саша. Ну тогда дам тебе прекрасный повод посмеяться… В руки бригадира вдруг перекочевала листовка. Сверху шла броская шапка: «Братва рвется к власти!». Под ней помещалась эффектная фотография Белова. Саша, далеко откинув руку, с ледяным прищуром целился куда-то из пистолета. На нем была коричневая рубашка с закатанными рукавами и черный галстук – ни дать, ни взять штурмовик-эсесовец. Не хватало только повязки со свастикой на рукаве. Впрочем, любое мало-мальски живое воображение без труда восполняло этот пробел. Под фотографией был набран текст – всего-то два абзаца, в которых в лаконичных и весьма экспрессивных выражениях описывалась бандитская сущность главного Каверинского конкурента. Завершал листовку стандартный призыв к избирателям проявить гражданскую бдительность и «не дать бандиту усесться в думское кресло». – Ну как, смешно? – В целом? Нормально, – попытался сохранить нейтральность Белов. – Ну наконец-то, а то я уже волноваться стал... – Ничем тебя не проймешь, Александр. Учись, как надо работать… – А пусть докажут. Зорин скривился. – Не будь таким наивным, Саша. Кому и зачем они вообще нужны – эти факты? Дело ваших имиджмейкеров, господи, понапридумывали слов… Их дело петушиное: главное – прокукарекать, а там хоть вообще не рассветай!.. – Возьму на память? – хитро прищурился Белый. – Будем работать, Виктор Петрович. А дела наши вести теперь Витя Пчёлкин будет. Так что… – Понял, не дурак, – Зорин скрыл недобрую улыбку за чашкой чая. И через пару минут Саша покинул клуб в Серебряном Бору. Как ему казалось – навсегда. Со следующего дня команда Белова перешла к активным и решительным действиям. По дворам и квартирам избирательного участка стали ходить агитотряды весьма и весьма странного вида. Накачанные бритоголовые братки, затянутые в непривычные деловые костюмы и галстуки, прочесывали старые, обшарпанные дома подмосковных городков и поселков. Вооруженные блокнотами и авторучками они с видимым усилием подбирали нужные слова. Перепуганные до полусмерти такими гостями домохозяйки в большинстве своем отмалчивались, но листовки с Сашиным портретом брали. Кто побойчее, высказывали и претензии, и тогда братки с самым серьезным видом записывали их в свои блокноты. Окучивали доверчивый электорат и группами. Подкатывали к лавочкам, на которых кучковались старушки, на машинах, доставали полиэтиленовые пакеты с крупой, консервами, печеньем, шоколадом и одаривали этим богатством всех без разбора. Кроме пакетов, бритоголовые Санта-Клаусы вручали опешившим старухам поздравительные открытки с портретом Белова. Ответной реакции от Саши люди Каверина не дождались. У имиджмейкера Володи, как он считал, были все основания быть довольным собой. Спектакль с погромом в типографии был разыгран как по нотам, а удар, нанесенный по Белову на пресс-конференции, получился и эффектным, и мощным. Так что теперь он полагал, что сопротивление главного конкурента можно считать подавленным. Джокер в лице Артура Лапшина сыграл свою роль – наличие живого свидетеля бандитского прошлого Белова наверняка заставит того поприжать хвост и умерить свои наглые амбиции. А то и вовсе сняться с предвыборной гонки. Поэтому свой доклад непосредственному начальнику – подполковнику Введенскому – имиджмейкер Каверина позволил себе сделать удобно и непринужденно, сидя напротив него в кресле. Собственно, на доклад его сообщение походило мало, скорее это больше напоминало обычный профессиональный разговор двух коллег. – Я думаю, на публичные дебаты он не решится. Игорь Леонидович явно не разделял уверенности своего подчиненного. Уж он-то знал Белова как облупленного. – Решится, можешь не сомневаться, – хмуро возразил он. – Это у него последний шанс, – выдвинул ящик стола и достал видеокассету. Задумчиво покрутив ее в руках, отдал ему: – А вот это должно его притормозить... – Это что? – Мапет-шоу... – хмыкнул подполковник. – Организуй-ка ему просмотр. Прямо сегодня... Фээсбешные записи, несмотря на позднее время, вызвали у бригадиров неподдельный интерес. Пленку просмотрели от начала до конца, благо, что длилась запись не больше четверти часа. Все эпизоды были небольшими, зато охватывали огромный период – без малого восемь лет! Ни Космос, ни Витя не могли даже предположить, что их деятельность так долго и так тщательно фиксировалась «государевым оком» спецслужб. Зато у Эммы были полные основания задуматься. Долго, слишком долго она оттягивала разговор с Сашей после встречи с Генераловым. Когда запись кончилась и экран запестрел рябью, Космос выключил телевизор и поднялся с дивана. – Да, Космос Юрьевич, предчувствия тебя не обманули... – озадаченно пробормотал он, почесывая затылок. Пчёлкин, игнорируя хмурый взгляд жены, отпил из плоской коньячной бутылки и повернулся к Белову: – А ты что скажешь, бригадир? Саша упрямо сдвинул брови: – По мне – надо царапаться. – А смысл? – с сомнением покрутил головой расхаживавший по кабинету Космос. – Тебя, Сань, по-любому туда не пустят. Ты им нужен в тени. Они же формально все чистые, а ты получаешься – паршивая овца. Пусти тебя в публичную политику, все основы зашатаются. – Да понятно все, но мне по барабану, серьезно, – хмуро и решительно взглянул на него Саша. – Я лично готов идти до упора. Но один решать я не могу. Это касается и вас тоже, поэтому, если скажете «нет» – я торможу. Тогда все остается, как договорились, и мы все тихо и мирно войдем в третье тысячелетие. Либо мы заставим их себя уважать! По-любому заставим!.. Эмма тяжело вздохнула. Громко. Встретилась взглядами с мужем, и он качнул головой. Вспомнил их тревожный недавний разговор. Ну, что ты молчишь? Это твой шанс. На лицах обоих застыло одно и то же выражение мучительного раздумья. Это показалось Белому забавным. Он приземлился рядом с молчаливой девушкой и легонько задел ее плечо кулачком. – Что? Дамы вперед? Вещай, Лёва. Чувство, будто на бочонок с порохом посадили и дали спички поиграть. Эта мысль вызвала один слишком громкий смешок. Эмма приоткрыла рот. Потом закрыла и какое-то время просто смотрела. – Если хочешь знать мое мнение – я против. – Аргументируй. – Сань, это, – она кивнула на шипящий экран телевизора. Один вид рябящего экрана нервировал. Пчёлкин молча понял посыл и отключил его, – это только часть того, что они могут предоставить. А теперь вспомни все наши махинации. Брынцалов, Гаго… А еще мы с Витей. И поверь – у них есть доказательства. Если не видео, то фото и аудио точно. Белый нисколько не поменялся в лице, а только указал подбородком в сторону стенда, где красовалась листовка «Братва рвется к власти». – Ничего не стоит списать на фотомонтаж. – Не глупи! – не выдержала Эмма, но тут же взяла себя в руки. – Космос абсолютно прав. Они не дадут тебе пройти, пойми ты это! До самого конца будут вставлять тебе палки в колеса, и я это знаю. – Откуда? – От одного нашего общего помощника. И сейчас не в этом дело. А в том, что все вышестоящие против тебя. – А кто сказал, что будет легко? Покусаемся. – Я не знаю, как с тобой еще говорить… – не хотелось повторять очевидные факты о Каверине. Девушка и так понимала, что это не стало бы весомым аргументом для Белова. К огромному сожалению. – Если ты пытаешься снова опустить Володю в чан с дерьмом – ладно, флаг в руки! Но ты уверен, что тебе это ничем не аукнется? Бригадиры молча переглянулись. – Ну он че, стрелять в меня будет? – со смехом развел руками Саша. – А если?.. – Эммка, кончай разводить эти бабские сопли. Ей богу, замужество не пошло тебе на пользу. – Ты просил высказаться? Я высказалась. – Дорогая жена, – наконец, подал голос Витя, – я уже тебе говорил – за нами не заржавеет. Прекрати накручивать себя и его заодно. Да, ситуация дерьмо. Но когда мы из него не выбирались? – тут он не выдержал, расплылся в лукавой улыбке и принялся, дурачась, рассуждать: – Сань, допустим, ты становишься депутатом... Потом ты становишься президентом, делаешь меня министром финансов, Эммку – министром спорта, и она успокаивается. – Вить! – укоризненно посмотрела на него девушка, но тут же плюнула на любые расчеты, что мужчины ее услышат. Стремительно поднялась с кресла и двинулась к двери. – И куда ты? – окликнул ее Пчёлкин. – Пойду пообщаюсь с себе подобными, – намекнула она на Людочку, – раз меня никто не видит и не слышит. Стоило двери за ее спиной смачно захлопнуться, Витя развел руками: – Я ее обидел или что? Мужчины грустно усмехнулись. – Бог с тобой, Пчёл, – саркастично отозвался Белый, – как можно обидеть того, кого не видно и не слышно… Нет, я понимаю, она переживает… – тут же осекся, задумчиво кусая губы и глядя на закрытую дверь, – Кос, про какого общего помощника она говорила? Космос ответил не сразу. Он отвел взгляд, пожевал губы, усмехнулся каким-то своим мыслям... А потом вдруг мягко и чуть озорно улыбнулся другу: – Хочешь, Сань, я тебе притчу расскажу? Про двух лягушек... – Помню я ее... Поймите, пацаны, только поймите правильно… – Белый медленно отошел к окну, играя сигаретой в пальцах, – даже если нас сольют, мы обязаны отыграться. Хрен с ним, с результатом. Эмма права – компромата на нас может быть до жопы. Но теледебаты – это последний шанс. И чем черт не шутит, а? Друзья быстро переглянулись – их аргументы ему нужны были только для вида – и лишь согласно кивнули. – Кос, звони своему гуру Антону, нужна кое-что нахимичить. Если бригадиры были обеспокоены одним, то голова Каверина обещалась взорваться от переизбытка постоянных раздумий. Сука Карельский был его первостепенной головной болью. В предстоящих теледебатах Володя был уверен на тысячу процентов – растоптать с таким компроматом и с такой поддержкой Белова было раз плюнуть. Но Макс… Макс представлял для него почти потенциальную угрозу. Этакая гнида, которую нужно было срочно, в критически короткие сроки раздавить. Так, чтобы ни одна живая душа его по кусочкам не собрала. Конечно, он потерял великолепное оружие в своих руках. Своенравное, опасное оружие, которое предпочло сломаться и грозилось размозжить его, Каверина. В случае осечки на выборах – конечно, это маловероятно, но все же – нужен был человек, способный исполнить обязанности Карельского. Пойди, найди теперь такую машину! И все же удача в этом месяце явно была на стороне бывшего опера. Потому что уже к вечеру перед ним лежал нужный номер…***
Удобно устроившись в кольце сильных рук, Алиса прикрыла глаза, опуская голову на сильное и твердое плечо мужа. Зеленые глаза быстро пробежались по строчкам книги, которую Активист любил перечитывать время от времени. Пальцы его руки сами по себе пропускали между собой светлые локоны. Шелковые, такие мягкие, он едва ощущал их прикосновения своей кожей. Заметив, что Алиса начала клевать носом, мужчина лишь улыбнулся. – Как насчет сказки на ночь? – Муж, ты не перестаешь удивлять меня с каждым днем… Москвич, беспардонно толкнув дверь в хозяйскую спальню, замер у порога, поочередно оглядев Головиных. Кирилл отрицательно покачал головой. Зато Алиса, открыв глаза, улыбнулась и постучала ладошкой по плотному пледу. – Иди ложись, пупс. – Нет! – тут же откликнулся Активист. Но Москвич уже запрыгнул на постель, тяжело приминая лапами мужские ноги. – Я не понял, с каких это пор я для него не авторитет? – Почему? – хитро прищурилась жена. – Просто что касается сна – он слушает маму. – Я в шоке! – Ты что-то говорил про сказку на ночь? Москвич повел ухом, вытянул вперед лапы и положил на них мордочку, явно заинтересовавшись тем, о чем завела речь хозяйка. Блондинка переместила голову на мужскую грудь и подняла глаза на мужа: – Смотри, ребенок тоже хочет послушать. Голова Алисы чуть приподнялась – Активист обреченно вздохнул. А потом над ее головой раздался глубокий мужской баритон. За полчаса Головин вспомнил только стихи, которые учил или читал в школьные и академические годы. Когда те заканчивались, он сам придумывал строки, объединяя произведения с одинаковыми размерами в одно большое целое. Алиса и Москвич слушали его, изредка приоткрывая глаза, чтобы понаблюдать друг за другом, и девушка тихонько улыбалась. Активист аккуратно поправил одеяло на ее плече, медленно усыпляя жену. И вдруг сквозь наплывающий сонный туман блондинка услышала звонок телефона. Головин зашевелился, дотягиваясь свободной рукой до прикроватной тумбочки. Незнакомый номер заставил помедлить с ответом, но в итоге палец все же нажал на зеленую кнопку. – Да?.. Алиса приподнялась на локтях, озадаченно глядя на стремительно меняющееся лицо мужа. – Я понял. Скоро буду, – он спешно сбросил вызов и поднялся с кровати, чем вызвал недоумение девушки. – Головин, ты куда? – Ложись, засыпай, Лиса, – Активист быстро склонился к ней, запечатал на губах поцелуй и двинулся к шкафу. – Мне отъехать надо. Алиса глянула на часы. Почти два часа ночи. – Куда? Ты время видел?.. – Все нормально. Это ненадолго.