Папа

До конца праздника Цзинь Гуаньшань больше не предпринимал попыток забрать Цзинь Лина себе, а Не Минцзюэ неустанно шутил о том, что Цзян Чэн теперь — молодой папаша. Его не успокаивали выговоры Лань Сиченя и Не Хуайсана, и Цязн Чэн серьёзно пожалел о том, что вообще знает этого человека. Не стоило с ним тогда спать. После окончания праздника в Пристани Лотоса осталась госпожа Цзинь и — на удивление всему миру заклинателей — Не Хуайсан. Цзян Чэн приказал подготовить им покои, отдал Цзинь Лина на руки госпожи Цзинь, прочитал ей целую лекцию об уходе за этим ребёнком, приставил к ним всех нянечек и лекарей, а потом ушёл спать. Ему страшно хотелось лечь на постель, закрыть глаза и отключиться суток на двое, но, конечно, спал он беспокойно: часто просыпался и как минимум три раза за ночь, крадясь по собственному дому, чтобы никто не заметил. ходил тайком проверить как там а-Лин. А от Не Хуайсана избавится не вышло. Он каким-то чудом уговорил своего брата позволить ему остаться, и как бы Цзян Чэн не пытался вывернутся, чтоб запретить подобное, ссоры с Не Минцзюэ не хотелось. Видимо могучий и грозный Чифэнь-цзюнь порой всё-таки не мог отказать своему драгоценному младшему брату. Из-за усталости и того, что, кажется, Не Хуайсан а-Лину понравился, Цзян Чэн смирился быстро. На утро завтракали они все вместе. Когда Цзян Чэн зашёл в залу, Цзинь Лин сразу же заметил его и потянул в сторону дяди свои ручки, улыбаясь от уха до уха. Он порывался поползти к Цзян Чэну, но госпожа Цзинь удерживала его, опасаясь, что её драгоценный внук поранится. Тогда а-Лин просто заплакал и громко пукнул. Он вообще по какой-то необъяснимой причине любил пукать. Не Хуайсан изо всех сил старался не смеяться, а Цязн Чэн подошёл к госпоже Цзинь и та, с неохотой, передала ребёнка ему в руки. А-Лин тут же успоколися, дёрнул дядю за прядь чёлки и радостно рассмеялся. Госпожа Цзинь поникла и будто бы слегка посерела от расстройства, но старалась не показывать этого. Вообще, в отличии от Цзинь Гуаньшаня, госпожа Цзинь, по меркам Цзян Чэна, была неплохим человеком. А в своих сыне и внуке она души не чаяла, несмотря на свой непростой и твёрдый характер. Суровая, гордая и упрямая заклинательница, госпожа Цзинь в общении со своими детьми старалась не показывать этих своих качеств и делала всё, чтобы им было комфортно и спокойно. Она не давила, не приказывала и, порой, слишком часто потакала им. Госпожа Юй такой не была. Когда Цзян Чэн только забрал Цзинь Лина из Башни Кои, он никак не мог понять, что делать и как себя вести с ребёнком. Он много думал о своём детстве, о холодной, вспыльчивой и властной матери и об отстранённом отце. Он любил их. Всегда любил. Но никогда не чувствовал себя любимым ими. Никогда не чувствовал себя в безопасности рядом с ними. Постоянно ждал упрёков, замечаний, сравнений с кем-то более успешным, чем он сам и, конечно, того, что между родителями вот-вот вспыхнет ссора. Тогда, тренируясь пеленать на полене, Цзян Чэн твёрдо решил, что сделает всё возможное, чтобы как человек, воспитывающий а-Лина, не быть похожим на своих родителей. Он решил, что будет стараться изо всех сил, чтобы Цзинь Лин чувствовал себя рядом с Цзян Чэном любимым, защищённым и важным. Так, как сам Цзян Чэн чувствовал себя рядом со своей шицзе. Это будет правильно. Этого бы хотела шицзэ для своего драгоценного эрцзы. И это оказалось очень непросто. Характером Цзян Чэна пошёл в мать, а война, потери и въевшаяся в кости ненависть к клану Вэнь, сделали его ещё вспыльчивее и подозрительнее. Он стал более замкнут и старался держать под контролем абсолютно всё, что происходило вокруг (и во всём Юньмэне). Это страшно выматывало, выжимало буквально все соки и расшатывало нервы, от чего он становился раздражительнее и иногда срывался. После каждого такого случая Цзян Чэн передавал племянника на руки нянечкам и лекарям, а сам погружался с головой в дела, не забывая укорять себя за несдержанность. Но он старался. Изо всех сил, на пределе своих возможностей, старался измениться и сделать а-Лина счастливым. Из любви к нему, из тоски по его матери и из страха его потерять. Вот только за все эти годы Цзян Чэн стал подобен калёному железу. Словно меч, он был закалён в огне, которым горела в тот день Пристань Лотоса и крови всех тех, кто пал защищая её. Это помогло на войне. Спасло его от помешательства после смерти сестры и брата. Но было до смешного не нужно в воспитании детей. Он разучился быть мягким, спокойным проявлять свои чувства и, тем более, говорить о них. На поле боя было проще. Там, под звон мечей и крики сражающихся, он умел оставаться предельно спокойным и собранным, чтобы анализировать ситуацию и отдавать приказы. Там, стоя меж трупов и крови, он был подобен Будде и чувствовал на своих плечах ответственность за жизнь каждого человека в пурпурном ханьфу, с лотосом на спине. Детская на поле боя была решительно непохожа. Цзян Чэн вообще детей никогда не воспитывал, а к громким звукам и слезам проникся отвращением. Иногда, глядя в зеркало или своё отражение в воде, Цзян Чэн видел в себе свою мать. Тот же взгляд, те же привычки, тот же тон голоса. Это пугало. Заставляло ненавидеть и даже бояться самого себя. Госпожа Цзинь умела быть и госпожой и любящей бабушкой. Не Хуайсан, как оказалось, прекрасно ладил с детьми, был терпелив, спокоен и дружелюбен, никогда не теряя самообладания. А-Лин был от них обоих в восторге. Он любил сидеть у них на руках, рисовал им что-то показывал свои игрушки и пытался что-то рассказать. Но всё-таки во время еды а-Лин всегда усаживался на колени к Цзян Чэну. Покручивал Цзыдянь на его пальце, дёргал за волосы и ворот одеяний и игрался с бубенчиком очищения. Пальцы Цзян Чэна вообще были его любимой игрушкой. Длинные, тонкие и сильные, с мозолями и маленькими шрамами. А-Лин любил их сгибать и разгибать, скрещивать, выворачивать, оттягивать, дёргать и что-нибудь ими делать. Например, ему очень нравилось чесать себя пальцами дяди и ковырять ими в носу. Цзян Чэн смиренно терпел и легко улыбался, пока Не Хуайсан и госпожа Цзинь прятали умилённые улыбки за пышными рукавами. Госпожа Цзинь провела в Пристани Лотоса полтора месяца, а затем её срочно вызвали в Башню Кои. Она уезжала с сожалением и тоской во взгляде, с материнской ласковой настойчивостью просила Цзян Чэна позволить Не Хуайсану остаться и помогать, убеждала, что сам Цзян Чэн тоже отлично справляется и она гордится ими обоими. Цзян Чэн её просьбу выполнил и Не Хуайсана прогонять не стал. Но он не мог доверять Не Хуайсану а-Лина так, как госпоже Цзинь. Теперь Не Хуайсан мог проводить время с ребёнком только в присутствии Цзян Чэна, который пристально и цепко, словно ястреб на охоте, следил за каждым движением, жестом и словом молодого господина Не. Тот тактично старался не обращать на это внимания, продолжая развлекать Цзинь Лина всеми известными ему способами, не жалея своих сил и вееров, к которым у а-Лина проснулась особая страсть. К слову, стоит отметить, что детская комната Цзинь Лина была соседней с покоями Цзян Чэна, несмотря на все правила и обычаи. Пока госпожа Цзинь гостила в Пристани Лотоса, а-Лин жил с ней, но когда она уехала всё вернулось на круги своя — Цзинь Лин жил в покоях Цзян Чэна. Так что, до этого Не Хуайсан мог укачивать и укладывать а-Лина, но, теперь, он узнал, что всем, кроме трёх доверенных слуг, было запрещено приближаться к покоям главы и его сына ближе, чем на дюжину шагов. Исключениями были те случаи, подобные тому, что случилось на празднике в честь восстановления Пристани Лотоса. А ещё до того дня Не Хуайсан не слышал, чтобы кто-то звал Цзинь Лина сыном Цзян Чэна. Оказалось, что уже все люди Пристани Лотоса и даже всего Юньмэн, в тайне и шёпотом звали Цзинь Лина сыном Цзян Чэна, но сам Цзян Чэн, узнав об этом, издал официальный указ, запрещающий так выражаться. Не Хуайсану это показалось смешным и абсурдным, но вскоре он понял, почему Цзян Чэн так поступил. Понял раньше, чем оказался к этому готов. В тот день у а-Лина поднялась температура. Он беспомощно хныкал во сне, хватался за всегда ледяные пальцы взволнованного Цзян Чэна и дрожал. Как и все лекари, справедливо обвинённые в том, что они не доглядели за здоровьем молодого господина. Цзян Чэн приказал им всем всыпать по пять ударов палками. Сам он взял племянника на руки, приказал Бо Ли приготовить целебные отвары и поспешно удалился в свои покои. Температуру старались сбить всю ночь, Цзян Чэн успел отправить за лучшим лекарем страны, отдать пару приказов о казни и быстро передумать, отменяя их. Не Хуайсан, взволнованный, испуганный, тогда, вопреки всем правилам и запретам, сидел у дверей личных покоев Цзян Чэна, вслушивался в топот по ту сторону двери и молился все богам, каких только знал. Пару раз, когда кто-то заходил внутрь, он мельком видел как Цзян Чэн мечется по комнате из стороны в сторону. «Словно разъярённый тигр» — подумалось Не Хуайсану в первый раз, когда он это увидел. Но спустя несколько часов, он понял что тигр был не в ярости. Он был в ужасе. Метался по своим покоям, бессильный, испуганный, пока последний дорогой его сердцу человек дрожал в лихорадке у него на руках. В тот день сердце Цзян Чэна обливалось кровью от страха и беспокойства. В тот день сердце Не Хуайсана почти разбилось от боли за них обоих. На рассвете Не Хуайсан отослал мешавшихся слуг и лекарей, а после, несмотря на строгий запрет Цзян Чэна, вошёл в его покои. Он забрал а-Лина из рук бледного и осунувшегося Цзян Чэна, не обращая внимания на его уставший, недовольный и возмущённый взгляд, после чего уложил самого Цзян Чэна в постель. Тот упорствовал, пытался забрать племянника себе, а после встать с кровати, но от усталости, стресса и страха у него не осталось сил даже на то, чтобы повысить голос. Не Хуайсан, осуждая самого себя, решил, что растрёпанный Цзян Чэн выглядит совершенно очаровательно и даже мило. Пока он укачивал ребёнка, Цзян Чэн внимательно следил за каждым движением Не Хуайсана, но, в итоге, забылся беспокойной дрёмой. Ближе к полудню температура а-Лина спала и он тоже задремал. Не Хуайсан переодел мальчика в сухую одежду, уложил в люльку и, улыбаясь, начал тихонько её покачивать и напевать колыбельную. Он не заметил, но недавно проснувшийся Цзян Чэн внимательно за ним наблюдал. Он не знал этого, но Цзян Чэн, впервые со дня смерти шицзэ и окончания осады горы Луаньцзан, чувствовал себя спокойно. Они оба не знали этого, но сейчас, глядя на Нэ Хуайсана и Цзинь Лина, растрёпанных, в нижних одеждах, уставших и улыбавшихся, Цзян Чэн сам легко улыбался. И в этом было всё. И это было началом конца.