***
Он никогда не забудет, как сердце Тони… Остановилось. Вот так просто. Мгновение назад оно ещё билось, медленно и неровно, но билось, шумом отдаваясь в ушах Питера и заставляя с каждым разом его вздрагивать, а через секунду осталась лишь тишина, которая звенела, и звенела, и звенела в голове Питера, вызывая ужасную боль, которая не оставляла его следующие шесть часов. После этого краткого мига Тони не стало. Питер снова переместился на кладбище, но в этот раз там были не просто зелёный дым и безжизненные надгробия. Это было старое кладбище, которое он однажды видел во время школьной поездки; кладбище, которое, как говорят, стало пристанищем для сотен солдат, которые сражались во времена Гражданской войны. Всё, что видел сейчас Питер, — ряды потрескавшихся камней, на одних были имена, на других — нет, и в центре всего этого гордо возвышался мемориал в честь Тони, в холодный камень которого было заключено его сердце-реактор. — Я думал, ты не повторишь моих ошибок, — прорезал воздух голос Тони, Питер не мог отвести глаз с высеченных на камне букв. Тони, казалось, стоял позади, где-то в шаге от него, и Питеру отчаянно хотелось обернуться и посмотреть на него, но он просто не мог. — Я думал, ты лучше меня, Питер. Последнее слово, его имя, вибрацией отдалось в морозном воздухе, звук голоса куда-то переместился, и вдруг не осталось ничего, кроме Тауэрского моста, утопающего в зелёном дыму, и знакомого силуэта, стоящего всего в нескольких десятках сантиметров от него. Тело Питера инстинктивно приняло боевую стойку. — Я думал, ты не доверишься Квентину Беку, — раздался голос Бека, легко разрезавший окутывающий их дым, словно нож, вошедший в масло, но всё по-прежнему осталось неизменным. Ни дронов, ни иллюзий, ничего, кроме зелёного цвета. Мышцы Питера затряслись от изнурения, как желе, ноги подкосились. Он едва удерживал равновесие, но не сдавался, отказываясь показывать свою очевидную слабость. Дым начал рассеиваться, постепенно открывая его взору стоящего на другом конце моста человека, но Питер почему-то не мог его увидеть. Он видел лишь кристально-чистые глаза, которые, казалось, смотрели ему прямо в душу, уничтожая её одним взглядом. — Ты должен проснуться. Рванувшись, он проснулся с громким и пронзительным криком, который, казалось, отскочил от стен и на секунду ошеломил его. Питер только сейчас понял, как сильно у него болят глаза, а щёки и подбородок стягивает от высохших слёз. Мышцы по-прежнему дрожали, но боль была сильнее, более реальной, и лёгкие вдруг как-то сжались, перестав вбирать в себя воздух. Он попытался сделать вдох, это стоило ему больших усилий, но всё же удалось, хоть вдох вышел рваным и судорожным, он продолжал, продолжал и продолжал попытки глотнуть ещё воздуха, не в силах остановиться и… — Питер. Смотри на меня, малыш. — Услышал он нежный, но уверенный голос, его тембр так успокаивал, проникая глубоко в сознание, что Питер неосознанно поддался его чарам. Он старался делать то, что ему велят, но это было так чертовски тяжело, он мог лишь дышать, и даже одно это действие выбило его из какого-никакого равновесия, и о боже, он скоро отключится, как и в предыдущие несколько раз, и Мэй нет рядом, она его не разбудит и не спасёт, и… — Слышишь моё дыхание? Питер! Слышишь моё дыхание? — Резкий кивок. — Хорошо. Старайся дышать так же. Я сделаю вдох, ты повторишь и постараешься вдохнуть как можно глубже, хорошо? Снова кивок. Питер услышал тихий вдох и попытался повторить. Лёгкие жгло огнём, но он не позволил боли отвлечь его. Вдох, да. Он может это сделать. — Задержи дыхание. Я выдохну. Попробуй выдохнуть со мной. Питер весь сосредоточился на чуть более громком выдохе, тепло коснувшимся его кожи, и постарался сделать так же, правда, постарался, но не смог, он задыхался… — Питер, я с тобой, слышишь меня? Я рядом, Питер. Не спеши, у нас есть время. Нет, у нас нет… — Да, есть. Я снова сделаю вдох. Пожалуйста, попробуй тоже вдохнуть, — почти прошептал голос, так нежно, так тихо и так заботливо, что Питер просто был обязан попытаться. Он не хотел разочаровывать Голос. Медленно-медленно его дыхание успокаивалось, становясь глубже и ровнее. Лёгкие всё ещё жгло, но это было хорошее ощущение, похожее на то, когда ты выныриваешь из почти двухметровой глубины. Он наконец перестал задыхаться, слух стал острее, как и зрение, ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. На кровати сидел Квентин и напряжённо смотрел на него с выражением лица, полным беспокойства (заботы?) и страха. Его взгляд был прикован к Питеру, брови сведены к переносице, волосы растрёпаны ото сна, и, когда Питер опустил глаза, он заметил, что его рука лежит в руке Квентина: пальцы переплетены, большим пальцем Квентин поглаживал его кожу. Ладонь Питера была мокрой от пота, как и всё его тело, но Квентину, казалось, было всё равно, он ободряюще сжал её. — Ты кричал во сне, — сказал он не сводя с Питера глаз. — Когда я пришёл к тебе, ты метался по кровати и задыхался. Я пытался тебя разбудить, но ничего не получалось. Это, — он снова так же нежно сжал его руку, — помогло. — Прости, — пробормотал Питер, поднеся свободную руку к лицу и протерев кулаком глаза. Он чувствовал себя так глупо за то, что показал Беку, насколько он слаб, глупо за то, что позволил ему увидеть, как временами ему бывает невыносимо, но в то же время… Не похоже, чтобы Бек возражал, верно? Гораздо хуже. — Всё в порядке, — прошептал Квентин, и его голос вновь прозвучал так нежно, так непохоже на него. Так непохоже на человека, которого Питер встретил в Европе. Так непохоже на человека, день назад стоявшего у него в пороге. — Всё хорошо. По-крайней мере, это сработало, да? Я думал, ты задохнёшься. Да, иногда он был к этому близок. — Никогда такого не было. Не знаю, что сегодня произошло. Наглая ложь, и он это знал, но всё-таки надеялся, что Квентин этого не заметит. Нет, тот точно заметил, но ничего не сказал. — Может, постараешься снова уснуть? Или, может, ты хочешь, не знаю… Чаю? Питер чуть не фыркнул. Чёртов чай. Он предложил ему выпить грёбаный чай. Эй, по крайней мере, он старается помочь, нет? — Думаю, не стоит. Мне нужно поспать, — ответил Питер, медленно освобождая руку Квентина из своей мёртвой хватки. Наверняка останутся болезненные следы — он определённо растянул сухожилия, — но Квентин, вроде бы, не возражал, он лишь убрал от него руку, всё так же пристально смотря на него. — Хорошо. Сказав это, он встал, в последний раз окинув Питера взглядом, и подошёл к двери. Питеру хотелось поговорить, сказать хоть что-нибудь, но он так устал и продрог и был так, так изнурён, что снова откинулся на подушку, стоило двери закрыться. Часы, стоявшие на тумбочке, моргнули, мерцая красным: 3:23, Питер отбросил одеяло — просто на всякий случай — и через силу закрыл глаза. Боже, это будет долгая, долгая ночь.***
Его сон без сновидений прервала тихая мелодия будильника, раздавшаяся в слегка холодной комнате, — значит, уже половина седьмого. Питер моргнул, едва-едва разлепив тяжёлые веки, и сел. Всё тело ломило, голова раскалывалась, и единственное, на чём он мог сосредоточиться, — это то, что он хочет, очень хочет есть. В желудке нестерпимо ныло, он сполз с кровати Мэй, натянул штаны, которые он по-прежнему подкатывал на щиколотках, и поплёлся на кухню, слегка подрагивая. В его голове промелькнула мысль, что оставлять окно открытым на ночь было плохой идеей. Закрыв за собой дверь, он заметил стоящего к нему спиной у окна Квентина. Как показалось Питеру, тот скрестил руки на груди и смотрел куда-то вдаль. На нём были старые шорты Питера, плотно облегающие его крепкие бёдра, и серая толстовка, которую Питер ни разу не надел; он едва вспомнил, что выбрал неправильный размер, но так и не выбросил её, хотя вскоре приобрёл себе подходящую. Питер впервые увидел на нём что-то, что не облегало его тело, как латекс, эта толстовка была даже немного ему велика, судя по тому, как его длинные руки утопали в рукавах. Питер негромко кашлянул, привлекая внимание Квентина. Тот повернулся к нему и вопросительно взглянул. Он всё так же мягко смотрел на него, но это была немного не та нежность, которую Питер видел на его лице несколько часов назад. — Подумал, что надо бы приготовить завтрак, — сказал он, в его голосе отчётливо была слышна неловкость. Квентин молча кивнул, подождал, пока Питер пройдёт на кухню, и направился следом. Питер уже открыл огромный холодильник и начал осматривать полки. Холодильник был намного выше него и такой глубокий, что ему приходилось засовывать в него руку наполовину, чтобы что-либо достать. От укуса паука его аппетит вырос до аппетита легиона заводских рабочих, и вскоре после того, как Мэй узнала о его сверхспособностях, она купила им холодильник в три раза больше прежнего, чтобы у них было место для всех продуктов, которыми должен питаться среднестатистический подросток и по совместительству Человек-паук. После Щелчка у него появились некоторые проблемы с питанием, так что их необъятных размеров холодильник стал почти бесполезным, а после Лондона он вообще практически перестал есть. Питер мог ходить с громко урчащим желудком несколько часов в день, но не мог это исправить. Ему надо бы найти какой-то способ, да поскорее, потому что недостаток еды ослабит его, а это в любом случае плохо, но особенно плохо, когда ты Человек-паук. — Будут какие-то особые пожелания, или хлопьев с молоком достаточно? Ему не нужно было поворачиваться, чтобы почувствовать, как Квентин поднимает на него взгляд, чтобы посмотреть на него с привычным удивлением в глазах. — Хлопьев достаточно. Питер кивнул и принялся готовить им завтрак: подогрел молоко, насыпал хлопьев в две тарелки и одновременно с этим поставил чайник на огонь. Он терпеть не мог завтракать без чая, и ничто не могло это изменить. Мэй пыталась его уговорить не пить его чай каждый день, ради его же здоровья, но когда заметила, что тот с каждой неделей становится всё худее и худее, бросила все попытки и радовалась тому, что он хотя бы ел, неважно что. Кстати, у них ещё оставался в шкафчике кофе, и раз он понравился Квентину, то, может, тот будет не против тоже выпить его на завтрак. — Питер? Питер отвернулся от плиты и взглянул на Квентина, застенчиво стоявшего у порога кухни. Его руки были спрятаны в глубокие карманы толстовки, а загорелые ступни резко выделялись на фоне белой кухонной плитки. Питер вскинул бровь, намекая, что он слушает. — Как часто это бывает? — как-то тихо спросил Квентин, но голос его был твёрд, а пронзительные глаза пристально смотрели на Питера, отчего у того возникло острое желание сбежать. Его глаза напомнили ему Бека из кошмара. «Я думал, ты не доверишься Квентину Беку». — Иногда, — легко солгал он, разливая горячую воду по кружкам. — Иногда по ночам бывает так, как вчера, но обычно мне ничего не снится. — Лжец. За эти полгода ты и двух ночей подряд не спал не задыхаясь. Квентин отвёл взгляд, отмечая красивые узоры на стенах. — После поездки в Европу стало хуже? — Да. — Наконец хоть какая-то правда. — Мэй не любит оставлять меня одного на ночь, но я не хочу, чтобы из-за меня она жертвовала своей личной жизнью. — И ты задыхался один? Он на мгновение задумался. Ему ещё никогда это в голову не приходило. Почти всю неделю он оставался один, и почти каждую ночь ему снились кошмары, что он задыхается, но почему-то он никогда не задыхался без Мэй. Может быть, ему просто везло, может быть, ему помогало чутьё. Но он не хотел бы знать, каково это — задыхаться в одиночестве, когда никто не может его разбудить. Питер просто пожал плечами, не готовый сейчас это обсуждать. Разговор, казалось, закончился, но только до тех пор, пока они не начали есть. Потом Квентин кашлянул, снова неловко взглянув на Питера, и тот нахмурился. — Прости, — сказал Квентин, и Питеру правда показалось, что он ослышался. — Прости, что стал причиной ещё больших кошмаров. Я не знал. Он хотел сказать, что всё в порядке, хотел отмахнуться, как делал это обычно, когда дело касалось его психологических проблем. Но общение с Беком преподало ему один урок. Он кивнул, не то чтобы принимая извинения и не то чтобы отвергая их. Он старался не смотреть на Квентина и переключил всё своё внимание на хлопья. — Спасибо, что разбудил меня вчера. Эти слова, кажется, разрядили напряжённую обстановку, вызванную ночным происшествием, и Питер вдруг понял, что ему стало легче дышать. Он точно ещё не простил Квентина — он не думал, что когда-либо сможет его простить, — но его ненависть к нему стала менее жгучей и более привычной. Как и остальные его психологические проблемы, о которых он старался не думать. Может, им как-нибудь удастся ужиться вместе. Может, им не придётся быть вечными врагами.