Сможешь ли ты мне помочь

Ночь была тёмной, тёмной и спокойной, полной успокаивающих шепотков, которые сегодня пришли на смену картинкам во сне, и она прошла так быстро и безболезненно, что, когда утром Питер открыл глаза, он почувствовал себя совершенно другим человеком. Он не был уставшим. У него ничего не болело. На лице не было высохших дорожек слёз, пижама не пропиталась потом, и ему было тепло. Впервые за долгое-долгое время он мог сказать, что он чувствовал себя хорошо. — Доброе утро, Спящая Красавица, — раздался нежный голос где-то рядом, и Питер перекатился на бок, повернувшись лицом к Квентину, который тут же ослепил его доброй улыбкой, стоило их взглядам пересечься. Его волосы снова были растрёпаны, веки слегка прикрыты, а морщинки вокруг них были едва заметны. Кажется, этой ночью они оба почти не шевелились, судя по тому, что они по-прежнему держали дистанцию, и Питер улыбнулся. Видимо, не только ему сегодня спалось спокойно. — Ой, а сам-то, небось, только проснулся, — ответил он и сдавленно хихикнул, когда Квентин закрыл глаза, улыбнувшись ещё шире. — Прошло только десять секунд, как ты проснулся, а ты уже меня задираешь. Поверить не могу. — Я не виноват, что ты сам так легко даёшь повод. — И что, это скоро станет твоим новым хобби? — спросил Квентин, но в его голосе не было злости, а когда его кристально-голубые глаза вновь взглянули на Питера, то они одарили его таким же теплом, как тот чай, который он заварил несколько часов назад. — Время покажет, — отозвался Питер и пожал плечами с самодовольной ухмылкой, которая через секунду исчезла с его лица. В их случае время ничего не покажет. У них его не так много. Квентин, видимо, спросонок не заметил его резкой смены настроения. — Кто бы мог подумать, что Питер Паркер такой задира? Старших нужно уважать. Питер весело фыркнул, не желая менять удобное положение, и вновь закрыл глаза. Ему казалось, что если Квентин сейчас посмотрит в них, то увидит все запутанные мрачные эмоции, плещущиеся на дне его тёмных радужек, и начнёт его о них расспрашивать. И, честно? Питеру было до дрожи приятно, что Квентин заботится о нём настолько, что уделяет внимание каждой беспокоящей его мелочи, но в то же время он терпеть не мог его вопросы. Он ненавидел их, потому что ему приходилось отвечать искренне, от чистого сердца: он не мог лгать. Он не хотел ему лгать. Питер почувствовал какое-то шевеление и распахнул веки — Квентин уже почти встал с кровати. Его толстовка — если точнее, толстовка Питера — вся смялась на груди и рукавах, и он выглядел так по-домашнему с этими складками и примятыми от подушки волосами на затылке. Питер недоуменно нахмурился. — Куда эт' ты намылился? Квентин выпрямился и обернулся, слегка улыбнувшись нечленораздельной речи. — Приготовить нам завтрак. — Ты? И готовить? По-моему, у нашей печки уже истёк гарантийный срок. — Эй! — рассмеялся Квентин и подбоченился, сейчас он дико напоминал Мэй. Питер насмешливо фыркнул, повернувшись на спину. — Я знаю, как работает плита, и не собираюсь поджигать твой дом. Питер сухо на него взглянул и сел, одеяло тут же сползло с его плеч, отчего по оголённой коже рук пробежал холодок, заставивший поёжиться. — Очень сомневаюсь. Тебе явно нужен наставник, — выдал он, ткнув пальцем в улыбающегося Квентина, и опустил ноги на пол. Квентин наигранно обиженно надул губы. — Значит, мой сюрприз с завтраком в постель не удастся? Что ж, это не только заставило Питера запутаться в простыне и одеяле, нет. От этого из его горла ещё и вырвался детский вскрик, что было ещё более смущающе. Он сбросил с себя мешающее одеяло и уставился на Квентина скептическим взглядом, делая вид, что не заметил его весёлую ухмылку. — Твой что? — Мой сюрприз для Спящей Красавицы, — ответил Квентин и показал ему язык, а Питер?.. Питер не мог поверить своим грёбаным ушам — да и глазам тоже, — но прежде чем его мозг успел переварить всё здесь произошедшее, Квентин уже вышел из спальни. Боже, щёки Питера просто пылали. Засранец. Выбравшись из постели и немного охладив лицо прохладными ладонями, Питер накинул на себя огромную футболку, чей рукав постоянно сползал с правого плеча, и отправился на кухню. Там он, как и ожидалось, обнаружил Квентина, который с выражением глубокой задумчивости на лице рассматривал содержимое холодильника, одной рукой держась за дверцу, а второй почёсывая подбородок. — И что же ты надумал, Сократ? — сказал Питер, но Квентин, к его удивлению, к нему не обернулся. По всей видимости, он был крайне увлечён ролью философа, с прищуром разглядывавшего продукты. — Я пришёл к выводу, что у нас есть два варианта, — изрёк он и краем глаза взглянул на Питера, проверяя, слушает ли тот — Питер слушал. — Я могу предложить тебе вкуснейший омлет с ветчиной на сливочном масле, — он с нажимом произнёс последнее слово, и Питер не понял, почему. Наверное, для пущего драматизма, решил он. — Или я могу подать горячие сырные тосты с зеленью. Выбор за тобой. Одному богу известно, как давно Питеру выпадала возможность вот так просто расслабиться и повеселиться, и он не собирался её упускать. Он не собирался упускать такой день, день, когда он мог почувствовать себя тем Питером до Щелчка, когда он мог представить, что его не мучают постоянные кошмары. И даже если это был бы единственный счастливый день в следующие несколько месяцев, он хотел насладиться им как можно больше. Поэтому Питер скрестил на груди руки и принял нарочито задумчивый вид. — Трудный выбор, должен признать. Может, тосты? Хватит ли у тебя способностей их приготовить? На этих словах Квентин резко обернулся, уголки его губ слегка обиженно поникли, но блеск в глазах выдавал его с головой. Питер знал, что тот совсем не оскорблён. — И ответ такой же трудный, но я сделаю всё, чтобы удовлетворить твои желания. — Я уже, можно сказать, удовлетворён твоим ответом, Гордон, — сказал Питер и улыбнулся своей же шутке, и на мгновение ему показалось, что Квентин ударит ему под дых. И, боже, так оно и было, Питер отскочил в сторону, смеясь, но Квентин снова показал ему язык и отвернулся к холодильнику. Он что, серьёзно показал ему язык уже дважды менее чем за пять минут? Сколько ему лет, пять? Взглянув на выложенные на тумбу продукты для завтрака, Питер ощутил острое желание взять и сделать всё самостоятельно, но просто сидеть на высоком стуле в уголочке и смотреть, как Квентин готовит для него, было замечательно. Он чувствовал, что о нём заботятся; по его телу прокатилась волна тепла, как горячая вода в душе, резко контрастируя с холодком, мурашками пробежавшимся по рукам. — Ты дрожишь, — вдруг заметил Квентин, переведя взгляд с разделочной доски на Питера. Он смотрел внимательно, всматриваясь в глубину его глаз, и Питер пожал плечами. — Я же говорил, что мёрзну, — пробормотал он, раскачивая ногой туда-обратно, туда-обратно. — По утрам как-то сильнее. Квентин ничего не сказал, вновь вернувшись к нарезке зелени, и Питер стал рассматривать его профиль. Его черты были ровными, точёными и мягкими, они скрывали колкий характер Квентина за контуром бровей и губ, чьи уголки были слегка приподняты, и Питеру вдруг неожиданно захотелось запечатлеть их на бумаге. Жаль, что он даже не умеет рисовать. Квентин резко развернулся, бросив своё занятие, и вышел из кухни не говоря ни слова. В груди Питера уже начало зарождаться беспокойство, он ощущал себя брошенным щенком, но прежде чем его дыхание начало сбиваться, Квентин вернулся с толстым бежевым одеялом в руках. Питер окинул ткань взглядом, тут же узнав в ней одно из одеял, всегда лежащих на диване в гостиной, а затем посмотрел на мужчину, уже подошедшего к нему ближе, к чему он не был готов. — Накинь-ка, — тихо пробормотал Квентин, но не приказным тоном. Он даже не заглянул Питеру в глаза, нет, он подошёл ближе и, набросив одеяло на его плечи, прикрыл уголками его грудь, а затем вернулся к готовке. Питер сидел с совершенно идиотским видом, ничего не соображая и просто пялясь на профиль Квентина немо раскрыв рот, словно выброшенная на берег рыба. Он был… поражён, да. Можно было сказать и так, потому что, чёрт побери, он не знал что и думать. Что делать. Но он не жаловался. Одеяло лежало приятным тяжёлым грузом у него на плечах и за спиной, быстро согревая и моментально расслабляя его замёрзшие мышцы. Боже, ему наконец было тепло, и Квентин, скорее всего, заметил это по его опустившимся плечам, и легонько улыбнулся. Питер прочистил горло, чувствуя, как к щекам уже потихоньку подбирается жар. — Квентин? Квентин замер, не дорезав зелень, и наконец посмотрел прямо на него. — Да? — Спасибо, — сказал Питер, пытаясь вложить в голос как можно больше нежности и благодарности, которые сейчас рвались у него из груди, и, судя по мягкой-мягкой улыбке Квентина, у него это получилось. — Всегда пожалуйста. Питер был вынужден признать, что тосты получились более, чем вкусными. Хлеб был хрустящим, сыр тянулся тонкими нитями, а щепотка зелени придавала вкусу свежесть и делала тост менее жирным. Всё было просто идеальным, а когда Квентин поставил перед ним кружку Эрл Грея, Питер был готов броситься ему на шею. — Боже, как вкусно, — сказал с набитым ртом Питер, потянувшись к кружке, чтобы погреться о тёплую керамику. Сидящий рядом Квентин в ответ рассмеялся, но тихонько, словно не хотел нарушать спокойствие утра. Его колени снова упирались в колени Питера: кухонная тумба была слишком маленькой, поэтому они были вынуждены сидеть вплотную, и их плечи то и дело соприкасались друг с другом каждый раз, когда Питер пританцовывал от радости. — Я рад, что тебе понравилось. — Понравилось? Ты, наверное, шутишь. Я просто без ума, — добавил он, понимая, что преувеличивает, но он был счастлив, понятно? Он был счастлив и хотел преувеличивать, ему хотелось смеяться и шутить, ему хотелось снова услышать смешок Квентина, рвущийся из груди. Он делал его счастливым. И, может, это настоящее счастье будет длиться лишь один день. Лишь для них двоих на кухне Питера, одетых в пижаму и жующих хлеб и сыр. Может, это и было для Питера счастьем. И ему это нравилось.

***

Вскоре после завтрака Квентин сказал, что ему нужно проверить бинты, Питер особо не обратил на него внимания, слишком увлечённый остатками своего чая. Он лишь кивнул в ответ и принялся мыть посуду, позволив Квентину скрыться в ванной без лишних слов. Поначалу было тихо, единственным звуком в квартире было тихое журчание воды, и спустя пять или около того минут это стало действовать Питеру на нервы. Вымыв всю посуду, он взял полотенце, осторожно вытер руки и направился в ванную. Он не удивился, когда увидел Квентина снова сидящим на ванне, осторожно проверяющим, крепко ли держатся его новые повязки, но его удивили ножницы, лежащие на раковине. Он нахмурился. — Квентин? — спросил Питер, тут же привлекая внимание Квентина. Тот поднял на него взгляд широко распахнутых в ожидании следующего вопроса глаз. Питер вздохнул, окинув взглядом ножницы. — А это зачем?.. — Ох, — спохватился Квентин, поднимаясь с места. — Я подумал, ну… Можешь меня подстричь, пожалуйста? Питер удивлённо вскинул брови. — Ты же постригся. — Да, постригся. Но ты же сам видишь, как, да? — спросил Квентин — в его голосе сквозила лёгкая весёлость, — и поднял руку, указав на волосы, и Питер не смог удержаться и засмеялся. — Пару дней назад я пытался, как мог, но… Да. — Хреново ты смог, скажу я тебе, — сухо заметил Питер, но всё равно потянулся к ножницам, проигнорировав уязвлённый взгляд Квентина. — Просто сядь уже, и давай покончим с этим. Квентин опустился на прежнее место, Питер встал у него между слегка разведённых в стороны ног. Квентин зажмурился, видимо, опасаясь, что волосы попадут в глаза, и Питер стал чувствовать себя менее неуверенно. Но это совсем не значит, что он был уверен. Он не стал говорить Квентину, что никого ещё до этого не стриг: будем честны, ни к чему ему эта информация, верно? Питер хорошо справится. Он может отрезать пряди здесь и вот здесь, укоротить волосы тут — и всё будет здорово, верно? Всё будет хорошо. Что ж, всё было далеко не хорошо. Его руки тряслись, словно у него развилась болезнь Паркинсона, и ему было тяжело отрезать нужную прядь, а тёплое дыхание Квентина, касавшееся его шеи, лишь больше отвлекало. Он попытался отстраниться — на пару-тройку сантиметров, — просто чтобы не чувствовать выдохи Квентина, но тогда управляться с ножницами стало ещё труднее. Так что в итоге он был вынужден стоять с пылающей и краснеющей шеей, и причина была не только в тепле. Потому что Питер был вынужден признать, что он правда, де-факто, считал Квентина привлекательным. Иначе он был бы полнейшим дураком, ведь Квентин отличался стройным телом с весьма загорелой кожей, которая виднелась даже сквозь яркие вещи, которые дал ему Питер. И дело было не только во внешности, потому что… ладно, в какой-то мере, и в ней тоже, но как можно не обратить внимание на эти чистые сияющие глаза и слегка пухлые губы, которые при виде Питера изгибались в улыбке? Невозможно. Но дело было кое в чём ещё, как позднее заметил Питер. Да, Бек был полным ублюдком в Европе, и он не сразу привык к его неожиданной доброте, но он не был слепым или глухим. Он видел всю гамму противоречивых эмоций на лице, когда он отталкивал его от себя, замечал все нежные взгляды, которыми тот его одаривал каждый раз, когда он ему улыбался, по-настоящему улыбался не только губами, но и глазами. Он понимал, что что-то изменилось в Квентине, и от самого этого факта ему было легче дышать, однако он не знал, что именно переменилось в его недавнем враге. И это его беспокоило. Закончив и отойдя на шаг назад, чтобы оценить свою работу, он решил, что получилось не так уж и плохо, по крайней мере, для первого раза. — Ну что, прилично выгляжу? — вдруг спросил Квентин, его голос был полон привычного тепла и нежной нотки, и Питер поймал себя на мысли, что он безбожно пялится на него. Он фыркнул, пытаясь — и довольно удачно — скрыть своё замешательство. — Хорошо выглядишь, — просто ответил он и сделал ещё один шаг назад, убирая ножницы в ящик. Хорошо он выглядел, понятно? Хорошо: виски Квентина были чисто выстрижены, макушку он трогать не стал, а лишь подровнял некоторые пряди. Его волосы стали короче, намного короче, и от этого он только казался моложе: может, лишь на десять лет старше Питера. И так он выглядел ещё лучше, вновь был вынужден признать Питер. — Хорошо, — сказал Квентин, вырывая его из мыслей. Его лицо озарила улыбка, и, боже, он выглядел так молодо. Так невинно, даже со своим неизменным дерзким блеском в глазах. — Спасибо. Питер улыбнулся в ответ — больше по привычке, — чувствуя, как щёки в очередной раз заливает краска. — Всегда пожалуйста. Улыбка Квентина стала шире, счастливее, в уголках его глаз пролегли очаровательные морщинки, и Питеру уже стало абсолютно плевать, что он, в свою очередь, улыбается ему, как идиот. Почему-то это казалось правильным. Ему казалось, будто он летит вниз с огромной скалы, но не боится, потому что внизу его ждёт океан. И он чувствовал, что так — правильно, потому что разбиться о водную гладь того стоило.