Сможешь ли ты мне помочь

Питер пришёл к выводу, что в руках Квентина есть нечто особенное. Они, конечно, были тёплыми, как у всех нормальных людей, и сильными, достаточно крепкими, чтобы удержать Питера на месте, успокоить и нежно покачать, совсем как малыша, если ему была необходима поддержка. Руки Квентина были похожи на руки Мэй: они дарили такие же ласковые объятия и тепло, волнами расходившееся по телу, и пахли так же нежно — Питер узнал бы этот запах из тысячи, — но было у них и какое-то отличие, что-то особенное. Может, то, как Квентин держал его: словно какую-то драгоценность, что-то такое, что бы тот ни за что не хотел потерять, или, может, дело в мягком-мягком выдохе, слетавшем с губ Квентина и отдававшемся в теле Питера мелодичными вибрациями, дающими ему ощущение того, что он дома, что он хоть кому-то нужен. А может, во всём виноват короткий поцелуй, которым Квентин то и дело одаривал его макушку, лёгкий чмок, похожий на прикосновение пёрышка, чем на настоящий поцелуй, словно Квентин не мог насытиться, неустанно касаясь Питера теперь, когда ему это было дозволено. И это было даже в каком-то роде мило. — У тебя такие пушистые волосы, — раздалось низкое бормотание Квентина, уткнувшегося носом в копну тёмных кудрей. — Пушистее, чем я думал. Питер усмехнулся, согнув пальцы и царапнув ими по ткани толстовки Квентина, и медленно открыл глаза. — Ты думал о моих волосах? Квентин пожал плечами — Питер больше почувствовал это, нежели увидел, — но смущённый смешок выдал его с головой, подсказав парню, что его предположения оправдались. — Трудно не думать, когда ты просыпаешься с такой идеальной укладкой. Питер слегка тряхнул головой и улыбнулся буквально до ушей — ни дать ни взять Чеширский кот. Он хотел ответить, сказать что-нибудь колкое, но понял, что ничего не может придумать. Ничего ни съязвить, ни возразить, потому что ответ Квентина явно был не чем иным, как комплиментом, и внутри Питера всё сладко сжалось. Получать комплименты было странно, и Питер подозревал, что это чувство неловкости ещё долго не исчезнет, если, конечно, вообще исчезнет. Это было странно, и он чувствовал себя не в своей тарелке, словно он никогда и не должен был получать комплименты, и если от осознания этого и было неприятно, то он ничего не мог с этим поделать, ведь это была горькая, но правда. Одобрительные комментарии Мэй всегда казались неестественными, немного вынужденными, но, возможно, причиной этого были их родственные узы. Ну кто думает, что родственники осыпают друг друга комплиментами от чистого сердца, а не из вежливости? Но что касалось комплиментов от Квентина, то они всегда вызывали в Питере трепет, заставляли его краснеть и терять слова, и, господи, это было восхитительное ощущение, пусть и немного неловкое. Они навевали ему мысли о том, что, возможно, он сможет к ним привыкнуть и в этом нет ничего плохого, и если Квентин решит остаться (боже, пожалуйста, пусть он останется), он, по крайней мере, попытается относиться к похвале не так предвзято. Но в данный момент было нормально немного смущаться, решил Питер. Они продолжали валяться на диване, хотя «Марсианин» уже давно закончился, а по телевизору шла какая-то передача, но они не обращали на него внимание, оставив его работать просто для фона. Они слегка сменили положение: теперь Квентин лежал на спине, а Питер — свернувшись клубком у него под боком и уткнувшись лицом во впадинку между ключицей и шеей; забытое одеяло валялось где-то в ногах, было тепло. Питеру было тепло снаружи и внутри, и он понял, что до этого момента и не замечал, как сильно истосковался по такому простому человеческому контакту. Левая рука Квентина скользнула вверх по изгибу позвоночника Питера к лопаткам, даруя его обычно холодной коже немного необходимого тепла. Питер улыбнулся, когда его мышцы расслабились под ласковой ладонью. Он правда мог привыкнуть к этому, если бы хотел. (Он хотел). — У меня мозг отключается, когда я вижу тебя плачущим. — Что? Питер слегка приподнялся на локтях так, чтобы посмотреть Квентину прямо в глаза. Взгляд Квентина был слегка затуманен, словно он смотрел куда-то сквозь него, и от этого в груди Питера зародилась тревога. — Я не знаю, что делать, когда ты плачешь, — тихонько добавил Квентин, объясняя. — Так было с самого начала. Я вообще не знаю, что делать и что говорить. У тебя такие красные глаза, лицо всё мокрое, ты дрожишь, а я… А я понимаю, что по большей части в этом виноват я. Питер нахмурился сильнее, упершись локтями в грудь Квентина и ещё немного приподнявшись. На лице Квентина не дрогнул ни один мускул от этого неожиданного давления, и Питер бы соврал, скажи он, что его это не впечатлило. Квентин сделал глубокий вдох. — Я понимаю, что хотя бы частично виноват в твоём состоянии, но иногда я забываю об этом. Когда ты улыбаешься, мне легче и я забываю, но потом я снова довожу тебя до слёз и всё возвращается на круги своя. И я чувствую себя виноватым за то, что забыл, и корю за то, что сделал с тобой в Лондоне. Питер, право слово, не знал, что и сказать, потому что, да, Квентин был виноват в его проблемах с психикой. Очень. Большинство ужасов, являвшихся ему в страшных снах, были новыми, берущими своё начало в Европе и ухудшавшимися с каждым днём, проведённым в одиночестве после того, как Питер возвращался из школы в пустую квартиру, завешанную фотографиями с Тони. После Лондона всё стало ещё хуже, кошмары медленно убивали его, и временами ему казалось, что этот круг самоуничтожения ему никогда не разорвать. Но в то же время ему стало легче именно благодаря Квентину, верно? Его иллюзии, ложь — всё это было легче и легче отличать от реальности, и, казалось, Квентин медленно искупал свою вину, постепенно становясь тем, кого Питер по-настоящему хотел бы иметь в своей жизни, пусть и всего лишь неделю или две. Может, если ему повезёт, то они будут вместе гораздо больше двух недель. — Это меня убивает, Питер, — голос Квентина легко, словно нож, входящий в масло, разорвал цепочку мыслей Питера, заставив его резко моргнуть и вновь сфокусироваться на лице лежащего под ним мужчины. Взгляд Квентина уже не был таким отрешённым, в нём появился проблеск как будто вины, и, боже, этот взгляд Питер постоянно видел в зеркале. — Я причинил тебе столько боли, что ты хотел умереть. Хуже меня никого нет. Это просто… — Я знаю, Квентин, — быстро оборвал его Питер, оседлав его бёдра. Его руки скользнули вниз, к подкачанному животу Квентина, и он не смог остановиться. Не хотел. — Ты причинил мне много вреда, я это понимаю. Но, знаешь, самобичевание никак не исправит того, что было. Что сделано — то сделано, мы не можем повернуть время вспять. Нам остаётся лишь принять и исправить свои ошибки, и всё. Его слова, видимо, возымели на Квентина какой-то эффект, судя по раздавшемуся в ответ протяжному выдоху. Квентин прислонил сжатые в кулаки ладони к глазам и, отняв их от лица и опершись о локти, приподнялся на диване, принимая сидячее положение. — Ты же знаешь, что мне жаль? — спросил он слабым усталым голосом, который даже близко не был похож на голос того Бека в Европе, который даже не был похож на голос его Квентина. В нём было столько усталости, столько раскаяния, что горло Питера ещё сильнее сжала невидимая рука, не давая даже сглотнуть. — Я знаю, — ответил он и подался вперёд — теперь он мог, — чтобы коснуться щеки Квентина, колющейся лёгкой щетиной, и от его взгляда не укрылось, как тот совсем немного прильнул к руке. — Я знаю. Всё хорошо. — Нет, не хорошо. — Я о том, что извинения приняты, — пояснил Питер, слегка приподняв уголок губ, давая Квентину понять, что он не злится. — Ты жалеешь о содеянном, и я это вижу. Конечно, это не перекроет весь тот вред, который ты причинил не только мне, но и всем остальным. Но для меня это значит, что ты не плохой человек, Квентин. Или больше не плохой. Взгляд Квентина немного прояснился, в нём отчётливо было видно облегчение. Он сильнее, увереннее прижался щекой к ладони Питера, и тот растянул губы в едва заметной улыбке, однако это была какая-никакая, но улыбка. — Надеюсь, когда-нибудь ты увидишь себя таким, каким тебя вижу я, — тихонько пробормотал Квентин, глядя Питеру прямо в глаза. — Ты этого заслуживаешь. Ты… Ты правда заслуживаешь весь мир. На этом их разговор был окончен, даже дышать стало немного легче. Они смотрели друг другу в глаза около минуты, потому что могли, потому что больше это не казалось чем-то жутковатым, пока Питер не опустил ладонь Квентину на шею. Нежась в окутавшем их умиротворении, он наклонился и мягко прижался губами ко лбу Квентина, давая понять, что даже если между ними ещё не всё встало на свои места, то по крайней мере с ними всё было хорошо. С ними всё было хорошо.

***

Сияющее золото заходящего солнца было, наверное, любимой частью жизни Питера: сила утра и спокойствие ночи, медленно сливающиеся воедино и создающие невероятной красоты виды, не похожие друг на друга и совершенно неповторимые. Одинаковых закатов не существует, и Питеру нравилось это высказывание, потому что также нет и одинаковых дней, и ему хотелось верить, что его дни станут ярче и красочнее, как и закаты. Будучи Человеком-пауком он научился кое-чему ещё, пополнив свою копилку инстинктов: с наступлением ночи он чувствовал себя бодрее; чем темнее становилось небо, тем больше его мышцы наливались силой. Причина этого проста: выполнять обязанности супергероя было безопаснее ночью, ведь в ночной тьме было не видно, как он выбирается из окна, и обычно у него не было другого времени для патрулей; сейчас, отдохнув как никогда раньше, Питер чувствовал, что его тело готово принять любой вызов впервые за последние несколько недель. Кстати, днём его паучьи инстинкты, по всей видимости, работали с перебоями. — Уверен, что с тобой всё в порядке? — спросил Квентин со своего места за кухонным столом и пристально глядя на Питера. Он сидел, слегка болтая ногами в нескольких сантиметрах от пола, крепко сжимая деревянный край стола и чуть подавшись вперёд поближе к парню. Последние двадцать минут он наблюдал, как тот готовит (или пытается готовить) им ужин, но с каждым оборотом секундной стрелки руки Питера тряслись всё сильнее, и, господи, это невыносимо раздражало. — Со мной всё хорошо, — повторил Питер, наверное, уже в сотый раз за этот день, хоть и знал, что это нисколько не успокоит Квентина. Для него очередным потрясением стало то, что тот каким-то чудом чувствовал все его эмоции и настроение, и, кажется, Чуйка не считала это чем-то опасным. Предательница. Квентин тяжело вздохнул. — Питер, я не слепой. Я же вижу, что что-то происходит. Просто скажи. И, как самый настоящий ребёнок, Питер предпочёл промолчать. Он правда не хотел злиться на Квентина, потому что тот ничего плохого не сделал, потому что тот просто за него беспокоился, потому что заботился, но это было слишком. Его гормоны ещё не пришли в норму, а вкупе с буйными инстинктами это отдавалось зудом и жжением под кожей и беспокойством, сводившим его с ума. — Питер, пожалуйста, просто… — Мне нужно на улицу, понятно? — Резко развернулся Питер, отчего Квентин вздрогнул и неосознанно отпрянул. Он сделал глубокий, приводящий мысли в порядок вдох, вобрав воздух полной грудью, закрыл глаза и слегка сгорбился. — Прости. Мне нужно на улицу, потому что мои паучьи инстинкты сходят с ума, если я слишком долго сижу дома, но я не хочу выходить. Я не готов, хоть моё тело уже давно готово. Тишина снова обрушилась на них яростной волной. Питер не осмеливался открыть глаза, боясь увидеть на лице Квентина (страх? жалость?), но оказалось, что он совершенно напрасно волновался о его чувствах: на его щёку легла тёплая ладонь, касаясь так нежно, словно в ней было что-то очень драгоценное. — Можем прогуляться, если хочешь, — раздался рядом с Питером низкий глубокий голос Квентина, и тот распахнул глаза, замечая, как близко, но в то же время далеко, он стоит рядом с Квентином. И это было странно, странно и удивительно, но спустя мгновение Питер понял, что Квентин просто не хотел нарушать его личное пространство. Грёбаный джентльмен. — Я понимаю, что это не то же самое, что твои патрули, — продолжил он, совершенно не обращая внимания на удивлённый взгляд Питера (чёрт возьми, с чего порой он был таким вежливым?). — Но это всё же лучше, чем сидеть здесь, как в консервной банке. И ты немного подышишь свежим воздухом, если воздух в Нью-Йорке, конечно, можно назвать свежим. — Он не такой уж и плохой, — возразил Питер и даже не заметил, как расслабился, пока Квентин не заулыбался, как чокнутый, а его ладонь, покоящаяся на щеке Питера, переместилась ему на затылок и потрепала волосы. — Я знал, что прогулка поднимет тебе настрой, — с нескрываемой самоуверенностью сказал Квентин, и Питер фыркнул, покачав головой. — Ты просто ужасен, — пробормотал он с широкой улыбкой на лице, развернувшись на пятках, и, вымыв руки, убрал в сторону продукты и протёр стол влажной тряпкой. Он знал, что всё это время за ним не сводя глаз наблюдал Квентин, но это почему-то совсем не казалось неправильным, а даже отдавалось теплом в груди. Он знал, что Квентин наблюдает за ним лишь с любопытством и заботой и что это больше не взгляд расчётливого Мистерио, выискивающего его слабые места. Это всего лишь его Квентин. Найти ему тёплую одежду, чтобы он не замёрз на холодном вечернем ветру — его куртка была слишком тонкой и грела бы недостаточно, — было довольно проблематично, но Питеру удалось выудить из недр своего шкафа несколько больших толстовок, которые идеально подошли Квентину. Ему даже удалось уговорить его надеть мягкую серую шапку, что, по правде говоря, было очень легко. Питеру всего-то надо было мило улыбнуться — Квентин, казалось, был готов выполнить любую его прихоть. Какая прелесть. Улицы всё ещё были переполнены оживлённым потоком людей, снующих туда-сюда: некоторые шли на работу в ночь, большинство — счастливчики — возвращались домой отдыхать, чтобы вновь увидеть своих домашних животных и лица своих близких. Было что-то волшебное в том, чтобы быть частью этой толпы, что-то, что дарило Питеру ощущение того, что он здесь как дома, будто он находится в нужное время в нужном месте. Он всегда чувствовал себя лучше, скрываясь за маской анонимности, нежели будучи Питером Паркером. Но сейчас, глядя на идущего рядом с ним Квентина, губы которого были растянуты в лёгкой уверенной улыбке; бесцельно гуляя с ним по улице, он подумал, что, возможно, ему не так уж и нужна анонимность, чтобы слиться с толпой. — Ты не замёрз? Питер повернул голову к мужчине, наткнувшись взглядом на его игривую улыбку и то, как углубились морщинки вокруг глаз, снова добавив капельку очарования его красивому лицу. — Замёрз, — ответил он и глубже сунул руки в карманы куртки, легонько пихнув плечом плечо Квентина. Они шли довольно близко, время от времени мимолётно касаясь ладоней друг друга, и эти простые жесты были настолько домашними, что Питеру стало жаль, что у него не было этого раньше. — Надо было одеться потеплее, — ответил Квентин, отчего Питер фыркнул, и продолжил, пока тот не успел что-нибудь возразить: — Когда вернёмся, сделаю тебе горячий шоколад. Удивительно, но хоть это я умею готовить. И эти слова заставили Питера замолчать, он смутился и зарылся носом в высокий воротник куртки. Он чувствовал исходящие от Квентина волны счастья, и, боже, он бы солгал, если бы сказал, что это не сделало его самого хоть чуточку счастливее. Ему было уютно, он чувствовал себя уверенно, и ему казалось, будто всё встало на свои места, как собранные воедино кусочки пазла, и, может быть, это было не так уж и сложно. Всё, что ему нужно было сделать, это попытаться, верно? Остальное придёт само. И чувствуя безопасность, которую дарило ему присутствие рядом с ним Квентина, ощущая бурлящую энергию Квинса и будучи практически незаметным среди других, он решил, что сможет это сделать. Он подождёт, пока придёт остальное.