Санация

Буревестник с криком реет, черной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает. Вот он носится, как демон, - гордый, черный демон бури,- и смеется, и рыдает... Он над тучами смеется, он от радости рыдает! В гневе грома, - чуткий демон, - он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, - нет, не скроют! Ветер воет... Гром грохочет...

Воды. Очень хотелось пить. Тот самый случай, когда мозг работает быстрее тела и вместо того, чтобы нормально встать, ты кубарем скатываешься на пол, в нелепых попытках зацепиться за что-то. Жан несильно приложился головой об прикроватную тумбочку и тихо, но тяжело простонал от боли. Когда глаза все же смог открыть, обнаружил рядом пустое ведро и как-то нелепо вслух удивился: — А почему не таз? — Что нашел, — ответил внезапно вошедший в комнату Эрен. — Ты знал, что непродолжительный сон при приеме спиртного является одним из признаков первой стадии алкоголизма? Сейчас только четыре утра. Кирштейн почувствовал, что если прямо сейчас не выпьет воды, то, не то чтобы не сможет продолжить диалог, а просто в целом засохнет и умрет - с сушняком только так. Он медленно повернул голову в сторону тумбочки, потом глазами порыскал по комнате и только потом заметил, что ему эту воду весьма услужливо подают прямо в руки. Парень выхлебал все за пару больших глотков и чуть успокоился, но желание пить все равно не пропало. — Спасибо, — сказал он, поставив стакан на тумбочку и кое-как пересев на кровать, — я тебя разбудил? Эрен немного постоял у кровати, а потом тоже присел, как и тогда, в беседке, обхватив свои ноги руками. Когда он так делал, выглядел еще более одиноко, чем хотел казаться или же настолько одиноко, как и было на самом деле. — Да нет, мне не спалось. Жан нахмурился и закряхтел в бессмысленных потугах вспомнить, что вообще сейчас происходит. — Я ничего не помню… Или что-то еще помню… — А это уже вторая стадия, кстати. Помнишь, как блевал? — Нет… Да… — он потянулся к голове и снял с себя резинку, осмотрев ее в своих руках, — кажется, это твое? — он протянул ее Эрену. — А чего не спится? Йегер взял резинку и положил ее себе в карман худи, решив не завязывать пучок и оставаться лохматым. Он выглядел на удивление тихим и Жану на мгновение показалось, что, быть может, перед ним сейчас сидел настоящий Эрен, а не тот образ, что парень пытался так старательно вокруг себя создать. Человек, который нуждается если не в помощи, то в поддержке. — Мысли мешают, — немногословно ответил он. Жан ухмыльнулся. — Даже, наверное, не буду пытаться расспросить. — Попробуй, — и посмотрел на него, повернув голову, глаза в глаза, прямо и очень серьезно, что Кирштейна даже привело в смятение. — Ам… — начал он неловко, — расскажи, что тебя беспокоит, — и приготовился к тому, что сейчас все опять обернется глупой шуткой. — О Зике думаю, — Эрен отвернулся, предпочитая дальнейший диалог вести без зрительного контакта, возможно, также смущаясь, но не сколько Жана, сколько того, что он будет сейчас говорить, — не все же клоуна из себя строить. — Мне бы тоже было тяжело, знай я, что мой близкий находится в больнице. — Ему дают полгода-год, — резко изрек он, — уже было пару дней комы из-за рака головного мозга. Повисла тишина, атмосфера стала тяжелой, а воздух невыносим - душно, хочется сбежать. Он не был готов к такому и сейчас уже думал, что и слава богу, что Эрен так долго не рассказывал о таком: какими бы ужасными проблемы не были, это проблемы другого человека. Жан никак не смог бы помочь в этой ситуации при всем желании, а от знаний ведь никогда пользы не было, только спишь менее спокойно, как вот, к примеру, Эрен этой ночью. Возможно, жить было бы в разы проще, если бы никто этого не знал. Проще, но не легче - парадокс. Так и сидели, лишь слушая дыхание друг друга. Кирштейн сел также, обхватив ноги руками, и решил пока что никак не комментировать его слова, в ожидании продолжения объяснения, даже если бы им пришлось провести время вместе до самого утра без единого слова. — Ну, знаешь, — вдруг сказал Эрен, — иногда при раке мозга начинается его отек: скопление водички. Это по разным причинам происходит, я всех и не знаю, но суть в том, что мозг такой: "Э, нет, ребятки, - говорит, - я в таком состоянии хуй че буду делать, мне нужен перерыв", - и отрубается. — А какая, — начал Жан, и вдруг понял, что голос не ему вовсе принадлежит, он какой-то тусклый и хриплый, почти беззвучный, — какая… Стадия? — Третья. Кирштейн сидел нахмуренный. Сердце билось так, будто приговор озвучивали ему, а не Зику, будто это он сейчас тут сидит и не знает, что делать со своей жизнью, будто происходящее перенеслось с его комнаты в больничную палату. — Он еще, ха-ха, — как-то сдавленно посмеялся Эрен, — ну он же придурок у меня. Только из комы вышел и… — он запнулся и сделал глубокий вздох, стараясь унять дрожь в теле и голосе, — и начал храбриться, что все в порядке. Ему химию нужно делать, - третья стадия, как-никак, - а он знаешь что? — парень повернул голову к Жану, положив ее на колени и улыбнулся, хоть и глаза уже немного покраснели, — Он сказал, что не будет. Сказал, мол, я что, бороды и усов своих лишусь? Да ни в жизни, — слезинка пошла наискосок, огибая его аккуратный нос. — Он не хочет передо мной жалким выглядеть, я знаю. Я точно знаю, — повторил он. Кирштейн оказался очень эмпатичным человеком и при виде чужих слез потупил взгляд на кровать - лишь бы самому не заплакать. — Раньше ты не рассказывал, — вдруг глупо начал он. — Почему сейчас решил поделиться? Эрен продолжал смотреть на него неотрывно, стыдясь, но не отворачиваясь - смысл, когда уже поздно и все что мог он показал. — А кому еще? Кому? У меня были близкие, которые бы и выслушали и помогли, но сейчас… Оба, наверное, ненавидят. Это, знаешь, — он постарался чуть успокоиться, но голос все еще иногда подрагивал, — когда у тебя медленно, но верно умирает близкий, то лучше это переживать в одиночестве, потому что, а что сделают другие? Для них каждый раз это выслушивать тоже же тяжело, — неожиданно для самого Жана, он подтвердил его размышления о бессмысленности близкого круга в данном вопросе, — вот и… — он не закончил фразу, но Кирштейн понял, о чем тот говорил. — Почему ты хотя бы не поделился с Армином или Микасой - не знаю, когда с Зиком это все началось, еще до вашего расставания или уже после. — Потому что, Жан. Потому что… Все очень сложно, — сказал он на выдохе, — я просто… Человек-говно, наверное. И все это заслужил, — расплывчато пояснил Эрен. У Кирштейна во рту все вновь пересохло, но он не позволил себе и помыслить о том, чтобы сейчас встать и пойти налить себе воды. Голова начинала трещать и плечо, которым он врезался в дверной косяк, очень ныло, но он терпел. Он не мог уйти. Когда угодно, но не сейчас. — В последний день, — продолжил Эрен, — я ему столько всего сказал некрасивого. Что вот, — он начал задыхаться, — нахуй мне это высшее и, — Йегер прикрыл лицо руками, — я хочу в музыку податься, — его начало трясти. — А вдруг из-за меня его удар ебанул? Вдруг, я виноват? Да даже, — говорить сквозь слезы было тяжело, но он продолжал, — даже если не я, то… Понимаешь… Я же ничем помочь не могу, вот вообще… Я настолько бессилен, что мне самому тошно. Как был сопляком ни на что не годным, так и остался. Ничтожество ебучее. Сердце сжалось настолько, что Жану искренне захотелось просто обнять Эрена, но вместо этого, он поддерживающе положил руку на плечо, решив, что тому может быть неприятна такая тактильность в настолько уязвленный момент. — Вот такая у нас семейка, — он вновь повернулся к нему, — до смерти терпеть будем, но никому не пожалуемся, — и улыбнулся. — У нас отец тоже от этой злоебучей хуеты помер. Сейчас, вот, брат… Значит, и я… Мне… Страшно. Жан приобнял Эрена, прижимая его рукой к своему плечу - не то что бы особо тепло, все еще держась на небольшом расстоянии, но в таком жесте поддержки уже было явно больше, чем в простом похлопывании по плечу. Он не мог подобрать ни единого слова, они вдруг потеряли какую-либо ценность. Эрен не прижимался, но и не отталкивал - неловко было обоим, но положение не предполагало прямо сейчас что-либо менять в этом. — От тебя так пасет, это пиздец, — сказал Йегер чуть успокоившись. — Спасибо. Я старался. Оба немного посмеялись и обстановка разрядилась, комната больше не казалась маленькой и неуютной, а воздух перестал сдавливать легкие. Они чуть отсели друг от друга, все еще оставаясь достаточно близко - ближе, чем когда-либо были именно они, но далеко, если сравнивать со стороны. — Зик отдал ключи от квартиры. Я не хочу больше тебя обременять. Жан серьезно посмотрел на него. — А квартира его? — Да. Парень собирался с мыслями, не зная, как бы так ловко сказать, чтобы… — Оставайся у меня, — он решил не юлить, сказать напрямую. — Зачем? Там мне нужно будет платить за свет, воду, электричество, а не быть должным своему знакомому, с каждым днем наматывая этот "долг" все больше и больше, — вполне логично парировал Эрен. — Да просто, — выпалил Жан. — Вдвоем легче. Не так… грустно и одиноко, что ли. — Послушай… — начал Йегер и Кирштейну явно не понравилось такое начало. — В тебе говорит не здравая логика или холодный расчет, а всего лишь симпатия ко мне. Нам обоим будет проще жить по отдельности, ты так не считаешь? Сердце пропустило удар. Слишком… Неожиданно. Он не был готов так рано. Не хотелось все это обсуждать сейчас. — Это не… Да не симпатия это! Даже если… Короче, дело поправимое, тебя оно не коснется, можешь не переживать. Эрен… Он сжал всю волю в кулак, потому что предыдущие слова говорить было неприятно, а следующие еще предстояло красиво обыграть, чтобы они казались более грубыми, без намека на эту самую "симпатию". — Каким бы ты невыносимым не был, тебе нужен человек, которому ты хоть иногда будешь высказываться, ты так не считаешь? — спародировал он последнюю часть реплики Йегера, — Ты очень сложный, очень невыносимый и тяжелый человек, — то был неоспоримый факт, поэтому собеседник даже не пытался его перебить, — но, наверное, именно поэтому мне интересно продолжать с тобой… — Жан пытался подобрать более нейтральный синоним. — …коммуницировать… Эрен просто… Сидел и молчал. Это давило на Кирштейна даже больше, если бы он ему сейчас, по старинке, как обычно, врезал бы, собрал вещи и ушел. "Какой я долбоеб…" – подумал Жан. – "Такую хуету сказать тому, кто только что говорил об умирающем родственнике, Боже… Лучше б он меня прибил прямо сейчас, чтобы я дальше не позорился", – однако обдумывая, виду не подал никакого. — Да уж… — наконец, на горе или радость Кирштейна, начал говорить парень. — Удивительно, почему ты на международную экономику не пошел. У тебя действительно талант к пиздежу. — Я это… САТ по немецкому чутка завалил. — Погоди, — Эрен немного прикрыл рот рукой, чтобы не рассмеяться прямо в моменте, — у тебя ж фамилия даже немецкая. — Ну блять, у тебя тоже не польская, но du sprichst больше на ле француа. Йегер безнадежно поднял голову вверх и рассмеялся, так искренне, будто эта шутка была лучшей в его жизни. — У меня брат умирает, Жан, — все еще через смех говорил он. — Рак не является приговором: люди и на четвертой стадии в ремиссию выходили. Редко, но бывает, — ответил Жан. — Мы убьем друг друга, если будем жить вместе. — Согласен, легко не будет. — Это конченная идея. — Верно. — Мы можем все только ухудшить. — Есть такая вероятность. — Ты долбоеб? — А ты адекватнее, разве? И, наконец, сдавшись, Эрен глубоко вздохнул и протянул Жану руку для рукопожатия. — Блять, похуй, давай.