Скажи-ка, Торе, Ведь не даром Зашедший мальчик из пожара Опасность означал? Он был заметен, Он опасен. Он молнии кидал, Лишь только глянув на тебя. Ты называл его «ублюдок», «Мразь», «сука» и «мудак». Так может, он простой слабак? Слаб так, как слаб его кулак. И прикрывается он честью, Ставшей в его руках обманом. И так чего же мне бояться? Лжецов, внушающих частушки? Собак, молящих лишь о сушке? Дерьма? Лапши? Его? Или себя?
— Надеюсь, тебе хватит ума не орать свои стихи в присутствии Дилюка? — Просьба, мольба, приказ смешались в одном вопросе от Дотторе. Но что сделаешь, если вместо чтения биографии какого-то писателя-героя, которую умудрились раскатать на десять листов, Скарамучча решил сочинять стихи самостоятельно? Только и остается надеяться, что его тощий зад не попадет в какое-нибудь злоключение. — Все еще не понимаю, почему я должен избегать этого Рагн… Рагнвагн… Рагенвагера… — Рагнвиндра, Скар. Запомни его фамилию и не издевайся над ней. — Иль, кажется, понял, как себя чувствуют учителя и родители. Для себя он помечает, что родителем точно никогда не будет: терпение кончится раньше, чем ребенок скажет первое слово. — Ладно, ладно, хорошо. — Затихает на пять секунд низкорослый парень. Дотторе воспринимает это как конец их содержательного диалога, возвращаясь к биографии мужика, умершего несколько столетий назад. — Тогда я буду издеваться над тобой. Хочется крикнуть ему, достучаться, чтобы он наконец отвалил от него и подобные темы в школе не обсуждал, где у каждой стены есть уши, глаза и рот. Эти органы восприятия и воспроизведения обязательно донесут все услышанное и увиденное туда, куда следует, чтобы каждый нарушитель сводки правил и обязанностей получил по заслугам. Хотелось, чтобы Скарамучча оставил его хотя бы на пару секунд, не воровал у него последние надежды и намеки на спокойствие и равновесие. Но оттолкнув это чучело темновласое, не вернется ли Иль к своим одиноким истокам, где его одиночество стало вынужденной мерой? Где он не сможет научиться доверять и располагать к себе? Где все кошмары вернутся, обернутся против него отцовским револьвером? В конце-то концов, Скарамучча — это тоже человек. А человека от животного отличает разум и способность мыслить, понимать, принимать и делать выводы. Дотторе похоронил слишком много версий самого себя, пытаясь кому-то угодить. Куда проще заниматься раскаянием, чем самоизменением. Есть три вещи, которых боится большинство людей: доверять, говорить правду и быть собой. — Ты и так это делаешь. Что изменится в моей жизни, м? — Загадочно тянет Дотторе, уставившись в потрепанный учебник допотопных, кажется, времен. Скарамучча требует к себе внимания, требует полного погружения в него. И реакции всегда разные, когда этот юноша с поведением ребенка порой не получает, что хочет. Теперь Скарамучча делает вид, что погружен и занят учебником. Понять его было куда сложнее, чем понять математику. Любая тема высшей математики была куда проще лица этого парня. Если описать одним словом — кирпич. Без намека на эмоции, любопытство и интереса до Дилюка. Боже, зачем только Иль рассказал ему о нем? Было бы куда легче, если бы Скарамучча познакомился с ним лично. Хотя проще от этого было бы только Рагнвиндру: очередной доклад на очередного школьного хулигана. Дальнейшая судьба этого хулигана, как и сотни других, его никогда не интересовала. Такова была работа этого «школьного надзорного», гоняющего по коридорам здания, окидывая своим холодным, как январское утро, и острым, как лезвие бритвы, взглядом. Если в школе и происходило что-то выходящее из рамок вон, то одному ему можно было применять грубую силу в отношении учеников. Нечестно? Крайне. Где справедливость? Долбит в задницу честность и мораль. Опасно-странные времена, где умный вынужден пожать плечами и признаться, что нихера он не знает. Обреченность и неизбежность — вот действующие моральные кодексы. Единственные, кто может сохранять спокойствие и равнодушие — новые тупые люди, которых старательно штампует государство. И Дилюк — главная помощь. Ведь то, что не убивает его, убьет кого-нибудь другого его же руками. Жизнь здесь — пустой звук. Жизнь здесь ничего стоит, на самом деле ей никогда не было цены. «Подлиза и подхалим, лижущий обосранные анусы учителям и директору, чтобы пробиться в свет. Из него воспитали раба», — как-то назвал его Скарамучча. И, как бы не было Дотторе обидно и больно это признавать, но он вынужден был согласиться со Скаром. Когда-то у самого Торе возникало желание подлизать кому-нибудь анус, чтобы получить больше шансов на что-то успешное и удачное в ближайшем будущем. Мысль пришлось отложить в дальний ящик: в нем еще оставалась человечность. Его зрачки были шире, чем желание лизать кому-то жопу. Что, если у него все получится самостоятельно? Что, если все только впереди, нужно только немного времени и сил? Что, если его лучшие дни только впереди?.. Необходимо сажать свои сады и украшать собственную душу, вместо того, чтобы ждать кого-то, кто принесет цветы. — Торе, — тихо окликает Скар. Подозрительно тихо, без намека на язвительность в голосе. — У вас учителя не справляются, что им нужен отдельный ученик, который следит, чтобы первоклашки не курили в туалетах и не пили водку на уроках? — Ты пил водку на уроках?! — Слишком громко восклицает Дотторе, что низенькая и седая учительница литературы отвлекается от толстой книги, громко кашляя. — То есть… А в Центре не так было? Контроль и… — Совершенно. — Перебивает Скарамучча. — Пиздец, происходящий здесь кардинально отличается от пиздеца, происходящего… Там. Все друг друга сдавали, для этого не нужно был отдельное охуевшее блядепиздопроёбище, да и преподы сами дежурили в коридорах на уроках и переменах, а не дрочили свои вонючие письки в грязных кабинетах. Тут же понадобилось целый красновласый опиздень. — Карандаш в руках Скарамуччи ломается. Дотторе не нужно до него дотрагиваться, чтобы понимать, насколько это маленькое худощавое тельце напряжено. Дотторе не нужно заглядывать в глубокие глаза фиолетовых оттенков, чтобы видеть, насколько Скарамучча зол. — А еще камерами все было затыкано так, что ты поссать не мог без надзора. Извращенцы… — Последнее слово было сказано настолько тихо, что Илю пришлось самому додумывать. Но Скар посмел заикнуться о своем прошлом чуть больше, чем вечное: «Я из Центра». Я из Центра, и это все, что я скажу, придется довольствоваться либо этим, либо молчанием. Разве можно так много просто молчать? Пустые диалоги, немая пустота. И пусть выпаленного было недостаточно, нет, даже совсем не то, что ищет Дотторе в прошлом Скара, но Скарамучча попытался сказать чуть больше о себе. На эмоциях. «Если выводить его на эмоции — он начинает говорить по делу. Осталось только найти точки, когда он говорит, а не замыкается в себе еще больше». «Ты не такой монстр, Торе. Ты не будешь использовать едва ли первого человека в твоей жизни, чтобы получить свою выгоду. Он такой же живой, как и ты». «Но если цель того стоит, то любые средства оправданы. Я все понимаю, но я уже заебался быть понимающим. Когда уже поймут меня? Разве я не знаю, где болит? Почему я еще не бью?» «Потому что до Луны проще пешком добраться, чем его ударить. Я не помню, если я кому-то нарочно причинял боль». — Торе. — Снова этот голос под боком дает о себе знать. И хорошо, что Скарамучче именно сейчас что-то понадобилось от одноклассника, иначе бы последний точно сошел с ума. — Торе. — Теперь этот наглец пинает чужую ногу своим коленом. — Что уже случилось? — Испуганно спрашивает Дотторе, глядя на Скарамуччу. Отчего-то этот парень смотрел так жалобно. Истощенный скелет с тонкой шеей и режущими скулами лицо, но такими живыми глазами. Но за изысканностью всегда скрывается что-то трагическое. Человек — сумма ран, цветущих кровотечением, множащая суммы ран. — А у вас на уроках можно пить водку?.. — Улыбка на тонких губах расползается от уха до уха. Дотторе лишь тяжело вздыхает. Что он сделал такого для вселенной, что она так расщедрилась и подарила ему Скарамуччу? Снова.***
Седые старушки с грязными лицами и ветхими платьями, лысые беззубые старики с дрожащими руками, мамочки, чьи лица еще имели детскую припухлость, с кричащими голодными младенцами на руках, юноши с нездоровым серым цветом кожи, в синяках и ссадинах. Это какой-то «внешний мир», от которого каждый хочет быть отделен воздушным зазором. В этом и главное заблуждение, потому что каждый и является частью этого мира, что пророс уже насквозь тысячами голых и острых ветвей. Люди — переплетение ветвей, поднимающихся из грязного озера с названием Жизнь. Отражаясь в поверхности зеленой смердящей воды, ветви верят в свою индивидуальность и неповторимость, как бы мог верить в свою особенность зеркальный карточный валет, не догадывающийся, что им просто играют в дурака. — Скажи, Дотторе, а нам обязательно тут быть? — Скарамучча робко дергает одноклассника за рукав куртки. И не удивительно: для него подобные собрания были чем-то новым и неизведанным, а людям свойственно бояться неизвестности. — Обязательно. И старайся не говорить. Хотя бы сейчас, прошу. Взгляд Скара направляется куда-то в землю, и тот отпускает чужой рукав. Замолкает. Действительно замолкает и ждет чего-то. Толпа собралась около огромного экрана, стоящего на главной площади. По обе стороны экрана стоят мужчины в белых пластиковых костюмах, каждый из них держит в руке по автомату. Дотторе не помнит случая, когда оружие действительно понадобилось, он не уверен даже, если оно настоящее. Но если оно нужно для эффекта запугивания, то у них однозначно выходит. Жаль только, что рост Скарамуччи не позволяет увидеть полной картины. Практически под самим экраном стоит каменный столбец с металлическими креплениями: привязывать руки для удобной порки. На асфальте рядом все еще осталась чья-то запекшаяся кровь, которую еще не смыли дожди. — А разве не удобнее было бы поставить радио в дома и вещать? — Неожиданно подает голос Скарамучча. — Не подавай им идею. — Шипит Дотторе. Никогда у него не было такого сильного желания дать кому-то затыкающий подзатыльник. — Посуди сам: это куда удобнее, чем собирать толпу. Просто регулировать на уровне государства, чтобы это радио нельзя было выключить в определенный момент… — Иль наступает тому на ногу, отчего Скарамучча вскрикивает и шипит. Дотторе терзают сомнения про этого парня. Если быть точнее, то конкретно про его цель в этом месте. Центру стало настолько скучно жить, что теперь по другим областям отправляют маленьких тараканчиков, цель которых, нести разруху в и так разрушенном месте? Снова будет больно, если тот, кому Торе пытается доверять, обернется против него. Он безразличен к ножевым ударам врага, но ему мучительно болезнен булавочный укол близкого человека. Их объединяет многое, но Дотторе решил сосредоточиться только на отличиях. — Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, — экран включается, и повествование начинается со спокойного женского голоса. Хозяйкой голоса является блондинка средних лет с невероятно яркой помадой красных оттенков. — Вам вещает ваша горячо любимая и единственная правительница всего государства. — Госпожа Блядина… — Злобно шепчет Скарамучча. И следом снова болезненно шипит: Торе нашел против него противоядие и теперь будет этим пользоваться. Главное не перестараться и не раздавить ногу. Они все еще находятся в толпе людей, а Дотторе, к его великому сожалению, не научился читать чужие мысли. Он боится как за свою шкуру, так и за шкуру этого прикола из Центра. Ведь если они и встанут с голой спиной, то оба. — Я всегда с вами, в ваших сердцах, мыслях и действиях. Если вы чувствуете себя одинокими, так позвольте себе это! Почему вы боитесь быть одинокими? Потому что вы оказываетесь лицом к лицу с самим собой, какой вы есть, и вы убеждаетесь, что вы пустой, глупый, тупой человек, исполненный чувства вины и тревоги, что вы мелкое, дрянное, несостоятельное существо, живущее из вторых рук. — Она замолкает на секунду, чтобы откашляться. — Но это только в ваших головах. — Скар… — Теперь общий порядок нарушает Дотторе, испуганно призывая Скарамуччу вылезть из ануса своих вселенских обид. — М? — Видишь красную бошку? — Вижу. — Максимально, насколько это возможно человеческому рту, выплевывает слова Скарамучча. — Это Дилюк. Лицо Скара почему-то проясняется. Вместо нависшей над ним тучи восходит солнце. Одному черту известно, что это солнце означает, и действительно ли оно такое теплое и несет добро, мир и жвачку. — Красный… Красный. Красный красивый, но значит опасный… — Повторяет, как прокаженный, Скарамучча. Дилюк Рагнвиндр, как и полагается настоящему жополизу, сердито стоял в первых рядах, внимательно внимал каждому мерзкому слову, что вылетал из этого яркого женского рта. Казалось, что он даже не дышал и не моргал, чтобы не пропустить ничего из новой лекции, где едва ли целую страну оскорбляла и поливала грязью одна женщина, которой удалось взобраться чуть выше остальных. Идеально ровная спина, расправленные плечи и длинные волосы, собранные в высокий хвост — обязательный атрибут этого парня. Никто не удивится, если он спит в этом положении. — Ваш вклад невероятно ценен и важен, мои дорогие и горячо любимые южане. Не могу полностью понять, насколько больно терять близких в шахтах, каждый раз сидеть на иголках и ждать возвращение милого мужа из-под земли. Но смерть… Она всегда так близко и далеко одновременно. Вчера, сегодня, завтра умирают и рождаются люди. И как бы то ни было, смерть необходима нам, для того, чтобы оставаться людьми. Каков был посыл в этих красивых словах, задевающих кого-то? Несколько женщин начали плакать, опуская свои лица к земле, пряча свои слезы, как что-то позорное и запрещенное, от всеобщего лицезрения. Дотторе же нашел в этой болтовне только пустую воду, попытку достучаться до кого-то и поднять свой фальшивый и самопровозглашенный рейтинг еще выше. Эта дама всегда говорила много, но никогда в ее молве не находился должный смысл. — Ко мне дошла весточка, что вы хотите больше искусства. Музеев, галерей, театров… Поймите, мои милые граждане, искусство от того и называется искусством, чтобы подарить что-то лживое и мнимое. Вы живете здесь и сейчас, так наслаждайтесь каждым моментом своей жизни. Почему вы так ищете отвлечение от нее? — Очередной красивый отказ, только с тонной претензий и обвинений людей в желании развлечений и поиске духовной пищи. Искусство дается, чтобы не умереть от истины. Истина — слишком больное слово, и еще больнее на практике от нее. «Чего же вы хотите?», — Словно спросила эта дамочка. «Пожизненно оставаться в аду», — словно ответили люди, живущие в этой стране.