Ты ебанутый?

«Не знаю причины, почему Скара так злят общие собрания. Он присутствовал только на двух, но после каждого он уходил мрачнее тучи, обсыпая асфальт матом. «Госпожа Блядина», хах. Я разрешил ему так выражаться при мне, но не при огромном скоплении людей, где слишком велик шанс получить. Я не уловил момент, когда я стал так заботиться о нем. Хотя я совру, если скажу, что мне не нравится такая кличка этой блондинки. Может, я совсем схожу с ума, но этот пацан размером с абрикосовую косточку стал добрее при мне. Нет, он не прекратил называть меня «занудой», это было бы просто за гранью фантастики. Но как минимум он не доводит меня до кипения, когда мне хочется ударить его лицом об парту. Как-то даже очень сильно помог с математикой (будь эта сука трижды проклята, нахуя мне эти графики?), подсказав мои просчеты. И даже заходит за мной перед школой. Как он сказал: «Слежу, чтобы ты не проспал, голова говяжья». Какой же он все-таки гадкий бывает. Завтра суббота. Очередной поход к химику, где ему будет лень проверять работы младших классов, где он снова свалит это дерьмо на меня. Но не мне одному сидеть там: Скарамучча тоже попал. Я все еще не знаю и близко, куда он метит и что хочет получить от жизни, но доблестный учитель химии заставил его переписывать работы, чтобы подтянуть средний балл к концу четверти. Новогодний подарок, что ли. Значит, сегодня мне его ждать, чтобы хотя бы примерно пробежаться по материалам и он смог написать на свою четверку. Боже, о чем я пишу вообще? Какая четверка? Скар… Скар… Скар. Сокращение твоего имени можно перевести как «шрам» с английского. Шрамы — след боли. Уродливое напоминание, что ты еще живой. Не могу говорить про телесные шрамы, но вот на сердце… Они не заживают. У меня есть шрам на руке, почти у самого плеча: я просто порезался о зеркало, когда отец был зол. Он не болит, я про него редко вспоминаю, ибо не имею привычки рассматривать свое тело. У меня есть шрам на сердце, и порой мне больно. Завидую, что ли детям, у которых есть любящие родители. Но я все еще живой, пусть не всегда это осознаю, и они мне не нужны. Скар… Скар… Сколько же шрамов имеешь ты? Сколько же шрамов оставишь ты мне? Я чувствую, что могу закрыться. Зима близко. Невообразимо грустное, тяжелое и мертвое время. Хотя, блять! Что может быть мертвее этого места? Едва ли! Трупы под землей живее будут. Снег уже пошел, календарная зима уже наступила, а следом и зима в моей душе. Я боюсь. Я могу начать винить себя, а затем эта вина выльется в угрызения совести, а затем в злость. Не моя вина, что я живу в этом дерьме. Скарамучча так сказал, а он явно видел другую жизнь. Могу ли я винить его, что живу здесь? Нет. Винить себя? Тоже нет. Наверное. Я не знаю. Я уже злюсь. Потому что не знаю, что мне делать. Хочу все забыть, потому что мне уже плохо, я слишком много думал. Прости, мам, что не говорил тебе ничего раньше. Прости, что теперь не смогу тебе ничего сказать. Прости, мам, что ты мне больше ничего не сможешь ответить. Прости, что отец начал много пить. Прости, что тогда тебя не стало. Мне тебя не хватает, знаешь, мне не хватает твоего голоса и твоей улыбки. Думаю, по тебе так никогда никто не скучал, как я сейчас. Ко мне порой возвращаются кошмары, где я остаюсь один. В моей памяти моменты, где ты меня успокаивала такие яркие и теплые, каким не бывает лето… Наверное, теперь мои кошмары стали явью, я живу в своем кошмаре, и я не могу проснуться. Я хочу плакать, но я не умею. Отец научил быть воином, а не плаксой, в итоге я стал никем. Я не умею стоять за себя, я не умею стоять за кого-то — просто не было необходимости — и я не умею плакать. Я просто двуногое бессилие… Зигмунд Фрейд однажды сказал: «Если ты хочешь вытерпеть жизнь — приготовься принять смерть». Сейчас эти слова как никогда кстати, а Скар тогда говорил про сбитую собаку на дороге. Я принял смерть, но жизнь все такая же невыносимая. Да и Фрейда я никогда не читал и не слушал, мне о нем как-то Скарамучча рассказал. Хочу считать его своим другом. Так мне будет проще. Оплакивать мертвых… Я никогда не оплакивал мертвых. Но вот пустоту, боль, нехватку… Это больше заслуживает слез, чем мертвое тело. Ведь мертвые ничего не чувствуют. Они не страдают, им нет никакого дела. Они просто мертвые. Мои мысли не в порядке. Я не могу собрать их в одну кучку, чтобы даже самому себе рассказать, как плохо себя чувствую.

Иль Дотторе. 23.12.20ХХ»

Дотторе тяжело вздыхает, еще тяжелее поднимаясь из-за стола. За окном давно темно, словно солнце и не всходило и вовсе. Редкие фонари за окном, чей свет был таким же тусклым и незначительным, как незначительны старания Дотторе привести себя в порядок для встречи Скарамуччи. И нет ничей вины, что сейчас Иль немного не в состоянии. Ему будет проще сделать вид, что все в порядке и ему не больно, чтобы не сподвигнуть кого-то его успокоить, но из-за этого его состояние может затянуться. Открыться человеку всецело — дать ему нож в руку. В любой момент этот нож может защитить или вонзиться в спину. Хах, теперь Дотторе, кажется, начинает понимать молчаливость Скарамуччи. Только парень поставил рядом со столом табуретку, как в дверь постучали. За порогом стоял слишком радостный на фоне Дотторе Скар, буквально сияющий. То ли ему стала нравиться химия, то ли он рад, что снова попьет кровушки Иля, то ли один черт его знает. — Что случилось? — Глупая улыбка сползает с личика низкого парня, и тот без спроса и разрешения проходит внутрь, снимая с себя верхнюю одежду. — Не замерз, пока шел? — Отводит тему Дотторе. — Ты сейчас на труп похож еще сильнее, чем после физики первым уроком. — Беспокойство. Именно беспокойство и немного ужаса присутствует в чужом голосе. — Боже, ты сейчас заплачешь, Торе… Неожиданно для самого Иля его берут за руку. Руки Скара… Такие холодные и маленькие, что он бы запросто мог бы держать одной своей рукой сразу две его. Эта рука тянет его за собой, и он послушно следует. Вот уже Скарамучча уместил свой тощий зад на его столе, взялся за вторую руку. Нежно и осторожно, словно держит не чью-то ладонь, а невероятно хрупкое и дорогое сокровище. Эти темные глаза заглядывают в самую душу, нет, даже смотрят сквозь эту жалкую дрожащую душонку. — Торе, хочешь поговорить? — Ты пришел сюда ради химии, тебе завтра этот тест писать. — Очередная попытка увильнуть от разговора, где его каждую косточку разберут. — Подождет. Мне не надо домой, меня там не ждут. Большие пальцы рук аккуратно и медленно гладят по тыльной стороне ладони. Эти касания Дотторе запомнит надолго. Смешно: «надолго». Он запомнит их навсегда. Такой незначительный жест для Скара, но такой важный для Дотторе. — Меня тоже. — Сдается Дотторе, вздыхая и опуская свой взгляд в пол. — Меня давно никто не ждет дома. — Смотри на меня, Торе, пожалуйста. Не упирайся глазами в этот хлипкий пол, я здесь. — Он потянул руки Иля на себя, вынуждая последнего сделать шаг вперед. — Ты такой же одинокий и обреченный, как я. — Говоришь, как та Блядина. — Шутливо шипит Дотторе. В ответ слышится тихий смешок. — А если я… Я и есть она? — Врешь. У тебя грудь не вываливается из глубокого декольте. — Я ее утягиваю просто, ничего ты не понимаешь, зануда. — Смеется Скар, даже и не думая отпускать чужие руки. Дотторе не хочет, чтобы он отпускал его руки. Пусть всецело их заберет. — Ты все еще хочешь плакать? — Снова возвращается к теме низкорослый парень. Иль не сразу находит, что ответить. Не умеет плакать? Не хочет это делать на людях? Не может? Или ищет себе отговорку? И Скарамучча замолк, только медленно моргает временами: ждет ответа. — Наверное. — Наверное да или наверное нет? — Наверное… Да. — Честно признается Дотторе. Осмыслив все, что он чувствует сейчас, он не понимает причину, по которой ему хочется плакать. Ему не грустно, но и не достаточно хорошо. Его жрет тревога, но холод чужих рук отчего-то греет, приносит с собой спокойствие, заставляющую тревогу медленно отступать. — Я могу задать вопрос? — Ты уже это сделал. — Снова смеется Скар. Дотторе игнорирует его насмешки. — Ты когда-нибудь был одинок? Он открылся Скарамучче, теперь очередь Скарамуччи открыться ему. Дотторе решил, что это правильно и честно. — У тебя температура что ли? — Прежде чем Иль успевает что-то сказать, парень напротив него уже вскакивает со стола, становясь на шаткую табуретку, что приходится подхватывать его за талию, пока он тянется своей ладонью до лба Торе. — Да нет ее… С чего такие вопросы, Торе? Теперь, когда Скарамучча встал на табуретку, они стали одного роста. Впервые Дотторе приходится видеться с ним с глазу на глаз. И раньше он не до конца осознавал, насколько их разница в росте велика. И отнюдь не мешает в жизни. Высоким Скарамучча выглядит странным и неправильным. Теперь же Дотторе сам решает проверить свой лоб: вдруг действительно жар ударил? Стоило только отпустить Скара, как тот едва ли не падает с табурета. Грохот дерева о пол, испуг в двух парнях, Скарамучча, которого прижали к себе. Внезапно затихший Скарамучча, которого прижали к себе. Ощущение чужих ладоней на своих лопатках. Теплое чужое дыхание в шею. Обвитые ноги вокруг талии. Объятия. Позабытое чувство нужности кому-то. «Объятия — это попытка затолкнуть человека в себя, чтобы оставить его там навсегда». «Объятия — это поцелуй в душу. А целовать души надо тех, за кого не боитесь умереть». Дотторе боится прижимать крепче. Не только потому, что Скар может как-то неправильно это воспринять, но и потому, что Иль боится его сломать. Даже под несколькими слоями одежды он может ощущать всю физическую хрупкость парня. Дотторе никогда не поднимал тяжелых весов, никогда не ходил в тренажерные залы, на физкультуре не отличается подготовкой от большинства своих сверстников, но веса Скарамуччи тот будто бы не ощущает. Лопатки, подобно отрезанным крылышкам, острыми лезвиями ощущаются под ладонями. Когда-то мама ему рассказала сказку, что раньше люди все были с красивыми и белыми крыльями, подобно ангелам, но эти крылышки им подрезали, оставив только лопатки, как горькое напоминание о утраченной красоте. Тогда Дотторе посмеялся, назвав эту притчу слишком сладкой и романтичной, что ему это никогда не пригодится. — Скар?.. — Шепчет Дотторе, боясь нарушить всю интимность момента. — М-м?.. — Также тихо отзывается Скарамучча. — Я могу считать тебя своим другом?.. — Вопрос, от которого сердце в грудной клетке начало биться быстрее. Глупое, глупое сердце, толкнувшее парня на этот вопрос. Скарамучча молчит, только трется щекой о плечо Дотторе. Пугает своим молчанием, слишком сильно пугает, заставляя это же самое бестолковое сердце уйти в пятки, забиться там в самый дальний, темный, пыльный и глухой угол. — Можешь. — На выдохе отвечает Скарамучча. Рождение заново, еще одна попытка что-то сделать, глоток свежего воздуха после нырка умещается в одно емкое и незначительно тихое: — Спасибо… Одним пятничным вечером один низкий парень, сжимавший своего нового друга крепче, научил высокого парня плакать. Это оказалось не так больно и страшно, как Дотторе себе представлял.

***

— Скажи, ты действительно тупой или очень старательно притворяешься тупым? — Не выдерживает Дотторе, наблюдая, как Скарамучча сделал газ из «песка» в уравнении реакции. От слез, соплей и признаний в дружбе не осталось и следа, когда в их вечер вновь ворвалась химия. — А че не так? — Непринужденно спрашивает Скар, раскручивая ручку на пальцах. — В нормальных условиях песок твердый или ты его вдохнуть можешь? — Он сыпучий… И вдохнуть тоже могу, потом сопли будут на зубах скрипеть. — Блять, Скар… Голова с голубой шевелюрой падает на стол, глухо ударяясь лбом о его поверхность. «Заебал», — лучше всего описывает состояние Дотторе, который уже устал на пальцах объяснять этому парню как работают реакции. Завтра действительно нужно будет надеяться на всевышние силы, если Скарамучча будет писать такой же бред. Казалось бы: какая-то стрелочка, а ошибка грубейшая. — Скар, у тебя будет таблица растворимости, где дано достаточно веществ и их свойства к растворимости. Даже сейчас она лежит перед тобой, специально в учебнике открыл это говно. — Согласен. — Вякает Скар. — С чем ты согласен? — Вздыхает Дотторе. — Что это говно. — Ручка падает на тетрадь с каракулями и кроликами — куда же без них —, и Скар блаженно разваливается на стуле, будто их «урок» подходит к концу. — Сам ты говно, не обзывайся на химию. — Я уже понял, что ты спишь и дрочишь на эту таблицу. — Брезгливо тощая ручонка берет страницу с этой злоебучей таблицей. — Хотя она не липкая… Дотторе легонько шлепает своей рукой по чужой, чтобы та взяла ручку, а не изучала его учебник. У Скарамуччи точно такой же экземпляр книги, который тот может и обнюхать, и облизать, и даже почитать или хотя бы полистать. — Вернись к уравнениям, последних два осталось. — Дотторе поднимает взгляд на настенные часы с равномерно бегающей секундной стрелкой и продолжает: — У тебя пять минут. — Пять? — Возмущается Скарамучча, который до этого писал реакцию к одному уравнению за не менее, чем минут десять, если не учитывать все их разговоры и возмущения Дотторе касательно кроликов. — Пять. Тебе хватит, если глаза из ануса достанешь и мозг хоть немного включишь. Пять минут — это не так много, но и не так мало. Если говорить про опоздания на уроки или работу, то пять минут могут стать критичными, а если говорить про опоздания учителей на уроки, то эти пять минут продлевают общий отдых от жизни. Пять минут для теста из сорока вопросов — слишком мало, пять минут для одного вопроса — слишком много. Пять минут жизни человека… Кто-то и пяти минут не проживает на этом свете, а кто-то за пять минут создает новую жизнь. Кому-то достаточно пяти минут, чтобы изменить свою жизнь одним выбором или словом. А Скарамучче хватило пяти минут на два уравнения и еще трех кроликов. — Курить хочу. — Ноет низкий парень, сползая со стула. — Потом покуришь, — резко отвечает Дотторе. — Показывай, что ты там насрал. — Я еще не срал… — Тянет Скар, толкая тетрадку в сторону друга. Дотторе совершенно все равно на его физиологические потребности, если они не касаются химии. Желания испражниться никак не связано с завтрашней казнью Скара. — Скажи мне: ты притворяешься тупым специально? Все правильно, блять. — Негодованию Торе нет предела, ведь так выходит, что Скарамучча нарочно ходил к нему, чтобы попить его кровушки? Извращенец и мерзавец низкорослый. Дотторе никогда не умел выбирать себе друзей.

***

— Ты готов? — Спрашивает Дотторе у Скара у самого кабинета химии. — Всегда готов. — Решительно отвечает Скарамучча, едва ли не ногой открывая дверь. Мрачное и всегда потное лицо химика становится еще мрачнее, когда тот видит Скарамуччу: наверняка надеялся, что такой товарищ как он не удосужится прийти к нему в субботу утром, когда на улице все еще горят фонари. Но сразу же проясняется, стоит Дотторе переступить порог и закрыть за собой дверь. Иль получает стопку работ восьмого класса и красную ручку, чтобы их проверить, а Скарамучча получает листочек с заданиями, ручку, и сухое: «У тебя десять минут». — Десять минут не пять, как-нибудь управлюсь. — Саркастично кидает Скар, придвигая к себе листик. — Сейчас станет пять минут. — Угрожает или пытается угрожать учитель. По глупой усмешке и тихому смешку понятно, что Скарамучче ни разу не страшно. Низенький учитель усаживается на свой мягкий стул, пока Дотторе горбатится над проверочными, где одна половина неправильна, а другая написана так, словно это писали ртом во время землетрясения на эльфийском языке. Редки случаи, когда они на этих дополнительных по субботам разбирают действительно сложные задачи, где необходимо подойти с нескольких сторон, рассмотреть данные с разных углов и пройти невероятно долгий и муторный путь до ответа. Редки, но они случаются. Плохо только, что Дотторе так и не понял закономерности наступления таких дней. — Ну что там, Дотторе? — Учитель отрывается от своего смартфона, кладя его на стол. Краем глаза Торе замечает, что этот мужчина выбирает поводки для собак. — Все плачевно. Это, — он указывает на стопку листиков слева и продолжает: — я не могу прочесть. А здесь, — Дотторе указывает на несколько листков справа и отмечает: — четверки и выше. Все остальное — беда полная. — Понятно… — Тянет мужчина, вновь взяв телефон в свои руки с короткими пухлыми пальцами, чем-то напоминающими сардельки. — Только я не понимаю, зачем Вы некоторым дали задания с органики… Разве Вы ее уже взяли? — Пятерка — это всегда про повышенный уровень знаний. Если ученик захочет иметь пятерку, то он обязан, просто обязан читать учебники, пособия и другую литературу наперед. — Монотонно произносит химик, а Дотторе вздыхает. — Но ведь химия — вовсе не обязательный предмет… Его не будут все сдавать. Если его сдаю я, это не значит, что вся школа пойдет по моим стопам. — В смысле?.. — Такого искреннего удивления Торе еще не приходилось видеть. Даже очки учителя в таком шоке, что не смогли выдержать и сползли на кончик носа. Ручка парня, сидевшего на первой парте с грохотом падает на пол, привлекая внимание сразу двух пар глаз. Химик снова в ярости: поправил очки и брови в кучу на лбу собрал. — Ты закончил? — Не самым нежным образом обращается учитель к Скару. — Закончил. — Не трать наше с Дотторе время, — Скар с этих слов подавился воздухом и закашлял, явно пытаясь не заржать. Дотторе же хватается за голову, предвкушая очередные глупые шутки. — Давай сюда листик, я сразу проверю и скажу тебе оценку. Сердце Дотторе пропустило удар. Он ожидал, что и эту работу тоже ему проверять скажут, что он, в случае полного провала своего друга, сможет исправить какие-то ответы, чтобы вышло чуть лучше. Скарамучча не сводит глаз с напуганного Торе и в его взгляде темных глаз читается вызов. Лучше бы бригаду скорой помощи вызвал. — Одна ошибка, Скарамучча. Песок не может быть газом в нормальных условиях. Но твою четверку я поставлю, можешь быть свободен. «Блять, Скар…», — выдыхает Дотторе, понимая, что это он специально написал так. Пусть Торе немного дрожит, но поднимает свои алые глаза, полные гордости и восхищения на низкорослого парня, игнорируя желание чуть крикнуть на него за такие тупые шутки. — От всей души благодарю. И до новых незабываемых встреч! — Радостно кричит Скар, спеша удалиться из кабинета. — Иди уже, — отмахивается от него химик. Теперь они остались вдвоем. Учитель химии без третьего лица в помещении обращается к своему ученику, как к давнему другу, совершенно не соблюдая все формальности и субординацию. Тут он жалуется на боль в спине, через минуту уже рассказывает рецепт каких-то котлет, а затем плавно переплывает к его собаке, ее привычкам и характеру. — А, Дотторе, сходи умой пробирки, будь так добр. — Да, конечно. — Дотторе готов на многое, лишь бы не слушать этот бесконечный бред, который совершенно не пригодится ему в жизни. Хотя рецепт котлет может оказаться довольно полезным. Собрав все пробирки, Иль медленно, ни капли не торопясь плетется по темному коридору, в самый его конец, к туалетам. Так же медленно он промывает каждую пробирку под струей воды, мыча под нос себе что-то незатейливое. Выливает из последней пробирки воду, чуть встряхивая ее, и смотрится в зеркало, чтобы хоть немного привести непослушные волосы в порядок. Парень шугается, когда замечает в зеркале отражение какой-то надписи. А обернувшись, ему приходится ухватиться руками за раковину, чтобы не упасть. «Можешь у меня отсосать, Госпожа Блондинка-Блядинка!             С» — Ты… Ты ебанутый… — Шепчет Дотторе, глядя на эту красную надпись аккуратного почерка на синей плитке, прекрасно зная, что будет дальше.

У меня эта навязчивая необходимость всегда нарушать границы, будь они телесные или эмоциональные. Я должен почувствовать опасность, чтобы напомнить самому себе, что я все еще жив. У жизни нет цены, если мы не рискуем ее потерять.