Работа, дети, ипотека

Рыжеволосая пигалица — как есть будущая Пеппи Длинный Чулок, — резво скачет по классу, пробегая между рядами и задевая боками парты. Он бы прикрикнул на нее как следует, но, во-первых, бесполезно, во-вторых, воспитывать конкретно этого ребенка стоит другими методами и, в-третьих, у него банально начал садиться голос, и очередной крик на сегодня станет последним. — Евгений Соланович, а когда папа придет? — спрашивает она раздражающе-звонким голосом, от которого еще чуть-чуть, и задрожат стекла. Почему она за день не устала туда-сюда прыгать? Сразу видно, в кого пошла… — Через полтора часа, — отвечает он терпеливо, выставляя оценки в классный журнал. — Это сколько? — любопытствует она, прикусив кончик пальца. Сколько раз ей повторять: не суй ничего в рот… спокойно, спокойно. Евгений глубоко вздыхает. И, не обращая внимания на хихиканье учеников, пришедших переписывать контрольную, поясняет: — Это час и еще половинка часа. — Огоооо… А это много или мало? Задумывается она ненадолго: не дожидаясь ответа, сразу кидается к шкафу и вытягивает из него книгу с яркой обложкой, явно намереваясь в очередной раз пролистать картинки. Евгений рассеянно замечает: — Для тебя — много. В подтверждение его слов Леона начинает плакать, бросив книжку. Ну, хоть не на пол. — Какой Вы все-таки злодей, Евгений Соломонович, — шутит один из двоечников, отрываясь от контрольной. — До чего бедного ребенка довели? — А Вы-ка, Рыков, помолчите. Скажите спасибо, что вообще разрешил Вам переписать. Средний балл 2,75 — гордиться нечем!.. Леона, подойди сюда. Подойди, подойди. Девочка медленно плетется, протирая кулачком глаза. Они у нее такие большие, яркие, а когда она плачет, становятся как будто еще больше и ярче. Евгений со вздохом открывает ящик стола и достает из него пачку бумажных платочков. — В глаза руками не лезь, инфекцию занесешь. — Не занесу! — хмурится она, глядя на протянутый платочек. — Такого не бывает! Почему папа не пришеееел. Ученики вовсю шушукаются и косятся на бесплатное представление. Потом еще скажут родителям, что плохо контрольную написали, потому что плачущий ребенок своим рёвом им мешал… Евгений Соломонович же такой изверг, над всеми издевается, вот, даже девочку до истерики довел. Евгений заставляет себя нагнуться — очень низко, так как он в полтора раза выше этой кнопки, — и скованно обнять ее, поглаживая по спине. Видел, как другие это делают — наверное, помогает. Его-то в детстве никто не утешал. Леона выдерживает целых десять секунд объятий. А затем треплет его по плечу, намекая, что пора бы отстраниться, и спрашивает как ни в чем ни бывало, щеголяя красным лицом: — А почему Вас зовут Соланович? И снова пальцем тянется ко рту… Но на этот раз Евгений вовремя успевает его перехватить и опустить. Ну что за наказание! Ни секунды поработать не дает. — Мое имя — Евгений. Отчество — Соломонович. — Соланович! Соланович! — продолжает коверкать она и прыгает на месте. От ее ярко-красной кофточки, которая все рябит перед глазами, начинает болеть голова. Но девочка улыбается — уже хорошо. Она раздражает, но все равно хочется улыбнуться ей в ответ. И он себе это даже позволяет. — Когда-нибудь ты запомнишь, — шепчет он задумчиво. Отвлечь ее получается только тогда, когда Евгений догадывается достать ей бумагу и цветные карандаши. Она, наконец, затихает, с усердием выводя какие-то каляки-маляки. Аж язык высунула. Карандаши пришлось стрельнуть у Рыковой, которая пришла за компанию с братом — в кабинете словесника маленькие дети появляются не часто. Раньше, когда Евгений и Владимир были не очень близки, физрук не осмеливался оставлять с ним своего ребенка. Чаще всего доверял его охраннику — Игоря Леона любила, а вот Вадима побаивалась, — либо брал ее с собой в спортзал. Еще она время от времени сидела в служебном помещении для уборщиц… В общем, где получится. Потому что героическому отцу периодически звонили из детского садика и умоляли забрать свое чудовище, которое от нервного перенапряжения начинало не просто плакать, но еще и блевать. Стоило ребенку оказаться рядом с папой — и самочувствие резко приходило в норму. Евгений никогда не спрашивал, почему Владимир не мог оставить Леону с кем-нибудь из родни или нанять няню. Его это не касалось, и коснуться было не должно. Но, увидев однажды, как Владимир обнимает любимую девочку и сажает ее к себе на плечо, он почувствовал укол в сердце… И просто не смог Володе отказать, когда тот впервые привел дочь в его кабинет. Вот так Леона оказалась здесь уже в который раз. Администрация на все происходящее закрывает глаза, делая вид, что никакого такого ребенка в школе нет. Да и случается такое не слишком часто: Леона в садике пытается храбриться и держать все съеденное в себе. Просто иногда она слишком… скучает по папе. А у папы так некстати выездное мероприятие. В классе, наконец, повисает уютная тишина. Никто не плачет, ничего не роняет, не топает, не разговаривает. Двоечники начинают потихоньку заканчивать работу и сдавать листки. Евгений проверяет их и ставит оценки, не отходя от стола. Пока отвлекался на Леону, успели списать, мелкие засранцы!.. Ну, ничего, сегодня он добрый, сегодня он им это прощает. Все равно выше четверки поставить не может. Тишина со стороны девочки давно должна была Евгения насторожить, но его мысли были заняты другим. Так что он обнаруживает неладное только тогда, когда Леона, улыбаясь окровавленными зубами и щеголяя свежей дыркой между ними, радостно вскрикивает: — Смотрите, смотрите, я как папа!!! Она и зуб себе вырвала с той же стороны, что и у Владимира… Как будто специально! Зуб Леона выплюнула прямо на рисунок, окропив его красными брызгами. Ничего себе, живопись в стиле сюрреализма, ребенок далеко пойдет… — А ко мне зубная фея прилетит? К Кириллу прилетела. — К тебе — не прилетит, — не задумываясь, говорит Евгений, доставая влажные салфетки, ибо ребенок умудрился размазать кровь по всему лицу. — Почему? — не верит Леона. — Прилетит! И деньги принесет! Но я Вам их не покажу! — Сильно болит? — спрашивает дежурно. Не потому, что действительно волнует ее здоровье, а потому, что не хотелось бы заставлять Владимира волноваться — хотя такая мелочь того наверное, не испугает. Даже не заметит, что что-то изменилось. — Не знаю… — Значит, не сильно. Держи салфетку, вытирайся ей, пока кровь не остановится. На тебе новый листочек. — А зачем? — хлопает она глазками и смотрит на испорченный лист так, будто видит его впервые. — Ой! Листочек грязный. «Как он ее так долго выносит?..» — мысленно вопрошает Евгений, глядя на то, как Леона комкает недоделанный рисунок. Пару часов посидеть с ней уже тяжело, а Владимир-то много лет с ней. И на художественную гимнастику ее возит, и на плаванье, и на рисование… Сам гол, как сокол, ходит в одних застиранных спортивках сколько лет, зато у ребенка и кружки, и кофточка, и садик с хорошими условиями. Так он еще и сам с ней занимается, все поделки мастерит, по вечерам читает сказки… Как он все успевает? Евгений про себя честно может сказать, что является отцом тридцати двух оболтусов, которые достались ему, как классному руководителю, и видеть еще одного оболтуса, но уже дома, он категорически не готов. Когда последний ученик покидает кабинет, спасая Евгения от публичного позора, Леона заканчивает новый рисунок и прибегает его показывать. — Смотрите, это хвост, это ушки… Это маленький котик, а это большой котик, они любят заботиться и… и… они семья! А это черный котик, это Вы. Видите? — Мм… И что это у меня на голове? На рисунке где кот, а где просто перечеркнутая клякса, угадать трудно, но основные котики нарисованы оранжевым цветом, а Евгений — черным. И из его головы почему-то выходят рога. Он что, правда такой злой и страшный? — Это Ваши волосы! — Леона снова смеется. — Они такие смешные! Я когда после душа, у меня тоже такие же, и утром тоже, папа мне заколки одевает. — «Надевает...». — Хотите, я Вам свою заколку дам? На самом деле, это был не вопрос. Леона упорно полезла к Евгению на колени, дергая себя за волосы в попытке снять заколку. Не можешь остановить — возглавь… Приходится помогать ей распутать заколку. Замечание «не лезь ко мне на колени!» делать все равно поздно. Владимир заходит в кабинет ровно тогда, когда Леона гордо закалывает Евгению волосы. Розовые заколочки с бантиками на голове мрачного словесника должны смотреться достаточно уморительно, чтобы Евгений смог простить Володе его неприличный ржач. — А тебе… хах… идет, Женек. Может, всегда так ходить будешь? — Папа!!! — Леона резво соскакивает с коленей Евгения, чуть не навернувшись — он едва успел ее удержать. Владимир широко разводит руки, ловя мчащийся в него метеор, и крепко обнимает дочь. — Снова привет, солнышко. Как тебе, не скучно с Евгением Соломоновичем было? — нежно спрашивает он, превращаясь из сурового мужика в доброго дедушку Мороза. — Нет! Было весело! У меня зуб выпал, смотри! — тут же выпаливает она самое важное, протягивая отцу крохотный окровавленный ошметок. Евгений возвращается к выставлению оценок, тихо радуясь, что обязанности временной няньки с него сняли. Но когда Леона с Владимиром уходят, случайно проводит на бумаге косую линию, ощущая нервную дрожь по всему телу. Столько раз учителей просили вести журнал аккуратно и по возможности не пользоваться замазкой… Вечно все не так. Почему у Леоны есть любящий отец, а у него, Евгения, его не было? Грустить долго не получается. Телефон вибрирует, предупреждая о входящем сообщении. Евгений открывает приложение, ни на что хорошее не надеясь, и застывает, читая дружеские строчки: «Мы с Леоной скоро пойдем гулять. Присоединяйся».