Работа, дети, ипотека

Время за монотонной работой ощущается так, будто ты проваливаешься в яму без дна и падаешь, падаешь, падаешь, не видя вокруг ничего, кроме темноты. Евгений привычно кивает на приветствие Владимира и просьбу последить пять минуточек за «мелкой», и одаривает эту самую мелкую коротким взглядом, просто для того, чтобы убедиться, что этот гиперактивный моторчик действительно волею судеб оказался здесь. Когда он смотрит на нее снова, все ее лицо измазано чернилами. Он слишком устал, чтобы гадать, как это получилось, просто передает ей пачку влажных салфеток, которая с появлением Леоны подозрительно быстро подошла к концу. Обложенная раскрасками и развивающими книжками для малышей, уже не такая чумазая Леона болтает без умолку: — …а еще я на художественную гимнастику хожу… Мы учились перепрыгивать через обруч, хотите, покажу? Его забавляет искренняя вера детей в то, что взрослые не склонны к анализу и не могут заметить очевидных вещей: пестрого эластичного костюма, в который Леона заранее переоделась, или ее обруча, который она гордо прислонила к парте, после чего тот покатился по классу и упал возле доски. — Покажи, — произносит он блеклым голосом, пытаясь улыбаться так, чтобы это не выглядело слишком пугающе. Евгений несколько дней проработал с температурой — сейчас ему стало чуть полегче, но на ногах он едва держится. Взять бы больничный, но срок оплаты по ипотеке приближается, а денег в случае болезни заплатят куда меньше, чем мужчина рассчитывает. К тому же, «болеть» на рабочем месте куда проще: не придется давать указаний заменяющим учителям, сидеть целыми днями на телефоне, решая организационные вопросы, с которыми здесь можно разобраться, просто выйдя из кабинета. — Смотрите, смотрите! — Леона поднимает с пола обруч, торжественно вытаскивая его из розового чехла с оборками, и начинает нетерпеливо через него перепрыгивать. На этом ее интерес к теме гимнастики заканчивается: не выдержав и минуты, она все бросает и бежит в конец класса, где с веселым вскриком делает колесо. — Леона Владимировна. Девочка реагирует не сразу — все никак не может привыкнуть, что кто-то называет ее так длинно и по-заумному. Оборачивается, глядя удивленно и слишком довольно: знает ведь, почему именно ее сейчас зовут. — Я говорил, что делать колесо в классе — это травмоопасно? К счастью, дочери физрука объяснять, что такое «травмоопасно», не пришлось. Под его «присмотром» она получила столько травм, что знала не понаслышке, почему качели нельзя раскачивать слишком сильно (а потом с них прыгать), почему стоит смотреть под ноги, когда бежишь, и чем чреваты игры на вершине холма. Правда, все эти знания не мешают ей продолжать набивать шишки. — Говорили! — радуется она, прикусывая палец. — И грязными руками в рот не лезть говорил? — Говорили! — вновь повторяет она, не изменяя интонации. «Тогда какого рожна ты это делаешь…». — Делай, как я говорю, пожалуйста. — Хорошо! — заявляет она, не вытаскивая палец изо рта. Ведь руки у нее, разумеется, не грязные — она мыла их сегодня утром! Но затем она палец все-таки вытаскивает. И стоит Евгению только обрадоваться, что она наконец-то его послушалась, как она снова делает колесо, задев ногой бюст Пушкина, стоящий в открытой секции шкафа. Бюсту от этого, к счастью, ничего не сделалось, а вот сердце Евгения как-то нехорошо ёкнуло. — Леона Владимировна! — Что? — улыбается она. — Ничего же не случилось, я хорошо это умею. — Сейчас не случилось — потом случится! — Но почему обязательно должно что-то случиться?.. — задает она неудобный вопрос. Евгений понимает, что не знает, как ему на это ответить, не соврав. В голове проносится собственное детство: не бегайте, не кричите, не лезьте на дерево и на забор. Нет, это говорили не ему — другим мальчишкам. А он начал подражать взрослым, повторяя за ними, за что часто был бит. Другие сироты считали, что он таким образом подлизывается к воспитателям, пытается им понравиться и показать, что он выше остальных. Он и в профессию-то пошел просто для того, чтобы помыкать другими и давать им такие сложные домашние задания, чтобы они света белого не видели, вместо веселых прогулок засев дома за сочинениями. Школьные правила с их «пока ребенок в школе, (уголовную) ответственность за его жизнь и здоровье несете вы» вообще довольно быстро приучают запрещать каждый чих, чтобы потом не пришлось объяснять на суде, что произошло с ребенком. Можно придумать бесконечное число ужасов с человеческим детенышем в главной роли, но и ограничивать его во всем тоже не является выходом. Прокрутив все это у себя в голове, Евгений просто вздыхает и вместо ответа заходится в сильнейшем приступе кашля. Испуганная девочка вскрикивает: — Женя Соланович! Я сейчас! Не успевает он отреагировать, как она выбегает из класса, оставляя Евгения в полном недоумении. Ладно, она его отчество выговорить не может, это нормально — хотя ее бы помимо всего прочего не помешало бы сводить к логопеду, — но теперь она еще и имя его сокращает! У отца нахваталась, не иначе. А если при других ляпнет? Нет, надо это пресекать. Внезапное бегство Леоны ощущается нервно: Евгений не понимает, надо ли ему сейчас сломя голову нестись за ней и выискивать ее по всей школе. Если подумать логически, в этом нет никакого смысла: Леону знают все уборщицы и многие учителя, охранники не выпустят ее из школы без сопровождения отца или кого-то, кто временно его заменяет — Мирослава Николаевича, например. Она вполне могла побежать в спортивный зал в поисках Владимира, которого привлекли как понятого по делу хранения и распространения наркотиков одним школьником, но, не найдя его на месте, она в любом случае бы вернулась обратно. Выходит, переживать не о чем. Евгений отбрасывает лишние мысли, возвращаясь к созданию презентации на следующее занятие. И вздрагивает, когда слышит девичий крик: — Женя, я Вам воду принесла. Женя, я принесла Вам воду! Горячо! Девочка едва ли не бросает ему на стол одноразовый пластиковый стаканчик, наполненный кипятком, в котором плавают подозрительные на вид чаинки, и активно машет ошпаренными руками, пытаясь избавиться от боли. Фамильное сходство на лицо… Поразительно, как дети иногда бывают похожи на своих родителей. — Папа говорит, когда болеешь, надо пить горячее! Пейте! Это очень горячо! «А папа тебе не говорил, что эти стаканчики плавятся от кипятка?», — едва не срывается у Евгения, но он вовремя прикусывает язык. Половину содержимого девочка разлила, пока бежала, часть пролилось на стол — всего лишь на стопку тетрадок, обложки которых выдерживали и не такое. Детей надо хотя бы иногда хвалить, иначе они закроются в себе, поэтому он снова выдавливает из себя улыбку и интересуется: — Премного благодарен, но где ты это взяла? — У Игоря! — гордо выпячивает она грудь колесом. — У него всегда есть кипяток! Ну да, если папа называет охранника просто Игорем, то и Леоне это можно. — У Игоря Константиновича, — поправляет Евгений из принципа, хотя Игоря во всей школе никто, даже сам Евгений, так не называет. Словесник припоминает, что в комнате отдыха для охраны и прочего персонала стоял кулер с горячей водой — единственный на всю школу. Евгений видел время от времени, как учителя и не только учителя, крадучись, ходят туда со своими кружками. Сам он вполне мог позволить себе в кабинете чайник — главное, вовремя прятать его от проверок, — но тогда слишком много людей приходило бы к нему на чай, так что домашних термосов и походов в столовую ему было вполне достаточно. — Боюсь, это слишком горячо, — замечает мужчина извиняющим тоном, видя, с какой жадностью Леона за ним наблюдает. — Я подожду, когда остынет. Леона этим обещанием остается довольна. Впрочем, когда папа возвращается, она быстро о нем забывает. — До гимнастики еще час, — предупреждает Владимир, держа смеющуюся Леону за одну ногу вверх тормашками. Если до знакомства с Владимиром Евгения и могло удивить такое поведение молодого отца, то теперь он принимает его со стоическим спокойствием, делая вид, что не происходит ничего необычного. — А ее надо чем-то занять. — В мяч! Давай сыграем в мяч! Поиграйте со мной, Женя! — Евгений Соланович… тьфу, Соломонович! Володя, это все из-за тебя! Евгений замечает вдруг, что у Владимира абсолютно такой же хитрый взгляд, как и у дочери — есть ли в Леоне хоть одна черта матери, или она все унаследовала от отца? — Ты ей нравишься. И правда, поиграй немного с ней, тебе полезно размяться. А то все сидишь, скрючившись… Евгений возражал. Долго, основательно, со вкусом, напоминая, как мало ему удается посидеть за день, какие большие расстояния он проходит от дома до метро, а потом от метро до школы, потому что ипотеку, которую он смог бы поднять, можно было взять только на квартиру на окраине города, а хорошо платят только в школах в центре, и все эти факторы вместе располагают к длинным вдумчивым прогулкам, но как-то сам того не заметил, как оказался в спортивном зале с мячом в руках. Который у него прицельным ударом выбила малявка и тут же повела его одной рукой, как профессиональный баскетболист. — Ты ее этому научил?.. — А то ж, — хмыкает Володя, наблюдая, как его дочь вертится волчком, не позволяя отнять у нее мяч. — Мне сказали, с детьми надо много играть, ну я и играл, как умел. Попробуй ее обгони! Евгений еще никогда не чувствовал себя таким неповоротливым и старым. В соперничество он включается не на шутку, не желая проиграть ребенку, который рядом с ним, великаном, кажется гномом. Пару раз у него все-таки получается выбить у нее мяч, но изношенный организм заставляет его остановиться, чтобы отдышаться и отдохнуть. — Я победила! — кричит Леона и врезается в Евгения, обнимая его. — А давайте в вышибалы сыграем? — На гимнастику поехали, спортсменка-комсомолка, — треплет Володя ее по волосам, отбирая мяч и убирая его к прочему спортивному инвентарю. Вопрос: «Кто такая комсомолка» не следует, значит, он ей это уже объяснял. Хотел бы Евгений это услышать… — А то опоздаем. Гимнастика была и в школе, но Леоне, как дошколенку, пока что нужно было ехать в другое место. Евгений, не желая отпускать это энергичное семейство, следует за ним в подсобку — там у Владимира и Леоны лежит верхняя одежда. Больше всего Евгения, пожалуй, поражает, что Леона сама завязывает шнурки. У него некоторые пятиклассники до сих пор носят обувь на липучках, потому что так и не научились этому чересчур сложному для них ремеслу, а она сделала это так ловко, как будто являлась мастером спорта по вязанию узлов. Хотя с таким отцом… Куртка у девочки на пуговицах, что для таких маленьких детей тоже является значительным препятствием, и Евгений тянется к Леоне, чтобы помочь ей, но Владимир его останавливает: — Пусть сама. На то, чтобы управиться с пуговицами, у Леоны уходит много времени. Она злится, в какой-то момент даже начинает хныкать и бить себя по животу, в итоге пытается выйти так, но Владимир строго говорит: — Леона, застегнись. На улице холодно, мы в таком виде никуда не пойдем. Тем более, мы сегодня на мотоцикле. Упоминание мотоцикла возымело чудодейственный эффект, и Леона все-таки застегнулась. Евгений, проведший множество классных часов по правилам дорожного движения, понижает голос, опасаясь, как бы его кто, помимо Владимира, не услышал: — Детям до двенадцати лет… Владимир отмахивается: — Да ничего с ней не случится, она ж со мной. У нее даже шлем есть. Да. Ничего ж с ней не случится. Говорить этой семейке, что они поступают безрассудно, похоже, бессмысленно. Евгению настолько не нравится все происходящее, что он быстро накидывает на себя старое пальто, которое пережило еще его студенчество, и выходит их провожать, а затем еще долго смотрит на опустевшую дорогу, ощущая то, чего раньше никогда не испытывал — беспокойство за тех, кто ему небезразличен.