Работа, дети, ипотека

— Евгений… эээ… Соломонович, твой… Ваш ж пацан? Около медкабинета мялся, но там нет никого — Валик… Валентин, небось, в другом корпусе. Официальное обращение уже его насторожило. Испуганно мнущийся пацан, придерживающий опухшую руку и упорно сжимающий губы в явной попытке не закричать от боли или, того хуже, не заплакать, уже не настораживает, а вызывает тихую панику. Успокаивает Евгения только то, что вместе с младшим Радовым в его кабинет зашел Володя — после уроков физической культуры дети ходят в медпункт толпами, так что он там бывал гораздо чаще медбрата. — Что случилось? — Евгений подскакивает, уже чувствуя, какими неприятностями для него может обернуться раненое дитятко. Хоть бы ушиб… — Тут точно перелом, без вариантов. Есть что холодное приложить? Евгений отчаянно стонет, доставая бумажные платочки. Обмакивает их в ледяной воде и обкладывает ими руку пострадавшего, заодно разглядывая покраснение и деформацию кисти: действительно перелом. Ну, все… Хорошо, что сие произошло не на его уроке, хотя бы не ему за это отвечать. — А произошло-то что? — допытывается словесник и по совместительству классный руководитель, пытаясь растормошить молчаливого мальчугана. Младший Радов, конечно, на старшего не похож совсем. Не отличник, но твердый хорошист, тихий и способный. В драки, в отличие от брата, не лезет, к сомнительным авантюрам не склонен, поэтому представить, как он ломает руку, довольно проблематично. Игорь Радов, глядя на классрука грустными карими глазами и морщась от боли, скромно говорит, что упал. Спустя еще минуты три расспросов, за которые Володя успевает соорудить мальчику шину из сбитого чересчур активными детьми плинтуса и найденных в аптечке бинтов, мальчик признается, что дело было на уроке труда. А значит, трудовик все видел, и максимум, на что у него хватило ума — это отправить ребенка к медбрату, прекрасно зная, что тот один на несколько корпусов и может отсутствовать на рабочем месте. Что ж, попытаться стоило. Звенит звонок, в класс уже приходят новые дети — некоторые с любопытством и беспокойством интересуются у Игоря его самочувствием, а он только бледно улыбается, едва не падая в обморок от боли. — Дата рождения? — спрашивает Евгений на ходу, набирая номер скорой. — Я… забыл… — Андрей! Тьфу, Игорь! Радов! — Давай я пока родителям его позвоню, — предлагает Владимир, пытаясь хоть как-то помочь. Волосы Евгения не просто стоят дыбом, они еще и шевелятся, как змеи на голове Медузы Горгоны, пока он, удерживая мобильник между щекой и плечом, объясняет ситуацию диспетчеру скорой помощи, при этом одной рукой ища на компьютере документ с данными своих детей, а другой листая блокнотик со всеми номерами телефонов. Владимир хмыкает, когда Евгений тыкает пальцем в надпись «Отец Андрей» и смутно припоминает, что при обходе квартир они столкнулись с одним священником, который усадил их за стол, пока его внуки прятались в своих комнатах, и завел беседу о бессмертной душе и покаянии. Видимо, это был тот самый дед. — День добрый, отец Андрей, есть время поговорить?.. Это из школы. Тут с Вашим младшим внуком такое приключилось, даже не знаю, как сказать… Рука сломана, скорую вызываем, в травму повезут… Да вот, говорит, что упал… Нет, конечно он один туда не поедет, кто-то из наших будет с ним, учителей, я имею в виду, а Вам сразу туда подъехать… Я? Я физрук Володя, помните, мы к Вам с Евгением Соломоновичем заходили? Ага, ага… — Адрес: улица… дом… кабинет 305… вызывал Онегин Евгений Соломонович… Ученики держат уши востро, и, дабы занять беспокойные юные умы, приходится устроить им внеплановую самостоятельную, благо самостоятельные у Евгения всегда заготовлены загодя. Ребенку уже совсем плохо, приходится дать ему воды, из лекарств в классе есть только таблетки от мигрени, которые Евгений пострадавшему давать не имеет права. Самого накрывает тремор — ненавидит такие ситуации, вроде алгоритм работы знает, а каждый раз его колотит от тревоги. — Же… Евгений, Вы как тут, справитесь дальше? — спрашивает Володя тихо, разобравшись со звонком опекуну. Плохо так думать, но Евгений даже рад, что Радовы — сироты: нет ничего хуже, чем нарваться на чью-то обеспокоенную мать… А священник хоть и долго расспрашивал Владимира, но винить во всем школу не будет и неприятностей явно не доставит, а это главное. Ну и самочувствие Игоря тоже важно, само собой. Классрук и физрук могут позволить себе лишь чуть-чуть подуспокоиться, зная, что сделали все, что было в их силах. Всеобщая кутерьма несколько затягивается: приходится поставить в известность администрацию, встретить врачей прямо во время урока, снова объяснив им то, что сам не понял, выгнать переживающего старшего Радова обратно на занятия, а потом, уже на перемене, отправиться на штурм кабинета трудовика, чтобы, уже будучи взвинченным до предела, выяснить все подробности произошедшего инцидента, заодно привлекая к делу свидетелей. — Ну, упал и упал, — пожимает плечами трудовик, вертя в руках зажигалку. Курить — не курит, а вот зажигалкой чиркать обожает. С нервами явно все не в порядке, но не Евгению судить — сам опять щелкает авторучкой, которую для самоуспокоения взял с собой. Еще чуть-чуть, и начнет на постоянной основе носить подаренный (и слегка погрызенный) Леоной сквиш в виде розового единорога. — Что я, экстрасенс тебе, что ли? Такое не предугадать, а когда началось — не остановить. Хрупкие кости… — Да это все из-за Коцита, — вклинивается одноклассник младшего Радова. Ну и имена некоторые родители дают детям… Хотя Коцит, конечно, звучит не так экзотично, как Балор. — Василий Яковлевич сказал, что на его табуретке только повеситься, а тот разозлился и начал бить табуреткой по полу, Игорь попытался его успокоить, но упал и вот… Евгений одаривает трудовика убийственным взглядом. На Василия Яковлевича уже несколько раз писали коллективную жалобу, но он каждый раз умудрялся перенаправить весь огонь на директора, который вежливо улыбался, обещал, что разберется… и ничего не делал. Даже премии не лишал. — Нам с Василием Яковлевичем надо поговорить наедине, — сухо говорит Евгений, выгоняя лишних из класса и закрывая дверь. Спрятав руки за спину, классрук разворачивается на каблуках лицом к трудовику и более не скрывает своего бешенства: — Вы сказали одному из моих детей, что продукт его тяжелого труда годен только для того, чтобы встать на него перед тем, как повеситься? Я правильно расслышал, или во всем виновато богатое детское воображение? — Да не бухти ты, — Василий расслабленно садится на учительскую парту, глядя на Евгения с некоторой толикой надменности. Так Евгению, по крайней мере, кажется. — Мало ли, что я сказал, если это было не под запись? Никто ничего не докажет. Очень, конечно, хотелось кол после такого поставить — ты бы видел… но пришлось на тройку натянуть. А Игорю твоему лезть не стоило, Коцит вспыльчивый, но отходчивый, быстро бы успокоился. Так что мелкий сам виноват. Ситуация выходит неоднозначная. Агрессию Коцита поощрять нельзя (толкать Игоря было совсем необязательно), но с ним уже работает школьный психолог, так что в (идеальном) будущем его поведение должно прийти в норму. А вот Игорь, получается, действительно сам виноват — никто не просил его останавливать одноклассника и падать, неудачно подставив руку. Евгений, возможно, и не злился бы так, если бы на занятиях по труду для мальчиков вечно не происходило бы то одной катастрофы, то другой. Однажды, например, именно на этом уроке ученики чуть не спалили школу, и тот случай тоже пришелся на несчастный пятый класс. — Хорошо… — угрожающе тянет Евгений почти шепотом, внутренне при этом крича. — Сейчас мы оба будем писать объяснительную на имя директора, в которой подробно расскажем, что произошло. И если Ваша версия не совпадет с моей… — Листочек есть? — перебивает трудовик. — А то у меня бумага закончилась. У Евгения, к счастью, стараниями Владимира бумаги было много, другое дело, что делиться ею с Василием не было никакого желания. — Одну минуту, — Евгений натянуто улыбается, выскальзывает из кабинета и, едва отойдя от двери, набирает номер Володи, не желая разыскивать его по всей школе. Как только тот берет трубку, Евгений тут же начинает жаловаться: — Наш трудовик меня раздражает! Из-за него одни неприятности! Нет, ты представляешь, он одной только фразой привел Коцита в бешенство!.. — Ну, это не шибко сложно… — замечает Володя осторожно. — Ты, это, на всю школу-то не ори, дети ж услышат. Евгений, казалось, дошел до того уровня ярости, когда мнение учеников его уже волновало слабо, но послушно понижает голос: — Я давно говорил, что его нужно уволить. Оскорблять мой класс имею право только я. Еще эти объяснительные… — Заглянуть к вам, чтобы вы друг друга не переубивали? — Не нужно, благодарю. Его смерть станет большой услугой обществу, за которую даже не жалко сесть в тюрьму. — Женьк, ты не шути так, ладно? Что он тебе такого сделал? — Отключаюсь, — предупреждает Евгений, сбрасывая звонок. По правде сказать, Евгений уже не помнит, с чего начались его терки с трудовиком — между ними даже не было конкуренции, какая была когда-то с информатиком («учителя года» все равно тогда получил биолог Алтан со своим проектом озеленения города; как же у Евгения и Сергея, выражаясь новомодным языком, тогда «пригорело»). Но Василий — язвительный, наглый, высокомерный выскочка, да, к тому же, любимчик директора, еще и Владимир периодически к трудовику захаживает, как в стереотипных анекдотах про школу… Дружбы втроем не получилось: трудовик со словесником в коридорах не здоровается и по большей части делает вид, что его не существует. Что больше всего обидно, педагогического образования у Василия нет, как и необходимости много работать: ни детей, ни ипотеки, ни единой причины набрать себе кучи ставок и засиживаться в школе допоздна — хотя он вполне мог потянуть и ОБЖ, который ему рано или поздно все равно всучат. Когда Евгений только отходил от последнего урока и готовился к кружку, Василий уже летел из школы, не желая оставаться в ней ни на минуту дольше. Было ли место зависти со стороны Евгения? Очень может быть. Признается ли он в этом? Вряд ли. — Ну что ты как улитка, мне уходить уже надо, — ворчит трудовик, запихивая ноги в уличные ботинки, когда словесник возвращается с бумагой. — Ничего, потерпите пять минут, — замечает Евгений сдержанно, стараясь скрыть истинные эмоции. — Игорю, между прочим, теперь месяц в гипсе ходить. Представляете, как это может сказаться на его успеваемости? Василий его, кажется, вообще не слушает. Он невозмутимо раскручивает ручку, которой должен писать объяснительную, вытаскивает стержень, а затем… беспощадно откусывает кончик. Евгений теряет дар речи. — Фокус, — важно объявляет трудовик, как будто находится на цирковой арене, а не в классе общеобразовательной школы. Под все еще недоумевающим взглядом Евгения Василий с хитрецой просовывает кончик «обезглавленного» стержня в сопло зажигалки, дожидаясь, пока чернила попадут внутрь, а затем, убрав ставший бесполезным стержень в сторону, щелкает. — Летающий огонь! Видел такое когда-нибудь? Евгений остро жалеет, что Владимира нет рядом. — Вы что, уже выпили? — спрашивает он, закрывая глаза и чувствуя, как мигрень только усиливается. Трудовик жутковато улыбается и ничего не отвечает.