Работа, дети, ипотека

Евгений всегда был бледен, напоминая всем своим видом о покойниках, но когда из кабинета выходит Владимир, баюкая перебинтованную на сгибе руку, Евгений готов умереть по-настоящему. — Вену с первого раза не нашли, хы-хы, — чему-то радуется Владимир, демонстрируя бинт. — А потом как нашлиии… Синяк будет. Хочешь, покажу потом? — Не надо, — Евгений плотно сжимает губы, боясь даже смотреть в сторону кабинета. Если там хотя бы был ставший родным Валентин… Но нет, там Софья, которая вместе с кровью вытянет из него всю душу. — Чего встал? — ворчат сзади, заставляя Евгения похолодеть. Он уже ненавидел звук этого голоса. — Ты следующий. Но можешь, так и быть, пропустить меня вперед. Видишь, какой я великодушный? Великодушный, ну да, как же. То ли хочет заставить Евгения помучиться в ожидании скорой кары, то ли, как обычно, намеревается закончить пораньше. Ни того, ни другого удовольствия он не получит. — Постоять с тобой? — сочувствующе предлагает Владимир, зная, как сильно его коллега не любит уколов. — Вов, хватит с ним возиться, как с ребенком, — вклинивается все тот же неприятный голос. — Вас не обсуждает только ленивый. Зачем тебе… Евгений не хочет оборачиваться и как-либо показывать, что Василию Яковлевичу удалось его задеть, поэтому он молча входит внутрь, закрывая за собой дверь и отрезая кабинет от звука чужих голосов. — Онегин, — хищнически улыбается медсестра, мгновенно узнавая. Зубы у нее пугающе острые, как у пираний, и игла в руке тоже пугающее острая — Евгению ничего не остается, как трусливо отвести взгляд и тяжело сглотнуть. — А я-то думаю, кто там мнется. Укольчики, как я вижу, ты все так же не ставишь. — Я здоров. Она громко, хрюкающе смеется — его передергивает. Сколько раз приходил в этот медцентр через дорогу, сколько раз видел все одно и то же рыло... Опостылело ужасно, хоть самому медосмотр проходить. Но тогда рядом не будет Володи. Мужчина скованно садится на стул, неторопливо засучивая рукав. Софья терпение теряет быстро, хватая его, как только он заканчивает возиться, и с такой яростью затягивает на нем жгут, что он едва не теряет сознание. — Люди с анемией здоровыми не бывают. Я тебя лечиться не заставляю, мне на тебя плевать, но с каждым разом твои анализы все хуже. Головокружение есть? Нет? Сейчас будет. Он упрямо молчит, смотря в одну точку перед собой, все сжимает и разжимает кулак. Кровь течет ужасно медленно, как бы нехотя, из-за чего на Евгения уходит больше времени, чем на обычных пациентов, и экзекуция лишь сильнее затягивается. — Стихи свои читай, Онегин, так хоть повеселей будет, — приказывает Софья, недовольно глядя на шприц. — Завтра дежурные нас обойдут, саваном мертвых накроют, счетом в мертвецкий покой отнесут, счетом в могилу зароют… — Нет, нет, я такого уже наслушалась. Ты из «Онегина» давай, зря, что ли, фамилия такая видная. «И почему медосмотр теперь проходит осенью, а не летом? Уже бы отстрелялся. А так…», — отстраненно думает он, пока его вену нещадно терзают. Кровь наверняка попросят пересдать — проходили, знаем, она у него плохая. Донором ему не стать. Приходит он в себя, когда Софья привычным жестом пихает ему под нос нашатырь. Мужчина закашливается, отодвигаясь, и возмущается: — Зачем Вы это сделали? Я же сознания не терял! — Да кто тебя знает, — фыркает она. — Сидишь с глазами стеклянными, сегодня упадешь, завтра не упадешь — зачем гадать? Все, свободен. Евгений глядит на исколотую руку, на ватку, пропитанную кровью, и мысленно признает, что нашатырь, запах которого все еще стоит в ноздрях, действительно был ему необходим. Иначе он бы упал в обморок, увидев, во что Софья его превратила. — Ну, живой? — встречает его Владимир с широкой улыбкой. Василий Яковлевич же одаривает мрачным взглядом и, обойдясь без комментариев, проскальзывает в кабинет, захлопнув дверь. Ни у кого не возникает сомнения, что это сойдет ему с рук: Софья была давней приятельницей директора, а значит, и с Василием имела неплохие отношения. Ему она точно попадет в вену с первого раза. Ну что за вредная женщина! — Немного, — рассеянно отвечает Евгений, усаживаясь на скамейку, чтобы передохнуть. В здоровой руке он нервно сжимает листок с направлением — все врачи пройдены, сдачу крови он оставил напоследок, осталось передать администрации медцентра. — Немного — это как? — Дай перевести дух!.. — Не получится, — отвратительно жизнерадостный и энергичный Владимир плюхается рядом, хлопая коллегу по колену. — У нас собрание через полчаса, а пока сдадим бумажки, пока соберемся, пока дойдем… Давай, давай, на собрании отдохнешь, можешь даже поспать. — Откуда в тебе столько сил?.. — чуть ли не стонет Евгений, но послушно поднимается, позволяя отвести себя к стойке регистрации и администрации медцентра по совместительству. Внутренне он злорадствует, что другого своего коллегу Владимир ждать не стал. Тот же не ребенок, прекрасно обойдется без чьей-либо компании! Евгений — не выспавшийся и злой. Кому понравится вставать в пять утра, чтобы в семь быть на другом конце города и сдавать анализы? Проще уж найти медцентр около дома, а не ехать к черту на кулички. Возмущается он этим каждый раз и… ничего не делает. Послушно ставит будильник, послушно приезжает к заданному времени и обходит всех врачей. А вот рекомендации уже не слушает — не считает нужным. В детстве, находясь в окружении холодных стен приюта, он и рад был сказаться больным, прячась от язвительных замечаний других детей и грозных окликов воспитателей. Сейчас ему прятаться нет смысла. Все с его анализами в порядке, а природная («аристократическая», — любит подчеркивать он) бледность — всего лишь гены, а не признак болезни. — В здоровом теле — здоровый дух! Владимир — сама «оригинальность». В его предсказуемости есть что-то уютное, обнадеживающее. Евгений не любит сюрпризов, особенно неприятных. От Владимира их и не ждешь. — Я так и думал, что ты это скажешь. — Потому что это правда. Ты когда в последний раз на турнике висел? — Я каждый день делаю зарядку. Этого достаточно. — Сколько жмешь? — интересуется Владимир деловито, словно накидывая в уме план будущих индивидуальных тренировок. Евгения это даже не злит — давно смирился, что у спортсмена есть такой пунктик. Смотрит на всех людей вокруг, как на своих учеников, оценивает их физическую подготовку, предлагает корректуру. Если уж его дочь-детсадовец неплохо ведет мяч, делает колесо и шпагат, да еще и через козла скачет (Евгений увидел один раз — зрелище пугающее и завораживающее), что говорить о любом другом человеке, на которого Владимир положит глаз. Евгений избегает его тренировок только чудом, но уже чувствует, что запас удачи скоро закончится. — Пятьдесят. Стараюсь приблизиться к ста, но не всегда удается, к сожалению. — Хорош. Евгений не понимает, как ему расценивать данное высказывание, произнесенное на выдохе. Это похвала или выражение скептицизма? Владимир никогда ни прямо, ни косвенно не пытался его высмеять, осудить или поставить его слова под сомнение, но к такому хорошему отношению за несколько лет (и полтора месяца!) совместной работы в школе Евгений так и не привык. Закрывался, ожидая подвоха, а подвоха, кажется, и не было. Еще чуть-чуть, и он действительно в это поверит. Физрук, не глядя, прикладывает карточку к выемке в заборе и, открыв калитку, пропускает словесника вперед. Двойная защита школы — в каком-нибудь захолустье о таком и не слышали. Евгений и сам поразился, когда увидел такое впервые: школа его детства, в которую ходили все приютские, была самой обычной. В то время и турникетов-то с рамками металлодетектора не было, не то, что входа по звонку или карточке. Хотя Вадим, конечно, впускал всех, не глядя. Игорь был построже, но сейчас не его смена. Коллеги входят в здание и удивленно останавливаются: за стойкой охраны никого нет, а за турникетом их ожидает темень, как в каком-нибудь ужастике. В коридоре первого этажа отсутствуют окна — все пространство занимают двери в раздевалки, классы и в столовую. Тьму нельзя назвать непроглядной: небольшое освещение исходит от главного и запасного входа в школу, а так же от учительской раздевалки, дверь в которую всегда открыта нараспашку. Тем не менее, даже когда глаза привыкают к темноте, ощущение тревоги никуда не исчезает. — Пойдем, посмотрим, что там? — настороженно спрашивает Владимир. Голоса не понижает — пусть слушает, кто хочет. Да он же — идеальная цель! Цель для кого, Евгений додумать не успевает — Владимир, протиснувшись под турникетом, уверенно идет в одном ему известном направлении. Евгений хочет напомнить, что у них сейчас собрание, и на проверку времени нет, но очень уж ему не хочется оставаться в одиночестве, поэтому он следует за своим проводником. Владимир в этой школе работал дольше и, соответственно, знал ее гораздо лучше. Евгений до сих пор не запомнил имена многих ее работников, а Владимир, казалось, успел съездить на шашлыки с каждым из них. Человек он компанейский, всегда готов прийти на помощь, и многие этим, конечно, пользуются… Сам Евгений в том числе. Коридор выводит их к щитку, возле которого, держа на уровне глаз фонарики, ругаются двое: Евгений узнает в них охранника Вадима и главу по безопасности Олега. Диалог у них, конечно, занимательный: — Как думаешь, вдарит? — Да не должно… — Парни, помочь чем? — Владимир добросовестно засовывает нос в щиток, хотя сам во всем этом понимает не больше, чем они. Олег качает головой, набирая какой-то номер, а Вадим расплывается в коварной улыбке: — Да, потяни за вон тооот провод… — Вадим! — осуждающе осаживает его безопасник и делает отгоняющий жест рукой. — Внештатная ситуация. Кубэлэк, не лезь кобыле под хвост, мы сами разберемся. Минут через десять свет будет — так всем и передай, кто спросит. — А что случилось-то? — Владимир все не унимается, хотя Евгений настойчиво тянет его за рукав, желая как можно скорее отсюда уйти. — Августа, наверное, опять бомбануло, — выдает Вадим смешок. А затем говорит серьезнее: — Да сами не знаем. Но вроде не диверсия. Хорошо, что сейчас сбой, а не во время учебы. Детям бы только панику поднять. — Да учителям тоже… — Олег вроде бы не смотрит ни на кого конкретного, но Евгений чувствует, что взгляд предназначается ему. Когда уже Олег перестанет ему припоминать тот случай, когда во время ложной пожарной тревоги он вывел из здания всех, кто попался под руку? Тем более тревога казалась настоящей: дым-то был. А потом выяснилось, что дым из кабинета трудовика — это нормальное явление. Кто ж знал. Не выдержав явно насмешливого взгляда, Евгений тянет Владимира уже куда настойчивее. Коллеги оставляют охранника и безопасника одних, еще долго слыша их ругань.

***

— Убери от меня свой паршивый нуль! Не ставь его сюда. — Нуль? Тебя что, Сергей Викторович покусал? — Просто не ставь. — Ладно, — быстро сдается Владимир, рисуя нолик в другой клетке. Противник, сияя, заканчивает ряд крестиков, вследствие чего снова побеждает. Но всегда найдутся люди, которые испортят ощущение триумфа… — Нуль — у тебя в штанах, — язвит недоброжелатель так тихо, чтобы услышал только адресат послания (а еще сосед, который вынужден сидеть между ними). Евгений предпочитает сделать вид, что ничего не слышал. Лектор тем временем, расхаживая по актовому залу, со значением вещает: «Разговоры о важном, простите за каламбур, это очень важно…». — Каламбур — это юмор, основанный на созвучии слов, — бурчит Евгений, расчерчивая на листе для конспекта новое игровое поле. — А это просто вульгарная тавтология… Давно всем знакомый «умный человек», преподаватель самого престижного института Санкт-Петербурга и местный историк на четверть ставки, останавливается, буровя зал взглядом. Евгений тоже замирает, не в силах избавиться от мысли, что его поймали за чем-то непристойным, хотя руку, удерживающую на колене листочек с примитивной игрой, с места лектора разглядеть невозможно. — Я… — начинает старенький профессор в идеально отглаженном белом костюме и в совершенно чудовищном аляповатом галстуке, который мог выбрать только дальтоник. — Я… забыл, что хотел сказать. Евгений вздыхает с облегчением. «А я и не запоминал…». Вместе с усмешкой приходят сожаление и чувство впустую потраченного времени. Иногда на каникулах действительно организовывали полезные лекции — как распознать буллинг, как поддерживать дисциплину в классе, как работать с родителями и так далее. Собрания с директором, которого невозможно спокойно увидеть в любое другое время — вообще самое ценное, что есть во всех этих сборищах. Но иногда… Администрация просто пыталась хоть чем-то занять время. И бедные учителя получали это. — Может, начать ему подсказывать? — предлагает Василий Яковлевич, театрально вздыхая. — Или выйти и рассказать лекцию вместо него? Что у нас там в ноябре, день народного единства? Научу всех делать фейерверки… Евгений, Владимир и Василий пришли одними из самых последних, и так вышло, что мест свободных почти не осталось… Это единственная причина, почему Евгений согласился терпеть общество этого невыносимого человека. Но лучше уж сидеть со змеей, то есть, Алтаном, чем с этим… Все плохое рано или поздно заканчивается. Из удушающего полутемного зала Евгений вырывается, в последний момент подавив радостный крик. Срочно в кабинет! Срочно открывать личные дела учеников! Они, родненькие, заждались — во время основной работы совсем не получалось их заполнить, специально на каникулы откладывал. Теперь их время пришло! Неплохо бы еще и в библиотеку заглянуть, но точно не сейчас. Еще ведь неделя, время еще есть, когда-нибудь… В следующий раз Евгений видит Владимира через час, когда тот входит в его кабинет с озабоченным видом, размахивая журналом руководителя кружка. — Жень, как твоих пацанов, которые ко мне на футбол ходят, зовут? Мне нужны Ф.И.О, год рождения и номера телефонов родителей, а то мне не все дали… — Даты рождения, — Евгений, в свою очередь, тоже хватается за голову. — Я этого журнала даже не касался… Мне бы классный заполнить. — Ага… — Владимир подходит ближе, глядя на ворох бумаг, разложенных на столе. — Это что, я посещаемость ставил от балды… — Посещаемость… — заворожено повторяет Евгений. — …табель так и отправил, а там ошибки. Квитанции на оплату кружка пришли, родители возмущаются: детей не было, а платить надо. Что с этим делать, вообще не пойму. Перед своими прикроешь? — Да… — Евгений дрожащей рукой выписывает необходимые данные, а сам в ужасе просчитывает, что понаписал в табеле сам. Ох уж эти платные кружки… Думал, по деньгам так будет выигрышнее, чем просто получать доплату за внеклассную деятельность, решил опробовать первый год новую для себя систему, а нажил в итоге лишь больше головной боли. — Что-то ты совсем плохо выглядишь, — не выдерживает Владимир, заметив его убитое состояние. — От медцентра не оправился еще? Шоколадку дать? — Володь… — Оу? — в его голосе слышится неподдельное беспокойство. — Когда нам табель сдавать было надо? — В прошлую пятницу. А что? Евгений устало кладет голову на стол. Он думал, в каникулы хоть немного отдохнет — никаких детей, кроме отстающих и тех, кто продолжает ходить на кружок, никакого шума, сиди себе над документацией и заканчивай дела, которые не успел сделать в обычное время. В общем, неправильно Евгений думал. — Объяснительную писать? — спрашивает он жалобно. Казалось бы, не первый год работает, а вот поди ж: лето прошло — и как языком слизало. Каждый раз заново приходится все вспоминать. — Да ты Августа найди и тихонько ему табель подсунь, все нормально будет. Звучит не слишком-то утешительно. — Володь. — Что? — Свет тогда вообще работать не будет. Августа и его необъяснимую связь с электричеством знали все. Стоило ему разозлиться, где-нибудь неподалеку перегорала лампочка. А если злился он слишком сильно… Обычно до этого не доходило, но, видимо, именно это в первый день каникул и произошло. Страшно представить, что ждет их на следующие. Но Владимир, как обычно, не унывает. — Давай потом вдвоем к нему сходим, ты — с табелем, а я со служебной запиской, а то цены детям поменять надо. Вместе веселее, а? Владимир протягивает кулак, жизнерадостно предлагая сделать то же самое. Евгений неуверенно сталкивается с его костяшками — своими, и мысленно молится всем подряд, лишь бы все обошлось.