Halloween F1tober

      Во всем мире трудно отыскать место, более умиротворенное, чем Абойн Виллидж. Гектары полей для гольфа, обрамляющие большую часть местного озера, несколько десятилетий принимали у себя один из 4-х крупнейших мейджоров – Открытый чемпионат Британии. Сегодня в спортивной деревне, на маленькой улочке из двенадцати домиков, в которых когда-то селились игроки, работают национальный архив и музей. Посетителям предоставляется уникальная возможность ударить по мячу чемпионской клюшкой (ваш покорный слуга выбрал айрон Уолтера Хагена; он всё так же снайперски точен, будто был отлит вчера). Для интересующихся историей спорта открыт доступ к настоящим схемам игровых полей второй половины XIX века, а также счётным карточкам решающих матчей главных турниров страны. И конечно, всем можно подержать знаменитые кубки: Кувшин для Кларета, хрустальные мячи, трофеи в виде золотых гольфистов в замахе. Всё в Абойн Виллидж дышит гольфом, и каждое раскидистое дерево здесь помнит столько легенд, сколько не вместит ни один текст об этой великой игре. Карлос крутанул ручку через палец и задумчиво постучал обратным концом по листу блокнота. Миссис Флоренс приносила всё новые и новые фотоальбомы, всё чаще и чаще подливала ему чай, и всё громче смеялась, вспоминая, как она девчонкой откачивала перебравшего еще до начала чемпионата кэдди самого Бобби Джонса. – У них тогда был сухой закон, в Штатах, – она в очередной раз пододвинула Карлосу молочник, который тот как бы случайно не замечал. – И они напивались здесь у нас, как рыбы. Карлос усмехнулся. Английский никогда не перестанет удивлять его своим прямым юмором. Миссис Флоренс продолжала делиться с ним памятными моментами прошлого, а он помечал на полях номера альбомов и страниц со снимками, которые бы здорово было отсканировать и напечатать в журнале. Мужчины с топорщившимися бакенбардами, атласными бабочками и в смешных гольфах до колена – с огромными ромбами и горизонтальными полосками. В твидовых кепках и модных тогда шевиотовых шляпах. – Пальто шились специально для соревнований, с использованием нанхайского шёлка, – миссис Флоренс указала морщинистым пальцем на одного из игроков на групповом фото. – Я дам тебе посмотреть их в музее. У них были такие хитро скроенные фасоны, свободные в подмышках, чтобы игрок мог легко сделать крутой замах. Шёлк нельзя было стирать, как другие ткани. Поэтому эти модели были дешевле. Карлос перевернул страницу и стал рассматривать следующую фотографию. Девушка в длинной светлой юбке, рубашке с белым воротничком и легком свитере с короткими рукавами стояла, уверенно держа клюшку у травы, без мяча. Её голова была чуть наклонена, она смотрела вниз, на мужчину, который сидел рядом с ней на корточках и тянулся к её рукам, сжимавшим грип. Фото было подписано тонкими заостренными буквами: «Агнес Уолфорд и Энтони Флоренс, 1949 г.». Карлос перевёл глаза с лица на фотографии на лицо напротив, потом обратно. Десятилетия пролетели перед его взором за несколько секунд, требующихся мозгу для узнавания. Он улыбнулся, уколотый в это мгновение каким-то тонким ощущением; определить его он пока не мог, но интуитивно догадывался, что в такие моменты жизнь приоткрывает ему завесу своих сокровенных тайн. – Это вы, – наконец произнёс он с неопределенной интонацией, и уверенно-утвердительно, и робко-вопросительно. Миссис Флоренс наклонилась к альбому, поправляя очки на цепочке из белых бусин. – Да, – она оживилась, смущенно покачав головой и прижимая ладонь к щеке, – Сорок девятый, боже мой! Мистер Сайнс, столько не живут! – её звонкий смех подсказывал Карлосу, что не только живут, но еще и совсем не меняются. Во всяком случае в том месте, где рождается смех. – Это Тони, мы здесь еще не женаты, – тут она с нежностью посмотрела на мужчину на корточках. – Он тогда выиграл здесь первенство Абойна, наш местный чемпионат. Решил, что будет ставить мне удар. Сейчас… Миссис Флоренс поднялась из-за стола и через минуту вернулась из соседней комнаты с небольшой синей коробкой в руках. В коробке были аккуратно уложены разные награды: медали, эмалированные значки, отметки участника. Протянув Карлосу одну из медалей, она с гордостью сказала: – Тогда всё потихоньку возвращалось на круги своя, мы даже смогли переплавить какие-то старые каркасы и сделать медали для обоих финалистов. Карлос взвесил металлический кругляшок в руке. Бойкие абойнские гольфисты не только выплавили себе медали, но и выбили на них маленький мяч и ёмкую надпись «Открытый чемпионат Абойн Виллидж 1949». – Здорово, – он передал её обратно, параллельно царапая в блокноте. – Я возьму это фото, можно? Вы мой проводник здесь, пусть про вас тоже будет в статье. Миссис Флоренс снова искренне рассмеялась, отмахнулась от него, плотно закрывая крышку коробки. – Бери, что хочешь, Карлос, мне ничего не жалко. После обеда Карлоса покатал по территории на каре мистер Хеннинг. Он был самым молодым сотрудником музея, но его вовлеченность в происходившее здесь и осведомленность обо всех вариантах препятствий в финале 1986-го, о которых он непрерывно вещал по дороге, не оставляли никаких сомнений: он был достойным продолжателем дела своих старших коллег. Карлос же беспечно любовался высокими тёмно-зелёными елями, кажущейся безграничной гладью озера и уютными каменистыми тропками, убегавшими вниз и вверх по равнине. Для «полноты погружения» по словам Хеннинга и «чтобы было недалеко до архива» по рекомендации миссис Флоренс, Карлоса поселили в домике номер 4. Справа от входной двери была привинчена табличка с выгравированными именами игроков, которые жили в нем, когда приезжали на соревнования. В разные годы в период с 1931 по 1988 здесь останавливались: Брайан Баринг Генри Коттон Карл МакЛаглен Роберт Кеньон Ландо Норрис Джордж Митчелл Карлос разумеется записал их имена в блокнот. Позже он сможет разузнать о каждом из них подробнее, покопавшись в документах или спросив у миссис Флоренс. Внутренняя обстановка домика была скромной: деревянные кровать и тумбочка, табурет, узкий шкаф для одежды с облупившейся краской, небольшой письменный стол и стул с высокой спинкой. На стенах висело несколько фотографий в рамках – коллективные снимки разных лет, вероятно, флайты именитых победителей с таблички снаружи. В маленькое квадратное окошко сквозь просвет меж занавесок проникал свет. Над кроватью с помощью крючков была подвешена клюшка – паттер с уплощенной, сбитой деревянной головкой. На крепком привязанном к ней шнурке болтался ярлык. Карлос осторожно подловил его пальцами. «Имущество Сэра Томаса Генри Коттона». Удивительное дело, сохранение истории. Человека давно уже может не быть на этом свете, но живые впечатления, и умы, и даже вещи продолжают ему принадлежать. К основной комнате прилегала ванная. В отличие от подлинной мебели спальни, которую берегли для обеспечения аутентичности и атмосферы, санузел был оснащен в соответствии с технологиями XXI века – душевой кабиной, унитазом и фаянсовой раковиной с зеркалом. Карлос обрадовался. Несмотря на то, что строчка «я поливал себя из того же ковша, что и величайший британский гольфист 30-х» стала бы любопытной пикантностью в его резюме, перспектива постоять после долгого дня под горячим душем воодушевляла его гораздо сильнее. Он достал из рюкзака сумку с умывальными принадлежностями и полотенце, и, сняв с запястья часы и положив их на тумбочку, пошёл в ванную. Пока он мылся, он перебирал в голове бесчисленное множество лиц мужчин и женщин, которые он увидел в альбомах миссис Флоренс. Карлос был заворожен их выражениями: их темными взглядами, плутоватыми улыбками, нахмуренными, в недоступном Карлосу сомнении, бровями. Любое лицо, даже на заднем плане, не попавшее в фокус – было носителем истории чьей-то жизни, полным искрометных шуток и личных секретов. Карлос обладал привилегией живого выбрать кого-то из них, и дать их загадочным забытым глазам встретиться с сотнями читателей по всему миру. Но чем больше он думал об этом, тем смешнее казался сам себе – им были не нужны его суетливые земные подачки, они и так смотрели на него с территории вечности. Это они были нужны ему. Он вышел из душа и замотался в полотенце, стряхивая капли с густых, прилипших к лицу и шее, волос. На запотевшем зеркале, которое Карлос уже до середины протер ладонью, в углу он увидел три выведенных пальцем слова: «hey you, handsome». Его рука замерла на полпути, и он улыбнулся, в бесшумном смешке выпустив воздух через нос. Если что-то написать на запотевшем зеркале, и потом не стирать, то при последующем запотевании надпись появится снова. Карлос знал об этом, все-таки и он был ребенком, поэтому он подумал с секунду и отнял руку. Он посмотрел на свое отражение в протертом куске зеркала и представил, как какой-то человек, спортсмен или турист-любитель, с утра мотивировал себя у зеркала перед важной игрой. «Дай пять, чемпион! Вот так-то, красавчик! Ты всё можешь!». Карлос начал выдавливать на щётку зубную пасту. – Ну привет, красавчик, – сказал он сам себе, глядя на надпись. Он спал как младенец. Утром, одевшись, он нигде не мог найти свои часы. Он помнил, что положил их на тумбочку перед тем, как пойти в душ, но их там не обнаружилось. Карлос переворошил рюкзак и сумку, проверил ванную, карманы – пусто. Предположив, что они завалились за тумбочку или кровать, он решил пойти поработать в архиве без них, и заодно уточнить у миссис Флоренс, можно ли ему самому попередвигать национальные ценности в виде предметов мебели. – О, это Роберт Кеньон, – он перевернул несколько страниц своих записей, – Вот, точно! Он жил в моем домике, – Карлос показал женщине снимок серьезного усатого мужчины с курительной трубкой в клетчатой кепке и гольфах. – Да, Боб Кеньон, он много играл у нас, он был чемпионом среди юниоров в Шотландии, – она посмотрела на соседнюю фотографию. – А вот тут он с сыном, Ричи Кеньоном. Их потом было трое мальчишек: Кеньон, Норрис и Фьютрелл. Карлос подпёр подбородок рукой, снова опуская взгляд в блокнот. – Норрис, это который Ландо Норрис? – Да. Он уже набрал немного воздуха, чтобы радостно заявить, что тот тоже жил в его теперешнем пристанище в Абойн Виллидж, как она вдруг добавила. – Бедный мальчик. Карлос осёкся. Он открыл чистую страницу, незаметно приготовившись писать. – Что с ним случилось? Миссис Флоренс заморгала чуть чаще. – Он разбился. На машине, не так и далеко отсюда, к югу, на Фунгл-роуд, – она вдруг подтянула к себе альбом, который Карлос просматривал и в котором нашел то первое фото с Бобом Кеньоном, – Они всё время гоняли, как сумасшедшие. Молодые, дурости хоть отбавляй, – найдя нужный снимок, она снова повернула его к Карлосу, – Тони постоянно ругался с ним, отчитывал. Но он не слушался, он был очень своенравным. «Брось, дядя Энтони», – она несильно понизила голос, пытаясь изобразить тон молодого человека. – «Не стращай храбреца смертью, дядя Энтони» – вот так он говорил. И все всегда смеялись. Он был очень весёлый, Ландо. И Тони всегда всё ему прощал, не мог долго злиться. Он рано стал самостоятельным, рано заработал большие призовые… Но он был золотой мальчик, талант. У него был свинг, как со страницы учебника. Такой удар бывает только у чемпионов, поверь моему опыту. Карлос изучал фотографию. Имена были подписаны специальной светлой ручкой прямо поверх фотобумаги. Трое парней в уже привычной для него одежде стояли на фоне поля, явно позируя. Один, сложив руки на груди и слегка повернувшись к фотографу плечом, в длинных брюках и шарфе, замотанном под самое горло. Он был без кепки, благодаря чему хорошо виднелись его оттопыренные уши, и скромно улыбался. Второй, курносенький, приобнимал его, закинув клюшку на плечо и смотря в камеру, с вызовом вздёрнув подбородок с ямочкой, а улыбался – задорно обнажив зубы. Последний же выставил вперед ногу, чуть согнув колено и вальяжно уперев руки в бока. Его клюшка, спрятавшись за этой ногой, высовывалась и подмигивала отполированной поверхностью головки рядом с таким же блестящим ботинком. Он был одет в широкие брюки и однотонные гольфы, из-под кепки выбивались буйные вьющиеся волосы. Как и товарищи, он улыбался, и глядя на его улыбку, Карлос догадывался, почему старина Флоренс не мог долго злиться на юношу. Он улыбался как бы «всем лицом сразу»: губами, щеками, лучистыми глазами, и даже густыми бровями и большим лбом. И в этой «тотальной» улыбке было что-то, что совершенно обезоруживало. – Их последнее совместное фото, – донёсся из кухни голос миссис Флоренс. Карлос и не заметил, как она ушла. – Им всем там по двадцать лет. Перевернув карточку, Карлос увидел подпись: «Абойн Виллидж, 1959». – Я отсканирую это фото, можно? – он переложил фотографию в свою папку и записал, из какого альбома и страницы вытащил её. – Можно, если придешь есть пирог. Карлос рассмеялся. – Я приду, миссис Флоренс. Обязательно. Поддержать Карлоса в нелегком деле поиска часов миссис Флоренс отправила Хеннинга. Тот мерно брёл за Карлосом к его домику. – Они были на тумбочке, я точно это помню, – Карлосу было немного неловко просить о помощи, но и часы терять не хотелось. – Под кровать не заглядывал, возможно они завалились. Он открыл замок выданным ему ключом, и они зашли внутрь. Оказавшись в комнате, мистер Хеннинг сразу шагнул к тумбочке, ловко обходя брошенную Карлосом на полу сумку. Он уже взялся одной рукой за ближний к стенке край, как увидел какие-то часы здесь же, на тумбочке, и, недоуменно приподняв брови, указал на них Карлосу. – Вот эти часы? Карлос открыл рот, потом закрыл, потом снова открыл. Откуда?.. Еще утром их там точно не было. Он несколько раз моргнул в замешательстве, затем умоляюще посмотрел работнику в глаза. – Их не было, – тихо сказал он, понимая, как неубедительно это звучало. Давно он не чувствовал себя настолько глупо. – Мистер Хеннинг, простите, это просто… Это просто… Хеннинг распрямился и снисходительно хлопнул его по плечу. – Всё путем, Карлос, – он быстро, с профессиональной намётанностью, оглядел остальную часть домика. Потом добавил сочувственно, замечая, как розовеют у Карлоса его смуглые щёки. – Ты заработался в архиве, целыми днями копаться в этих пыльных записях. Выходи хотя бы разок на лунку, это бодрит. Карлос был благодарен ему за такт. Где-то в глубине он умирал от стыда, закрывая за ним дверь под сопровождение всех возможных слов извинений, какие только знал. Когда он вернулся, он злобно посмотрел на тумбочку, словно та подставила его намеренно. – Их не было, – теперь уже твердо повторил он ей, надевая часы на руку. Они шли, как и прежде, только батарейка очевидно садилась, из-за чего секундная стрелка переключалась со смешным вздрагиванием, издавая звук, похожий на стрекот кузнечика. Второй день, а он разговаривал с мебелью. Возможно, ему и правда стоило пойти поиграть. Но часы были только началом. Каждый день у Карлоса стало пропадать по какой-нибудь вещи. Ручка, носок, блистер обезболивающего, футболка, бритва, книжка Рэймонда Чандлера, которую он взял с собой почитать в дорогу, упаковка жвачки, точилка для карандашей, ремень. Памятуя о конфузе с часами, он не спешил поднимать панику, и каждый следующий за пропажей день вещь действительно объявлялась на своем прежнем месте. Карлос несколько раз проверял окно (ему пришло в голову, что теоретически, это могла быть белка), но потом он отверг эту идею. Сладость жвачки еще могла привлечь животное, а вот ремень и черные детективы вряд ли представляли хоть какой-то интерес. Кроме него в домик никто не входил, дверь закрывалась плотно. Бросив попытки найти происходящему хоть какое-то рациональное объяснение, он просто делал вид, что все в порядке. В конце концов, вещи всегда возвращались, верно? Однако его взнервленность не ускользала от внимания миссис Флоренс, и она каждое утро заботливо спрашивала «Как статья?», и Карлос давил из себя улыбку, надеясь, что он допишет её раньше, чем у него съедет крыша. Всё изменилось, когда однажды утром он не смог найти свой блокнот. – Нет, нет-нет-нет, – он в уже традиционном для себя ритуале перерывал свои сумки. Без блокнота он не мог работать. В нем было все, все номера и даты, были абзацы готового материала, все его находки и заметки, каждая маленькая деталь, которая могла оказаться критически важной. Он проверил душ, под кроватью, все ящики и полки, за тумбочкой и под столом. Ничего. Он бессильно осел рядом с рюкзаком на пол, вдруг ощутив себя маленьким мальчиком. Он не плакал, но почувствовал, как в преддверии слёз потеплели глаза. Карлос сделал глубокий вдох и поднялся, и, не задавая себе лишних вопросов, потому что любой из них заставил бы его окончательно усомниться в своем рассудке, опустился на колени перед тумбочкой, сложив руки и крепко сомкнув веки. – Если ты здесь и ты слышишь меня, прошу тебя, отдай блокнот обратно. Тишина. Карлос сжал зубы, изо всех сил отталкивая от сознания мысль о том, как он вернётся домой и ему выпишут восемь видов разных таблеток, и он будет рассказывать Шарлю, своему коллеге, который писал о фигурном катании, как он спровоцировал у себя открытие шизофрении поездкой в райский уголок для любителей гольфа в Великобритании. – Пожалуйста, – попросил он чуть громче. – Ты можешь взять что угодно, но этот блокнот мне очень нужен. Пожалуйста. Раздался резкий звук падения предмета на пол плашмя. И более тонкий, едва слышный – прокатившегося по деревянному покрытию карандаша. Карлос продолжал сидеть, зажмурившись, даже еще сильнее сжав все мышцы, боясь пошевелиться. Тело похолодело, он задержал дыхание, думая, что даже малейшее движение может разозлить этого полтергейста. Или духа. Или какого-нибудь шотландского домового. Если бы Карлос не окоченевал сейчас от страха, он непременно бы посмеялся над собой. Ну вы знаете, бывает порой заработаешься в архиве. Несколько минут ничего не происходило. Карлос медленно открыл глаза, подняв руку к лицу, готовый в любой момент закрыть их снова. Его блокнот лежал на полу. Он был раскрыт, рядом – карандаш, все выглядело вполне обыденно. Ничто не шевелилось и не шаталось, не стучало, как показывают в кино, и не гремело. По-прежнему на коленях, Карлос как мышь подполз к блокноту. Тот был открыт на новой, белой странице, но сверху, карандашом, было написано по-английски: привет :) Ничто не гремело в комнате, зато в груди у Карлоса затарабанило так, что ему стало больно. – Привет, – еле просипел он, не узнав свой голос. Карандаш сорвался с пола и подлетел в воздухе, и Карлос отпрыгнул назад, молниеносно задвигая себя за тумбочку, оставляя торчать из-за нее одни глаза. С минуту карандаш что-то писал в блокноте и опять опустился. Карлос как мог пытался что-нибудь высмотреть, но было слишком далеко. Пришлось ползти обратно. Он в жутком волнении подвинулся ровно настолько, чтобы видеть и мочь разобрать, что написано. прости, что я взял твой блокнот мне было очень интересно и мне понравилось, что там написано например что у меня лучистые глаза Карлос перестал дышать. Он был так потрясен, что когда карандаш снова пришел в движение, он сам не мог сдвинуться с места ни на дюйм. спасибо :) Карлос не плакал (хотя и был близок), когда блокнот пропал, но теперь, когда он нашелся, две крупные слезы выкатились из его глаз. Легко-легко, бесшумно, как в вакууме. Это продлилось несколько мгновений. Потом он громко шмыгнул, и спросил дрожащими губами первое, что пришло ему на ум. – Зачем ты брал точилку? Карандаш быстро зашуршал по бумаге. посмотреть остальное – тоже прости меня не плачь, пожалуйста я больше не буду – Нет-нет, – Карлос вдруг встрепенулся, поспешно утирая слёзы ладонью, – Ничего страшного, просто… Блокнот мне очень нужен. А остальное можешь брать, если тебе хочется. То есть, – он запнулся, все слова вылетели из головы (а ведь он был пишущим автором!). – Если бы ты мог как-то предупреждать меня, было бы гораздо удобнее. Как ни странно, после первого шока Карлос довольно быстро привык наблюдать за серебристым кончиком с белой резинкой, который кружил в воздухе сам по себе. я могу писать в твой блокнот У Карлоса вдруг снова заходили ходуном все внутренности. Ему прямо сейчас в его рабочий блокнот писал человек, который умер больше пятидесяти лет назад. – Ландо, – обратился он, чувствуя, как волоски встают дыбом у него на коже. – А ведь ты мог бы- Карандаш поколебался, качнувшись влево-вправо, и застрочил. нет я знаю, что ты журналист (я же прочитал блокнот, Карлос Сайнс-младший :) Карлос улыбнулся, и что-то торкнуло в нем, когда он почувствовал, что улыбается. «Он был очень веселый» – отложенным эхом отдались у него в ушах слова миссис Флоренс. – Нет, извини, – он придвинулся ближе к блокноту. – Я не это имел в виду. Карандаш продолжал выводить буквы. я могу рассказать тебе, что хочешь, как другу но ты должен пообещать, что никогда нигде не напечатаешь того, что я расскажу по-настоящему пообещать дать слово Карлос не раздумывая согласился. Да и что бы он сказал редактору? Что припер с собой в командировку доску Уиджи? Что у него открылся третий глаз, унаследованный им от прабабушки по материнской линии? Нельзя ничего напечатать, не указывая источник. Он представил, как было бы подписано это интервью. «Призрак Ландо Норриса, британского гольфиста, двукратного чемпиона Британии среди юниоров-1957-58». Он рассмеялся, не без нервных ноток. Всё это было каким-то безумием. Так, каждый вечер, они стали общаться через блокнот. Все в Абойн Виллидж разбредались по спальням, и Карлос мог быть уверен, что никто не услышит, как он разговаривает сам с собой, вслух задавая вопросы. Миссис Флоренс конечно заметила, с каким энтузиазмом он теперь убегал из архива. Она улыбалась, радуясь, что статья опять пошла хорошо. Ландо очень много «рассказывал» ему про гольф: про удары, про клюшки, про площадки, про игры, про свои провалы, про удачи, про победы. Постепенно Карлос понял, почему тот так волновался насчёт печати – как любой талантливый атлет, он переживал за свои «секреты». Карлос снова, с трудом укладывая это у себя в мозгах, понял, что он беседует с тем, кто не знал ни Джека Никлауса, ни Тома Уотсона, ни Тайгера Вудса (!). Все они ставили свои рекорды после него. Ему иногда хотелось спросить Ландо о его теперешнем… бытовании, но он не решался. Он, когда-то до смерти напуганный им, теперь сам боялся спугнуть его неосторожным вопросом. Что-то похожее случилось, когда он спросил его про надпись на зеркале. Карандаш какое-то время просто висел в воздухе, а потом резко стукнулся о стол, словно он бросил его. Карлос звал, уговаривал его вернуться, но Ландо больше не подавал никаких признаков своего присутствия. И на следующий вечер тоже. Тогда Карлос просто оставил блокнот на столе и ушёл гулять. Редакция ждала его назад через пару дней, статья была фактически готова. Он ощущал себя до невозможного странно. Это было банально, но поездка в Абойн Виллидж навсегда изменила его жизнь. То, почему он вообще занимался историей спорта, самая суть его труда завибрировала для него с такой невероятной новой силой, что ему хотелось кричать и кидаться с благодарностью на каждую ёлку, мимо которой он шёл. Ему конечно до боли в сердце хотелось поблагодарить Ландо. Зайдя в комнату, Карлос сначала устало завалился на кровать. Его глаза сами собой скосились в сторону стола, в сторону блокнота. – Ландо, – шепнул он в пустоту. – Ты здесь? Карандаш лежал неподвижно. Тяжело вздохнув, Карлос поднялся и подошел к столу. Он сел и зажег лампу, которая высветила на листе бывшие неясными в сумерках слова. я смотрел на тебя Карлос задрал голову и затараторил громче обычного, хотя он знал, что если Ландо тут, он в любом случае его услышит. – Ландо, прости меня, я не хотел тебя обидеть, слышишь? Прости. Я был не прав, когда спросил. Карандаш вспорхнул, и Карлос притих. Ландо написал еще раз. я смотрел на тебя Карлос непонимающе молчал, глядя на буквы своими живыми, смехотворно огромными глазами. Ландо все думал о том, что Карлос написал в своей статье про его, Ландо, глаза. Ему было стыдно, но сам он размышлял о гигантских, теплых глазах Карлоса днями напролет. И, пересилив себя, он приписал. там, в душе Гордостью Абойн Виллидж всегда были и остаются его молодые таланты. Зелёные, смешные, счастливые. Я наверное забуду длиннющий список их регалий, но я точно никогда не забуду их глаза. С потертой фотографии пятидесятилетней давности на меня смотрели люди, которые любили свой спорт, любили жизнь, любили игру. Оттуда, с обратной стороны времени, они напомнили мне, что значит быть живым.