Престарелые инвалиды

Букет душистой запредельно кучной черёмухи Изуне, Мадаре. Сенджу принёс это откуда-то, где наверное такие цветы растут, но там, где живут Учиха, черёмухи нет. Они тёплые то ли от солнца, то ли от тёплых Хашираминых боков, его медовых глаз, блестящих под лучами какой-то извечно детской тупостью, забавной и доверчивой. Изуне кажется, что Мадаре подарили чуть больший букет, чем ему, но он никогда не умел считать цветы из чужих рук. Один, два, три, десяток. Задумавшись, он пересчитал половину, сбился и оставил цветы медленно тухнуть в вазе у футона. Да не нужен ему подарок от Сенджу! Да и вообще у него была аллергия! Он шмыгал носом, хмурясь, когда ложился спать, а просыпался под слетевшими на его лицо лепестками осевших бутонов. – Что тебе мешает убрать их, Изуна? – Пусть будут. Что-то романтичное было в этом, просыпаться и несколько минут чувствовать как нежные пальцы-листья скатываются по твоим щекам и целуют откуда-то взявшейся росой ямочки. Наверное, Изуна сошёл с ума в том момент, когда букет доживал своё последнее утро, скидывая уже сухие листы, и напоминал о том, кто это несчастье подарил. Сенджу Хаширама. Один, два, три, десяток лепестков. Изуна стал считать себя больным, когда почувствовал за одним мазолистые тёплые пальцы. Он никогда не чувствовал пальцев старшего Сенджу, но почему-то стало быть уверен, что они именно такие. Повадки Хаширамы тяжело назвать адекватными и понятными человеку, который также прошёл войны и тяжёлые потери. Никак не вяжутся улыбки, песни в глазах или мимолётные моменты грусти, они все бессвязно сосуществуют в одной голове и смеются, резвятся. Шатен часто шутил, легонько, в его понятии, хлопая по плечу, приобнимал Мадару, пока тот, переняв увеселительный дух, заигрывающе метал глазами что-то в ответ. Хаширама имел дурную привычку относится к ним, как к братьям, трепать по игольчатым волосам и хихикать каким-то тщедушно-аккуратным глупостям, коими себя Учиха баловать не могли. Для воинов, вроде Мадары, Изуны и Тобирамы, физически такое притяжение не было страшно, они ведь сильные и стойкие, но даже младший Сенджу бывает кладёт голову на макушку брата и фыркает, больно потянув чужое ухо вверх, чтобы его возмущения были услышаны наверняка. Хаширама аккуратно проглаживает по макушке, поблагодарив Изуну за проделанную работу, а последний дёргается, как от удара, выворачивается и тихо шикает. Хаширама так делает и своему брату, и Мадаре. Иногда Изуне кажется, что Мадару тот благодарит чуть больше, выуживая с головы все дурные мысли. Брюнет не был ревнивым, но этот мнимый факт заставлял его злиться и даже раз вспылить, больно схватив за запястье. Руки Хаширамы большие, их сложно, как и его самого, удержать. Один, два, три, десяток секунд он держал его за руку, неприлично долго и сжирающе жадно смотря прямо в медовые глаза. Была пасмурная погода и в тёмном отражении стекла у портрета на стене Учиха увидел два силуэта: один за столом, второй, покрасневший до стыдной воображаемой дымки, стоит рядом и держит первого за руку. В чём приуспел с Мадарой Изуна так это в том, что уходил он всегда очень быстро из кабинета, уже давящего из-за притяжения. Сенджу просит передать свои извинения "покрасневшему от злости" Изуне и обещает больше так не делать, лишь бы тот не обижался, а Мадара хохочет, приводя в смятение кареглазого. Когда букет завял, Изуне стало холодно. Он скучивался под одеялом, случайно иногда задевая уже лежающую рядом вазу, что та со звоном отколотых стенок, заботливо кинутых внутрь, катилась в угол. Такая странная весна заканчивается, черёмуха у них тут не цветёт, но она всегда, накопив тепло в цветочной улыбке, предшествует заморозкам. Хаширама дарит два последних букета, туго улыбаясь враждебному Учиха. Последний не доверяет каждым сантиметром тела этому сидящему в оконной раме гостю, с неохотой берёт подарок и, отрицательно вздёрнув носом что-то буркнуть, уже не застаёт рядом никого, лишь чистое небо. Хочется верить, что букет Изуны больше Мадариного. Такой свежий, будто только срезали, такой чистый и пахучий, будто бы там, где живут Учиха, есть черёмуха. В окнах и проёмах - сакура, в глазах мёд, в листьях пальцы, а в Изуне какая-то странная болезнь. Он стал видеть силуэты в облаках чаще, чем во тьме, мечтательно улыбаясь им. Говорят, что облака становятся мирами в глазах влюблённых, эфирных и блаженных, но у первых чаще всего, конечно. Да и не нужен Изуне этот Хаширама! У него и на Сенджу аллергия! Он чихает, хлюпает носом, просыпаясь в водопаде лепестков, и, поднявшись на локтях, до противной обиды на недуг, утыкается в цветы, целуя их. А они смущаются, хихикают что-то на "хаширамином" так, что Учиха испуганно оглядывался в поисках источника голоса и вздыхает, падая снова на футон. Нервно покусывая губы он горит желанием найти какие-то таблетки, лекарства или чаи, способные сбить жар, который появляется от одной улыбки, которые способны ногам стать наконец-то самими собой, а не ватными конечностями какой-то плюшевой игрушки в виде кота вроде той, которую однажды пьяненький шатен в всучил ему, встретив в потёмках на улочке. Всё от того, что Учиха тихо мурлыкнул на потрёпывание волос, а Хокаге, к великому сожалению, услышал и засмеялся, по-дружески настаивая весь день купить брюнету рыбки. У Хаширамы с собой не было денег - единственная причина почему Учиха отужинал рисом с курицей. Один, два, три, десяток дней он ловит себя на мыслях о шатене, скурпулёзно собирается в пальцы уже давно высохшие цветы и по утрам умывается ими. Он находит лепестки под подушкой, в воротнике, в волосах или на теле утром, бьясь затылком об пол в мечтательной какофонии представлять пальцы на животе, рёбрах или до сладкой тягучей боли на паху. У Изуны аллергия на черёмуху и там, где он живёт, её нет, но у него развилась жуткая аллергия на Хашираму, и вот он мерещиться уже и во снах.