Больно ли любить сатира?

— Аяка! — звонкий голос блондинки почти сшибает с ног, пока она, на каблуках, бежит, подбирая полы своего платья. Выглядит очаровательно в чёрном вечернем туалете, доходящем лишь до колена. Корсет обтягивает талию, а на плечах тонкая вуаль накидки. Всё сдержанно — никаких пайеток и блёсток, лишь пара серёжек с голубыми камнями, подчёркивающими такой спокойный цвет глаз, что блестят в закатном солнце.       Кэйя не видит в ней никаких деталей — за её спиной стоит кто-то более интересный. Боже… Дух захватывает от того, как он красив. Рыжие волосы в идеальной укладке, белый костюм, сидящий идеально — без каких-либо нареканий, складок, ни одного изъяна. Эта идиотская бабочка, которая, при всей своей глупости, лишь подчёркивает его статус, будто он — герцог с картин прошлого века. Золото на белой, плотной ткани блестит и заставляет глаз цепляться за любые мелочи. Возможно, в таком свете его видит только сам Кэйя… Боже… Да плевать.       Люмин быстро преодолевает расстояние между ними, хватая в объятия Аяку, до этого идущую под руку с Альберихом. Среди них всех он выделяется явно меньше остальных. Кольцо лишь одно, — ясное дело, какое — серебро, а не золото, чёрный костюм, хоть и не классический, прекрасно контрастирующий с белым, шикарным платьем «леди» рядом. Аяка в такой близости с ним роскошна — скромные Инадзумские детали, макияж с яркой подводкой и… нож, спрятанный в поясе. Эффектно. Традиции Инадзумы всегда были странными для Кэйи, но лезть в них — себе дороже.       Пока Люмин забирает всё лишнее внимание на себя, появляется время… Подойти, взять за руку осторожно, лишь пальцами в перчатках касаясь оголённых запястий. — Ты просто прекрасен… Ты красивее всех сегодня… — шепчет в волосы, переходя на шею. Его бы воля — сорвал бы всю одежду с этого тела прямо здесь и сейчас, несмотря на то, что они предусмотрительно провели два дня вместе, терзая и иссушая друг друга. Нельзя, нельзя. Сегодня день, когда он должен думать о романтике, а не о сексе, иначе к чему тогда вся эта подготовка?..       Аякс смеётся лёгким перезвоном, заглушая тихую музыку на фоне. Сегодня им предстоит провести много времени отдельно друг от друга, исполняя все традиции института. Альберих знает, от чего не сможет отвести взгляда.       Надо напиться.       Официальная часть церемонии всегда включает в себя долгие речи, где успевают выделиться и преподаватели, и студенты. Бокалы с шампанским звенят, не переставая — людей на удивление много и со всеми нужно поздороваться чинно и уважительно, ведя свою спутницу под руку, пока она делает реверанс. Глупости, пусть и очаровательные. А вот Чайлд в восторге — это видно по его горящим глазам и… Все другие люди, проходящие мимо, мешают на него смотреть. — Кэйя? — женский голос со стороны незрячего глаза, вновь, как и обычно, прикрытого повязкой, слегка отрезвляет — хотя бокалов выпито всего три. — Исполняющая обязанности полковника, мисс Джинн… — говорит ещё до того, как повернуться, выказывая уважение и демонстрируя, что голос её всё ещё не забыт и читаем по первым же нотам. Сквозь прикрытое веко пробивается свет, когда ресницы подрагивают. Медленный разворот… Морщинок, всё же, стало больше… Но это он заметит спустя какое-то время, а сейчас… — Дилюк?.. — ебучий случай, Дилюк Рагвиндр. Реально пришёл. Под руку ведя подполковницу местной полиции и, по совместительству, свою бывшую… Натягивает обратно сползающую улыбку и успокаивает удивление в глазах и приподнявшихся бровях. — А вы, что, снова..? — пытается пошутить, оскаливаясь, жмурясь. Дилюк Рагвиндр. Ахуеть. — Нет-нет! Кэйя, мастер Дилюк сопровождает меня, так как в этом году я читаю речь от полиции!.. — Джинн почти отпускает предплечье парня, пытаясь отдалиться и не создавать ложных впечатлений.       Выглядят они, конечно… Не как пара, мягко говоря. Тридцатилетняя полковница даже на невысоком каблуке по росту приравнивается к Дилюку, всего на несколько лет старше самого Кэйи. Форма делает её ещё старше, что подводит внешнее впечатление годам к сорока. А вот… Он… Классический костюм… С синим галстуком… Серьёзно, блять? Секундные кадры мелькают перед глазами ещё до того, как он заметит выражение лица сводного брата и неловкая усмешка появляется на лице, пока взгляд единственного глаза тупится в пол огромного зала. Поднимает его к лицу, еле прикрытым багровой чёлкой, замечая, как утомлённо тлеет в этих радужках огонь, ранее обжигающий, а ещё ранее дарящий тепло. Как раздражённо-виновато смотрит прямо на повязку, словно сквозь неё, пытаясь разглядеть, что осталось под ней за шесть лет, которые они не виделись.       «Всё ещё болит?..» проглатывается ещё на этапе мысли о том, чтобы сказать это. Не болит — хорошо, болит — ещё лучше, заслужил. Любой вариант устроит. — Леди Аяка, это полковница Джинн и её очаровательный спутник — Дилюк Рагвиндр. Да-да, тот самый Рагвиндр. — будто бы секретничая, наклоняется к уху хихикающей девушки, впрочем, говорит с такой же громкостью, что и до этого. — Господа, это леди Камисато Аяка. Я правильно поставил ударения, да? Наследница престижного клана Камисато в Инадзуме. — делает лёгкий поклон всем присутствующим и терпеливо ждёт, пока все обменяются рукопожатиями и поцелуями. Даже жмёт руку Дилюку… Мистика какая-то, а не день. Где Аякс? Он будет в шоке.       Далее вечер идёт спокойнее и тише — Дилюк с Джинн пропадают где-то рядом со сценой, готовя речь. Волнуется. Чайлд тоже пропадает — видимо, находит более интересное занятие с Люмин, чем все эти аристократические приёмы военных. Он говорил, что в Снежной выпускной больше похож на огромную весёлую пьянку… Понятное дело, что здесь ему просто скучно. По всей видимости, свою речь он тоже оставил на Кэйю. Даже как-то… не так волнительно, как ожидалось. Ещё бокала три и можно будет реализовывать свою идею… Розария в компании молодого студента, краснеющего от каждого её движения, кажется, тоже чего-то ожидает. Выглядит раздражённо и даже отчасти неуверенно. Зато её коктейльное обтягивающее платье с разрезом до бедра говорит абсолютно об обратном — она в полной готовности для… хех… «чего-то». Только вот это «что-то»… Барбару нигде не видно. Похоже, отсюда и неуверенность.       Аяка вежлива, каждое её слово и шаг — выверены и отточены годами. Она в своей атмосфере и Кэйя улавливает это настроение, перекладывая его на себя. С уверенной и красивой девушкой рядом приятно находиться, приятно от одного лишь факта сопровождения такого человека в новый для вас обоих и очень важный путь. Им всего по двадцать два… — Господа студенты, прошу минуту внимания! Сейчас для вас с речью традиционно выступит полковник полиции нашего города! В этом году мы встречаем исполняющую обязанности полковника — мисс Джинн. — тяжёлый голос из динамиков предвещает начало самого скучного этапа этого вечера. Речи. Сначала Джинн, потом декан, лучшие студенты каждого факультета, преподаватели и вообще все, кто захочет — в Мондштадте ценится смелость свободно выйти на сцену и высказать всё, что хочешь.       Выходит она уже достаточно уверенно, совершенно не похожа на ту себя, что была в начале вечера. И чего ей там Дилюк наговорил? Наверное, всяких правильных вещей. Поддержал…       Где Аякс?.. Всё, чего хочется — это увидеть синие глаза, направленные прямо на него. Прожигающие дырку, заявляющие права на всё, чем Кэйя является и что имеет. Невыносимо… Первая речь проходит очень быстро и… — Я также хочу отметить, что в вашем выпуске есть один человек, который уже достиг некоторых высот в службе и после выпуска приглашён вступить в ряды полиции Мондштадта на позицию капитана. — нет, нет, нет, нет. Невозможно. Так при всех… А об этом Дилюк знал? Насколько уверенной она стала?.. — В скором времени — сэр Кэйя Рагвиндр. Прошу аплодисментов. — зал поражается громкими хлопками и присвистываниями. Нет. Нет. Это не должно было быть… так. Впрочем… Может, оно и к лучшему? Сейчас все взгляды точно направлены на него и его спутницу. Улыбается шаблонно, приподнимая бокал чуть выше головы, краем глаза цепляя красноту волос вдалеке. Туда смотреть сейчас точно не стоит… — Раз уж был упомянут один из наших студентов, который и должен сегодня читать речь своего факультета… — начинается…       Оставляет Аяку прямо у лестницы на сцену, пока та похлопывает его по плечам. Да, поддержка бывает разная. И такой ему хватает с головой. Другая не нужна. Поднимается к подиуму с незаметно дрожащими руками. Живые цветы оплетают края платформы, заднюю стенку и даже расставлены в вазах. Слишком много цвета, слишком много запаха. Свет, бьющий в зрачок…       Вот он. Конечно. Со сцены видно всё. Вот он. Смотрит прямо глаза в глаза. Пристально, довольно, жадно, со своей привычно шикарной улыбкой. Безобразно красив и даже не подозревает о том, как сильно любим, закрываясь стеной собственного самомнения и стеклом любви других людей, не замечает того, что должен заметить. Во рту пересыхает, один только короткий взгляд и эта чёртова улыбка внушают столько уверенности, сколько не внушила бы самая правильная речь поддержки.       За глотком, шипящим на языке лёгкой горечью, следуют какие-то слова. Какие-то — Кэйе не нужно знать, что он говорит, да и остальные вряд ли действительно слушают. Важно лишь одно — как он будет говорить. Подобно важнейшему консулу на приёме перед королём, будто готовился к этому моменту половину своей жизни — говорит. Не смущается, ведь что такое смущение под натиском тёмных волн? Не более, чем лишняя трата энергии. Каждое предложение оканчивается чётким отзвуком аплодисментов — то с одной стороны, то с другой, то прямо перед его лицом. И всё это не важно. Не важно, с каким непониманием смотрит Дилюк — не слышал никогда такой уверенности в этом почти идеальном голосе или не ожидал, насколько слабо его появление пошатнёт эту уверенность — абсолютно плевать. Чего он вообще ожидал? Что Кэйя на колени упадёт, расплачется? Они уже не дети и ему есть, перед кем падать на колени. Важны лишь блестящий золотом костюм и рыжие волосы в идеальной укладке.       Я люблю тебя, знаешь…       Кажется достаточно простым в теории, а что в реальности? В реальности он заканчивает болтать, чувствуя, как много воды напустил в этот зал своей речью, — но, кажется, все довольны — слышит визги уже бывших однокурсниц и свист уже бывших однокурсников. Хочется к нему. В реальности он спускается медленно и неторопливо, сохраняя стать и честь даже в собственной мимике, что уж говорить о языке тела. Аяка встречает коротким кивком и тёплой улыбкой. Приятно. Может быть, здесь даже напиваться не потребуется?.. Никаких проблем он не видит. — Это было замечательно, сэр Кэйя! — успевает только подставить локоть, как за него цепляется не совсем та, кого он ожидал увидеть. — Я не думаю, что вам стоит называть меня на «сэр», если я пока не официально в рядах полиции, мисс Джинн. — совершенно не нужно, ведь если Джинн здесь… То и он стоит прямо за спиной. Взгляд читаем с первых секунд — ошеломлён и обездвижен невозможностью адекватно выражать свои мысли словами. Это всегда было его проблемой. Может быть, не так уж всё сильно изменилось за шесть лет? — Мастер Дилюк, наслаждаетесь ли вы вечером? — проверка реакции на флиртующий и издевательский тон меняет выражение лица лишь на готовое оставить Альбериха и без второго глаза, не более. Еле слышно, как натянулась ткань перчаток за спиной. Ха-ха. — Полагаю, сэр Кэйя, — чеканит, будто железные слитки, слова, стараясь каждый звук в них сделать ещё грубее, ещё невыносимее. А вот голос и манера речи его остались всё так же аристократичны. — у вас найдётся объяснение тому, по какой причине вы не сменили фамилию на свою? — складывает руки на груди и смотрит так, что Аяка, будто чувствующая, что попала совсем не в ту ситуацию, в которой должна быть, жмётся к какой-то компании неподалёку.       Страшно. Вот, чего он и боялся. Свести всё это в шутку сейчас будет лучшим вариантом. Никаких разговоров о Рагвиндрах в день, когда он должен признаться в любви и окончательно вычеркнуть эти воспоминания из своей головы — уехать куда-то с Чайлдом и больше никогда не возвращаться в Мондштадт, где больно даже думать, дышать больно. — Конечно, у меня есть причина— — К чему это напряжение, господа? — голос почти что в голове, настолько глубокий и спасительный сейчас. — Добро пожаловать на этот праздник, мисс Джинн, мастер Дилюк Рагвиндр, полагаю? — обменивается взглядами с каждым, лишь одним своим присутствием намекая, что все прошлые разговоры должны быть немедленно закончены. — Я — Аякс, выходец из Снежной, а моя спутница… — оглядывается по обе стороны, пытаясь высмотреть девушку, уже давно идущую под руку с Аякой к их общим друзьям. — …абсолютно невоспитанная. Ха-ха-ха. Надеюсь, вы не против продолжить беседу лишь в компании друг друга, когда я заберу сэра Кэйю с собой, ведь скоро начнётся вальс, а мой партнёр абсолютно неумело двигается во втором такте. Мы же не хотим станцевать вальс Снежной вместо Мондштадского? — берёт за руку смело, ни капли не сомневаясь. А чего ему сомневаться? Не его ведь брат стоит перед ним и пытается осознать и переварить, что они будут танцевать вальс не со своими девушками, а друг с другом. «Партнёр». Звучит… просто замечательно. Лучше, чем «любовник». Всё глубже заседает мысль, что всё хорошо, что всё удачно и сегодняшний вечер оставит от себя лишь приятное воспоминание о волнении перед признанием, которое, конечно, было ни к чему, ведь они всегда любили друг друга — просто не могли найти уверенности сказать об этом. Да, так всё и будет.       Непонимание в глазах провожает их двоих до самой стены и не оставляет даже тогда, когда они останавливаются и действительно начинают отрабатывать и вспоминать все движения, которые необходимо будет совершить в идеальном темпе и ритме. Идеальном. Другого Аякс просто не примет. Другого Аякс просто не знает. Так проходит ещё час. Спокойно, влюблённым взглядом и частым сердцебиением от руки, оказавшейся в чужой, от бледной ладони, прижимающей его талию к животу. Конечно же, всем всегда было очевидно, кто ведёт. Абсолютно не обсуждается. И в этом он чертовски хорош…       Музыка заливает зал медленным, спокойным началом, заставляя затихать голоса людей — скучных людей без грамма интереса, без капли жизни. Лишь они двое, искрящиеся среди толпы одинаковых костюмов и платьев, обезличенных, серых, чёрных и синих, привлекают всё внимание к себе. Этим можно наслаждаться. Делая первый шаг, Чайлд уже не смотрит на лицо напротив, играя бровями на публику и лучезарно улыбаясь всем, кто пытается ему помахать или подмигнуть. На всех бросает взгляды, будто на зрителей, перед которыми он — один единственный. В его крепких руках и отточенных движениях теряется что-то, вроде бы, тоже блестящее и невероятно красивое, с лёгкими синяками под глазами и повязкой. И… Хорошо, пусть смотрит на других. Пусть делает, что угодно, пока Кэйя может смотреть на него. Смотреть и верить, что вот, вот он — момент, вот он — Аякс, вот они — все его чувства на блюдце перед ним, читаемы во взгляде, в красноте смуглых щёк, в обожествлении всего, что можно было бы обожествлять — глаз, губ, веснушек, этих чёртовых веснушек, собирающихся в узоры, при том же хаотичных в своём существовании, как и их носитель.

🎵Вальс — THE FEEDBACK

      Вальс ускоряется с сердцебиением, ноги путаются, но остаются верными идеальным шагам ведущего в этом адски простом, но практически невозможном танце. Где-то мимо пролетает прядь голубых волос, носительницу которой плавно и нежно ведёт в этом же такте Люмин. И если девушки похожи на синергию, что-то целое и чистое, дополняющее друг друга, то Кэйя с Аяксом, как обычно — кукловод и его достойное гордости творение. Лучшее представление, когда фигура, как живая, переставляет носок на небольшой каблук, поворачивается в его руках, ведомая, но будто бы ещё чуть-чуть — и имеющая свою волю. Ещё чуть-чуть…       Щёки слишком алые, чтобы позволить себе продолжать думать, крутить в голове каждое слово, считать выпитые бокалы, анализировать все возможные исходы от того, что Чайлд тут же сорвёт с них одежду и возьмёт его на этой же сцене до падения метеорита прямо на здание. Щёки достаточно алые, чтобы начать действовать, когда музыка затихает, а поклоны пар переходят в медленный танец для всех желающих, в котором они, конечно же, участвуют, не находя ни секунды, чтобы отдохнуть от быстрого ритма и счёта шагов. Руки всё так же на его талии, жмут ближе скорее для физического кайфа, чем в качестве символа каких-либо чувств. — Я хочу тебе кое-что сказать… — начинает тихо, но достаточно спокойно, чтобы звучать уверенно. Видит в последнюю секунду еле приоткрытый рот рыжего — тот тоже хочет что-то— — Я тоже… И… Я хочу быть первым. Потому что… Твоё мнение о нужности твоих слов может измениться после моих. — улыбается неловко, прикрывает глаза, чтобы выглядеть почти по-детски, по прежнему скрывая в этих глазах некоторую хитрость.       Кивает. Вдруг он… тоже хочет это сказать?.. Тогда будет смешно и мило, как в мелодрамах со счастливым концом. — Я хочу сказать… Ты огромная и очень важная часть моей жизни, рыбка… — держит ладони на спине, медленно и осторожно покачиваясь из стороны в сторону. Кажется, даже слегка… счастлив? Предвкушение в мимике воодушевляет сильнее, чем что-либо до этого. — Ты огромная и очень важная часть моей жизни, снежинка… — вторит голос внутри, в самом сердце, в самом центре этой вселенной, схлопнувшейся в один атом, коей он себя сейчас и ощущает. — Ты всегда помогал мне справляться с трудностями и я счастлив просто проводить с тобой время… — Ты всегда помогал мне справляться с трудностями и я счастлив просто проводить с тобой время… — И вряд ли есть чувство сильнее, чем то, которое мы вызывали друг в друге… — И вряд ли есть чувство сильнее, чем то, которое мы вызывали друг в друге…       Почти звоном отдаются в ушах ноты вперемешку с этим чарующим голосом напротив. — Но ты понимаешь, что наши отношения не могут оставаться… Вот такими… Вечно… — Но ты понимаешь, что наши отношения не могут оставаться… Вот такими… Вечно…       Хочется верить, что это всё не сон, который он просто выдумал. Хочется ущипнуть себя, укусить, разодрать от нервов кожу на пальцах. — Когда-нибудь всё меняется и нам нужно двигаться дальше, понимаешь? — Когда-нибудь всё меняется и нам нужно двигаться дальше, понимаешь?       Совсем скоро… Прямо сейчас… Сегодня… Здесь. — Нам пора стереть прошлые воспоминания и создавать новые… — Нам пора стереть прошлые воспоминания и создавать новые…       Улыбка, совсем незаметная, скромная, озаряет их лица. — И… Сегодня я хочу сказать, что… Мы уже больше никогда не будем друг с другом… Вот в таком ключе… — И… Сегодня я хочу сказать, что… Мы уже больше никогда не будем друг с другом… Вот в таком ключе…       Глаза блестят, то ли от выпитого шампанского, то ли от отсвета люстр наверху, то ли… — Но будем в другом, конечно! — Но будем в другом, конечно!       Останавливаются прямо в центре паркета, оба — застывшие в своей красоте и божественности статуи. — Я хочу сказать, что… — Я хочу сказать, что…       я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя — Я уезжаю в Ли Юэ… Один… — Я люблю тебя…       Глаз даже почти не дёргается от неожиданности. Уголки губ лишь кривятся в немом «Что?». Действительно, что? — В Новый Год мне сделали подарок… Контракт на службу… В Ли Юэ. Я не хотел говорить до отъезда, хотел лишь, чтобы ты научился жить без меня, а я — без тебя. — кладёт руку на щёку, всё ещё не потерявшую лёгкий оттенок красноты. Держит. Грубо, совсем не нежно, подобно тому, как держат что-то совсем не значимое и — уж тем более — не живое.       — Я купил тебе машину. Стоит под окнами нашей квартиры. Без бантика правда, а то совсем кринж.       — Почему бы мне просто не порадовать тебя частичкой твоего личного пространства? Немного свободы от моего общества ещё никому не повредило.       — Нет. В Ли Юэ… Не хочу.       — Вообще-то, это тебе… Хочу посмотреть, как ты будешь развлекаться с этим один…       Это всё… Было так очевидно? Правда? Невыносимое осознание собственной глупости обжигает где-то изнутри огромную площадь. Он ведь почти прямо это говорил… Может быть, люди, пережившие неразделённую любовь, были правы на форумах о том, что влюблённый человек — всё равно что губка, впитывающая любые действия, переводя их в знаки внимания и показатели взаимности? — Мы, конечно, продолжим быть друзьями! Мы же оба понимаем, что это была просто зависимость, да? Хоть и крутая, мне понравилось! А-ха-ха! — смеётся искренне, так искренне, что смех его — будто треск тысяч стёкол вокруг них, разлетающихся в своих мелких осколках по всему окружению, по всему сознанию и телу.       Вот так… просто? Почему? Зачем? Почему один? Всё, что хотелось сказать и спросить, застревает поперёк гланд в клубке нераспутанных мыслей. Вся красота оформления зала, блёстки на костюме, тёмные волны глаз, хаотично-правильные узоры веснушек меркнут перед одним-единственным фактом — его бросили ещё до того, как он признался. Его бросили. Он его бросил. И, может быть, конечно, правильно сделал, потому что ну нахуя ему это всё, что Кэйя себе там напридумывал об их отношениях? Но легче от этого совсем не становится… «Напридумывал» — вот, в чём проблема. И вина здесь… только его.       Музыка тихая, совсем не навязчивая, не мешающая рыться в себе и искать там, какие ещё раны сковырнуть, будто ребёнок, упавший с велосипеда, когда царапины только-только успели зажить. Люди вокруг — просто месиво серого дыма, а сам он — какая-то чушь и ложь. Брови всё ещё застывшие в своём удивлении, в своём непринятии. Глаз всё ещё смотрит в одну точку, а эта точка — концентрация всего, чего он мог желать. Это Аякс. Точка, из которой всё рождается; точка, на которой всё заканчивается.       И сейчас он не может позволить себе… Не может… — Ты это… надолго? — всего лишь и хватает на то, чтобы, в попытке закрыть неизвестность и неожиданность хоть какой-то информацией, хрипеть, отводя взгляд, лишь бы не прочитал, лишь бы не понял. — Думаю, да. Надолго. Будешь скучать? Я буду писать каждый день. — расплывчато, неудовлетворительно. И он это знает. Улыбается, держа лицо, будто и вовсе ничего не чувствует. Но такого ведь… просто не может быть? Не может, правда? Пять лет… Зависимость не может просто начаться и длиться пять лет. Верить в это — то же самое, что верить в зомби. Или пришельцев. Или… Чёрт. — И… я не могу поехать с тобой? — знает ответ, потому бессознательно коротко мотает головой. Не смотрит на лицо напротив, когда прикладывает ткань перчатки к глазу, стараясь не показать, не показать, не дать увидеть эту идиотскую слезу, которая почти скатывается с ресниц. Держать лицо.       Слишком долго стоят на одном месте в самом центре танцующих пар — на них начинают пялиться. Невыносимо. И нужно же было… прямо здесь… Уж лучше на похоронах сказать, что ты сын члена преступной группировки, из-за которой погиб твой приёмный отец его же родному сыну… Да нет, нихера не лучше. Какой монетой платишь — такой и тебе оплатят, да? Так говорила Барбара? Жмёт в груди, во всём теле, во всём мире. Места чертовски мало, пространства чертовски мало, черепа чертовски мало для мозга, пытающегося обработать столько информации, за раз накатившей на него. Как никогда ощущается собственная мелкота перед всем этим миром.       Нельзя, нельзя, нельзя. — Рыбка? Ты расстроился? Я думал, что ты будешь рад, что я получил контракт! Ну да, типа, конечно, придётся по переписке общаться, по большей части. Ну и такого секса, как со мной, скорее всего, не будет. — разливается хохотом. Снова. Правда не понимает? Может быть, и к лучшему, что не понимает?.. Было бы хуёво начать с признания, а закончить тем, что вздёргиваешься на люстре от стыда за свои же слова, за свои чувства, на которые человеку просто наплевать. Уж лучше так. — Я… Это просто было очень неожиданно. — не может. Притворяться — и не может. И где эта его хвалёная врождённая способность лгать и оставаться невозмутимым? Точно не там, где именно сейчас надо. Тонкий влажный след оставляет прокатившаяся слеза. — Ты можешь… не уезжать? — наконец, смотрит прямо в глаза. Прогореть — так с концами, чтобы он видел всё, чтобы все видели, терять больше… просто нечего. — Пожалуйста…       Ещё одна слеза продолжает путь первой, лишь расширяя оставляемый хвост. Солёная. Попадает на губы, откуда в ту же секунду становится слизанной. Горячая и солёная. И кто бы мог подумать? Фантомно кажется, что даже незрячий и нечувствительный глаз из-под повязки роняет капли, пропитывая её насквозь. Конечно же, этого не происходит и лицо влажное лишь с одной стороны, покрасневшее уже далеко не от смущения.       На них всё более открыто пялятся, кто-то даже начинает перешёптываться. А Чайлд… в растерянности? Не ожидал такой реакции и сейчас просто не знает, что делать. Ловит остроту красных глаз, что одновременно бьющая лава и тлеющий уголь. Нет. Вот это точно не нужно. Дилюк идёт сюда намеренно, не случайно. Видит ли выражение лица Кэйи? Конечно, сука, видит. Его все видят. И никто не подходит. Но он идёт намеренно, не случайно…       Бледная рука в веснушках резко хватает, разворачивая, бормоча что-то вроде «тебе просто нужно время, давай я отправлю тебя домой», ведёт слишком уж быстрым шагом в сторону выхода. Огибая все встречающиеся на пути комки дыма, что люди, почти выбегает из дверей, в закрытии которых — остановившаяся фигура в классическом костюме. Та сомневается. Мешкается. Взвешивает, стоит ли идти дальше… И этот абсолютно не подходящий ему синий галстук. Да ладно, Кэйя же тоже всё ещё отращивает эту прядь, хоть и в продолжение очень смешной детской шутки. Та, тем временем, доходит почти до поясницы. Почему бы не синий галстук, ей богу? Всё это перемешивается в диком коктейле с игристым, бьющим по мозгам.       Двери захлопываются, оставляя растерянное лицо Дилюка Рагвиндра по ту сторону от слёз Кэйи Альбериха. — Конечно, у меня есть причина — я горжусь, что Крепус Рагвиндр был моим отцом.