— Кэйя принёс вино! — на трезвую голову собственное имя звучит неприятно, будто осуждение всей вселенной разом. Всего полгода прошло со смерти отца — не его отца.
Дилюку исполнилось восемнадцать, а Кэйя даже не был на этом празднике, хотя праздником это вряд ли можно было бы назвать. Все праздники Кэйи — каждодневные летние попойки и обследования глаза на выявление гниения тканей, уходящих глубже белого пятна на лице — не первого пятна на его грязном теле, не последнего. Видеть всё ещё тяжело — он и не должен. Сам факт родства с кем-то из мафии делает тебя предателем родины — хотя что для тебя эта родина? Ненависть да отречение. Алкоголизм и детские травмы, отрастающая прядь по левую сторону лица по глупому детскому обещанию, которое пока ещё воспринимается больше всерьёз, чем в шутку. Ненадолго. Бескрайние просторы равнин Мондштадта, где его никто не спрашивал, хочет ли он здесь остаться — просто не давали выбора, вот вам и «самая свободная страна». Пристрастие к алкоголю каждого второго жителя, что неизменно несёт за собой склонность к ещё подростковому алкоголизму — о да, Кэйя просто эталонный житель Мондштадта, с него можно шаблоны рисовать.
Смешно заходить в чью-то квартиру, где собралась очередная малознакомая компания, с двумя бутылками вина, которые спиздил из подвала покойного винодела, которого звал «папой».
В этот раз компания… мягко говоря, разношёрстная. Все, кого удалось собрать со дня открытых дверей в военном институте — оттуда у Альбериха осталось с полсотни разных номеров телефонов, но здесь не было и половины из тех, кого он запомнил. Девушка-блондинка встречает его в дверях, активно стараясь встроить в одну из компаний «по интересам», в которых, дай архонты, человека по три — медики, среди которых ни одного парня; дипломаты, среди которых ни одного мондштадтца; гражданская оборона, где парни шутливо дерутся и пытаются побороть друг друга в армрестлинге. Ничего интересного — разве что девушки и вино, а, может, и что покрепче. Всё, что интересует его последние полгода — алкоголь и неприятности. Кэйе шестнадцать.
Смотрит на обычные кружки с аниме-артами, в коих блестит багровая гладь вина, которое просто нельзя из них пить, — не по статусу этим бутылкам разливаться на подростковой тусовке — садится в центр, чтобы слышать, видеть всё и всех. С этими людьми ему, похоже, придётся учиться (пить) ещё минимум лет пять — пора найти себе друзей… Пфф… Смеётся собственной шутке, — и откуда у него эта привычка, которой в будущем он найдёт обоснование, а сейчас лишь удивляется собственным действиям, прикрывая рот? — друзей, ага, обязательно. Может, ещё и девушку, на которой он женится после выпуска?
Но, говоря о девушках… Люмин вполне ничего, только вьётся постоянно вокруг какого-то парня, безобразно похожего на неё. Братья — всегда проблема, бьют больно, даже когда Кэйя, в общем-то, совсем не виноват.
Милая Барбара… Медик-одногодка с каплями солнца в глазах и абсолютно наивной жаждой к жизни. Хороший вариант для того, чтобы кого-то сломать. Он это сделает. Не знает сейчас, как именно, но сделает — почти уверен. Это его единственная функция — ломать, что создали другие. Ломать даже то, что создал сам или когда-либо создаст.
Глаз невольно всё равно возвращается к молчаливой и мрачной фигуре где-то в углу. Такую же идиотскую кружку, как у него, сжимают длинные чёрные ногти — ну кто делает такие в шестнадцать? В волосах — отблески этого же вина. В позе — уверенность и скука. В глазах — анализ и презрение — неизвестно, к кому именно, но читается вполне отчётливое «отъебись». Зачем тогда приходить, если не отпустить всё это? Но почему-то черты её лица, её взгляд, её грубая жестикуляция и коротко брошенные фразы — всё в ней вызывает уважение, какой-то невероятный восторг ребёнка перед взрослым.
Время катится огненным колесом, когда первая бутылка оказывается выпита, за ней вторая, третья из тех, что принёс ещё кто-то. Голоса вокруг начинают напрягать — так же, как напрягает само осознание ситуации в последние несколько месяцев. То есть — не очень сильно, пока не протрезвеешь. Кэйя предпочитает не трезветь.
Крепкий алкоголь заходит так же быстро, как быстро разворачиваются темы для разговоров — здоровые люди не идут в военный институт, у каждого здесь своя история, итогом которой станет подготовка к настоящей войне, которая уже затрагивает многие регионы. И вот он сидит и выслушивает очередную невъебенную историю о том, как чьи-то родители погибли на фронте, что становится героической мотивацией конкретного экземпляра выбрать гражданскую оборону или авиацию, потому что «отец был лётчиком!». Бред и ребячество. Свою историю рассказывать не собирается — у него её и нет. Нужно было просто пойти хоть куда-нибудь, кроме полицейской академии, в которой называли бы по фамилии погибшего отца и потерянного брата.
Хочется напиться и упасть где-то рядом с дверным косяком, чтобы проснуться в синяках, продрогшим, потому что никто не накроет одеялом — одеяла на домашних подростковых тусовках не резиновые. Хорошо, если не откроет глаза под куском стены или потолка, а остальное решаемо и терпимо.
Ловит несколько взглядов от каждого присутствующего — о да, им есть, на что посмотреть: чёлка закрывает часть лица, под ней проскальзывает чёрная повязка на одном глазу, всё ещё болящем — моментами, это ведь совсем не важно — скорее от осознания того, что он там, чем от физических ощущений. Улыбается им нервно и торопливо, отворачиваясь и закатывая здоровый глаз. Весь такой загадочный и молчаливый, ещё и в повязке, придающей ещё больше таинственности — просто мечта сверстниц.
И зачем приходил? Ответ на этот вопрос находится спустя пару часов «раскачки» и сближения. Кто предложил играть в бутылочку — Кэйя, конечно же, не помнит. Да и зачем помнить такую глупость — им по шестнадцать, что ещё можно делать на вечеринках в пик полового созревания? Интересно, сколько в этой квартире комнат?.. Впрочем, за неимением других вариантов, сошёл бы и туалет. Как самая красивая бутылка предлагается, конечно же, дорогущее премиальное вино — Альберих уверен, что это хорошая идея.
— Барбара крутит! — скучно. Никому он не выпадает, а все поцелуи до него какие-то смазанные — то скромный девчачий чмок, то жутко неловкий, хоть и угарный поцелуй двух пацанов, которые совсем недавно забились на стрелку после этой тусовки — после такого они вряд ли смогут в глаза друг другу смотреть, да и сейчас не смотрят. Скучно. — Кэйя! — ну вот опять. Ангелочек с голубыми глазами — как она вообще согласилась в это играть? Может, она правила не знала? Смотрит на него так, будто совсем не понимает, что делать. Мило. Мило и скучно. Тянется к девчачьей руке прямо через центр, вторую руку устраивая на её шее — может, если немного надавить, то наружу выйдет более раскрепощённая сторона?..
Ох, нет, она сейчас заплачет. Дерьмо. Усмехается и оставляет влажный след на уголке её губ — сейчас Кэйя уже поехавший алкоголик, но пока не мудак. Отстраняется со скучающим видом, стараясь научиться закатывать один глаз за раз, а не оба. Осматривается вокруг — все чего-то ждут. А, ну конечно — крутить бутылку. Пальцами касается горлышка и лениво толкает в сторону так, что, прежде чем развернуться, она совершает несколько горизонтальных оборотов по полу, а через секунду уже останавливается.
Первый же минус — это парень, что ещё более очевидно, учитывая, что тот сидит без футболки — видимо, уже проиграл кому-то в карты на раздевание. Судя по ранам на пальцах, лютый фанат игры в «ножички». Впрочем, яркие рыжие волосы и пятна веснушек на лице, плечах и груди цепляют взгляд к себе, не давая рассмотреть ничего более. Яркие синие глаза с непониманием смотрят то на бутылку, то на Кэйю, а после блестят азартом лишь на миг — конечно же, он ловит этот азарт, что для него — чистой воды призыв к действию, подпаливающий пятки огонь. Незнакомец подмигивает и улыбается, будто бы читая все движения и мысли и давая Кэйе право прочитать его в ответ — пальцем постукивает по полу, ноги напряжены — будто прямо сейчас сорвётся, набросится на кого-то в нетерпении. Чертовски ловкий и обольщающий взгляд.
Может быть, я, всё же, гей?
Кэйя не ждёт второго приглашения и одним выпадом на середину этого импровизированного круга бросает вызов таким же нетерпеливым глазам, как у него самого.
— Ну что, может, покажем, наконец-то, как в это нужно играть? — какой-то незнакомый акцент разливается в ушах за мгновение до касания кончиков их носов. Глаза у обоих открыты в страхе потерять хоть секунду этого действа. Бледная — ещё бледнее, чем спустя пять лет — ладонь сама обвивает его талию, а вторая медленно ведёт от груди наверх, к подбородку и Кэйя невольно впадает в ступор. Благословение архонтов какое-то, а не вечеринка.
Горячие, искусанные губы без толики нежности впиваются в его — холодные и покрытые ранками от сухости — и музыка затихает, играет где-то далеко и одновременно совсем близко, почти внутри его тела. Ох, он примет этот вызов — поцелуй никогда не был так похож на борьбу за неизвестную, но точно очень важную награду. Языки сплетаются, один за другим одерживая верх над чужим, прикасаясь то к нёбу, то к верхнему ряду зубов, где останавливаются лишь на миг, а после снова начинают свой танец. Никаких пошлых звуков, лишь редкие вздохи, — почти стоны — доносящиеся то от одного, то от другого, что самый сладкий подарок тому, кто их вызвал. Похоже, кто-то даже снимает это на видео — пусть снимают, пусть ещё и скинут это Кэйе, ему же нужно будет на что-то дрочить следующий месяц… Честно говоря — три месяца, не меньше. Он настолько хорош.
Пальцы рук обоих ведут себя так, будто находятся на абсолютно своей территории, изученной до каждого миллиметра и не имеющей мест, которых касаться нельзя. Единственное — пока что в трусы друг другу не лезут. Пока что. Впрочем, бёдра и ягодицы Альбериха уже облапаны вовсю и, кажется, нравятся его партнёру. Они даже имени друг друга не знают — да и не узнают, скорее всего. Плевать. Сейчас плевать на всё, ведь чужая ладонь вновь зарывается в волосы, слегка сжимая, — осторожничает, что ли? Боится спугнуть? — а после прикусывает верхнюю губу, зализывая сразу же ловким движением языка, не прекращая целовать, целовать, целовать…
Спустя какое-то звуки возвращаются к ушам, тело к реальности, а там всё веселее — вокруг все, действительно, снимают видео и фотографируют со вспышкой, отчего вновь открытый глаз почти слепит. Большая часть присутствующих открыто заливаются краской, остальные — смехом и свистом. Вторая группа Кэйе явно нравится больше — вот он и нашёл тех, с кем может общаться в этом тухлом болоте. И только одна девушка с длинными, чёрными ногтями — да точно накладные, он отвечает — остаётся в стороне, будто ничего из ныне происходящего её совершенно не волнует. Она пока меньше всех нравится, зато больше всех раздражает. С Розарией ему точно не по пути — и он правда так думал?
Отлипают друг от друга неохотно, почти болезненно, продолжая наглаживать спины и затылки. Под громкие пидорские шутки, летящие со всех сторон, возвращаются на свои места — а хотелось бы уже в туалет, честно говоря. А туда действительно нужно — возбуждение неприятно давит внутри и стремительно рвётся наружу. И всего-то от поцелуя. А чего они ожидали на пике полового созревания? Кэйе шестнадцать.
В гуле разговоров он выискивает хоть одно упоминание — имя. Прислушивается ко всем, кто обращается в сторону рыжего придурка с красными, опухшими губами — такими же, вероятно, как у него самого. Хоть кто-нибудь, пусть хоть кто-нибудь скажет его имя, иначе Альберих с ума сойдёт. Иначе он подойдёт и спросит, что значит — проиграет в войне за гордость, а этот парень уж точно в ней участвует. Конечно же, Кэйя ещё совершенно не подозревает, что проиграет в ней абсолютно каждое сражение, и пока свято верит в то, что это имеет какой-то смысл.
Влюбился ли он после первого же поцелуя? Конечно, нет.
Он, что, идиот? Это подростковая тусовка, это игра в бутылочку, это другой парень, в конце концов. Всё здесь кричит о том, что любая влюбленность в таких обстоятельствах рискует закончиться на следующее же утро — впрочем, было бы не так больно. Кэйя просто заглядывается украдкой на активно жестикулирующего, жизнерадостного парня, перебирающего рыжие волосы и в открытую принимает каждый взгляд его синих глаз-океанов, стоически выдерживая их пошлый вызов, с каждым подмигиванием становящийся всё серьёзнее. Кэйя просто рассматривает шрамы на пальцах, мечтая о том, как эти пальцы снова лягут на его затылок; рассматривает узор веснушек на плечах и ключицах, представляя, как красиво они то появляются, то исчезают в свете луны при движении в комнате с выключенным светом.
Влюбился ли он после первого же поцелуя? Конечно, нет!
Когда время близится к поздней ночи, в помещении остаются единицы — вот они, слева направо, сломанные в свои годы алкоголики, которых не контролируют родители. Кэйя, конечно же, остаётся среди них. Уже почти раскрывший свою истинную натуру, несколько раз бегавший на улицу в попытке спиздить табличку с названием улицы или хотя бы номером дома, но всегда возвращающийся либо с синяком, либо с тяжёлой одышкой от гонок с полицией. Уже почти имеющий возможность быть собой. Быть ужасным. Быть мерзким. Быть носителем поехавшего кузова вместо мозга. Изрядно пьяный — уже почти так, чтобы либо упасть, либо признаться кому-нибудь в любви и жениться прям сейчас. Впрочем, главный кандидат на второй вариант всё это время поддерживает любые его идеи и прямо-таки напрашивается на подачу заявления. В шутку, конечно.
— Так как тебя зовут?.. — спрашивает, смиряясь с поражением, когда они в очередной раз сидят на балконе, пока рыжий курит свои странные сигареты, которых Кэйя ещё ни разу не видел — выглядят они, по крайней мере, раза в четыре дороже, чем любые, которые он мог видеть. — Стрёмно такое спрашивать после всего, как будто я тебя сейчас должен на свиданку позвать. — заливается своим громким хохотом, который подхватывают горячие искусанные губы напротив.
— Тарталья… Или Чайлд. Выбирай, что нравится. — затягивается вновь, совсем легонько, больше, естественно, для понта, чем для какого-либо удовольствия. По закрытому балкону — на улице, конечно, лето, но Мондштадские ночные ветра, извините, не тропические — разносится неприятный запах химозных ягод или цветов или с чем там сигареты делают? Хочется откашляться. Оба терпят — это же игра на гордость.
— Кэйя. Рагвиндр или Альберих — выбирай, что нравится. — усмехается собственной гениальной шутке, разглядывая разводы прошедшего дождя на стекле. Красиво, хоть и грязно. И чего Дилюк так с этого бесится? Другой вопрос — и чего Кэйя решил его вспоминать именно сейчас? Он теперь при виде любой грязи будет думать о своём мизофобе-брате?
— Эй, Кэйя. — дёргает за плечо резко, будто вспомнил что-то очень важное, но в глазах, направленных прямо на его лицо, вовсе не осознание, а скорее решительность и очередная искра азарта. И какой вызов ему бросят сейчас? — Поехали ко мне? Я один в квартире, могу вызвать такси.
Голос его — звонкий, переливчатый, непривычный от незнакомого акцента — льётся по воздуху, будто ненавязчивый аромат женских духов, заставляет улыбаться по-идиотски, думать по-пьяному, хоть весь алкоголь закончился уже около пяти уничтоженных горячими губами сигарет назад.
Хочет ли он поехать к нему, к случайному парню с подростковой тусовки вместо того, чтобы возвращаться в огромное поместье, наполненное прислугой, потому абсолютно пустое? Аделинда будет волноваться. Или не будет. После отъезда Дилюка в доме, похоже, у всех есть более веская причина волноваться, чем какой-то отпрыск, оставленный до совершеннолетия из жалости и милости наследника Рагвиндров. Думать совсем не хочется, хочется узнать, почему у льющегося аромата такой необычный акцент, почему он так часто кусает губы и откуда все эти шрамы на пальцах. Хочется поближе рассмотреть, что такого примечательного в этих глазах, которые манят и пленят, зовут и приказывают.
Аделинда переживёт ещё одну выходку — Кэйя не переживёт упустить такой шанс.
***
— Хочешь я покажу тебе что-то ещё круче, чем этот поцелуй?.. — не совсем тактично звучит прямо рядом со смуглым ухом, когда Чайлд щёлкает дверной задвижкой за его поясницей, второй рукой прижав друг к другу их животы. Рыжие волосы совсем короткие, иногда щекочут рядом с виском и норовят подобраться к ресницам, заставить дёрнуться. Ровный и мелодичный, этот голос почти кружит голову, почти заставляет, хоть и не даёт понять, чего хочет — ты должен понять сам. И, ох, Кэйя хорошо понимает.
Квартира Тартальи пахнет необжитостью, пустотой, свободой — будто здесь и не должен никто быть. Будто никто и никогда не заходил в неё после отделки и сборки мебели — даже её здесь чертовски мало. Посреди зала лежит матрас с раскинутым по нему постельным бельём, свет горит во всех комнатах, хоть его никто не включал — похоже, его здесь и вовсе не выключают. И это абсолютно всё, что Кэйя успевает понять к тому моменту, как чужая рука спускается с его поясницы к бёдрам и нетерпеливо сжимает, притягивая ногу, оставляя его практически без опоры, заставляя хвататься то за плечи Чайлда, то за дверь позади себя — ждёт ответа, не выносит отвлечения от собственной персоны. Он навсегда таким останется, но сейчас Альберих лишь тяжело дышит и облизывает сухие губы в предвкушении, улыбается — не ему проигрывать в инициативности.
Закидывает ногу за чужое бедро, обвивая и прижимая к себе тело напротив. Трудно не почувствовать, как им обоим хочется продолжать всё то, чем они сейчас занимаются — будь это тысячу раз неправильно, слишком рано или мерзко, — вы ведь оба парни — как говорят остальные. Ничего из существующего в этом мире не хватит в эту секунду, чтобы оторвать их друг от друга. Бёдрами трётся о пах и излишне громко скулит, вызывая всё более активную ответную реакцию.
— Это ещё одна бутылка вина у тебя в штанах или ты рад меня видеть? — хрипит совсем не к месту кто-то из них, — возможно, оба — надрывисто, не останавливаясь и лишь заворачиваясь друг в друга, будто водоворот заворачивается сам в себя. Холод губ тонет в пламени поцелуев и жар кожи дрожит под ледяными пальцами. Чайлд неумелый — Кэйя тоже. Чайлд делает всё так, как хочет он — Кэйя согласен на любые условия, ведь никто во всём мире больше не целуется, как этот рыжий пацан с разбитыми костяшками, никто больше не смотрит на него так, будто готов в любую секунду то ли убить, то ли оттолкнуть, то ли прильнуть и ластиться — океан нестабилен, бушует в одну секунду и умиротворяет в следующую.
Хочется послать всё к чёрту. Кэйя не против.
Над их телами то и дело пролетают молнии — это минимум, который чувствуется в мгновение. Это минимум, на который они оба согласны, и пусть сейчас никто из них ещё не знает, что их ждёт, пусть тела друг друга пока такие неизведанные, неокрепшие и совершенно чужие, — не свои — они продолжают касаться, обжигаться и тонуть. Конечно же, это совсем не лучший из их пьяных раз за все будущие пять лет, — конечно же, нет — но точно самый запоминающийся, пусть это, скорее, из-за увеличивающегося с годами количества алкоголя в желудке, а не ощущений, но хоть какой-нибудь романтики добавить, всё же, нужно, иначе всё это зачем?
***
Рыжий. Это всё, что Кэйя различает в затуманенном похмельем сознании. Рыжее пятно перед глазами. Это хорошо. Почему-то хочется верить в то, что просыпаться именно так он будет часто…
Влюбился ли он после первого же поцелуя? Конечно, нет. Он, что, идиот?
Это случилось после первого секса.
