♡
Елене было трудно просить: она так долго не знала, чего можно желать - кроме славной смерти - что теперь, в дарованом нежданно покое, который почему-то совсем просто назывался жизнью, ей оказалось так сложно найти своё. Это касалось всего - но больше, конечно, Наташи: единственного, чего Елена всегда хотела. Когда-то - полузабыто и невинно - может быть, действительно, как сестру, но теперь - лишь как женщину: зеленоглазую женщину с красными губами, острыми зубами и руками, горячими и жадными, сжимающими, забирающими. Ей хотелось всего, чего хотела Наташа; но Наташа - почему? - не считала это такой уж хорошей идеей. - Елена, мы можем делать то, что и тебе нравится, - говорила она. Елена - кривилась в улыбке: ей нравилось - ей нужно было - так мало. Перепутываться с Наташей в простынях до полузабытья, отдаваться - без остатка. Любить? Наташа - забирала её, а в ответ - оставалась (навсегда): и это было правильно. Елена не хотела ничего, кроме этого. С Наташей не нужно было просить - Наташа, казалось, понимала всё без слов: Елена ведь - лишь воск в её горячих твёрдых руках, мягкий и тёплый, принимающий форму (на секунду) или сгорающий (без следа). - Чего ты хотела бы сегодня? - спрашивала Наташа. - Тебя. - И только? Елена делала вид, что думает: нужно ли ей что-то, кроме Наташи. Верно - нет, нет, нет. Может быть - лишь она сама. Но - никогда ещё - Елена не ощущала себя так цельно, так весомо и безопасно, как тут, окружённая теплом и безраздельным вниманием своей Наташи. - Возможно, тот мягкий ошейник, который тебе нравится. Надень его на меня. (Наташа была такой собственницей, когда дело касалось Елены: незнакомое Наташе сладкое чувство, царапающее острыми когтями нутро. Она - право - ничего и никогда ещё так ясно не позволяла желать себе, как эту женщину: обжигающую и требующую - всё, без остатка). - Но нравится ли он тебе? Я не буду просить о том, чего ты не хочешь, Елена. - Мне нравится хотеть быть твоей, Наташа. Пожалуйста... дай мне сегодня это. (О, была ли Наташа против? Нисколько. Елена - её Елена - натянутая к руке на чёрном ремне поводка, послушная, мягкая и тёплая, запрокинувшая голову на вздохе, рождающем первый сладкий трепет стона. Наташа улыбалась всему этому красными губами и зелёными глазами, шептала: - Я люблю тебя, я люблю тебя, люблю... И - таяла (таяла, таяла): как воск от жадного жара голодного пламени).*
Тело Елены - тяжёлое и плотное от мышц, всегда будто сжатое, напряжённое, готовое к прыжку. Но - рот Наташи влажно и тепло касается, ползёт - вниз и вниз, оставляя за собой розовые следы на золотистой коже: по маленькой груди, подрагивающему прессу, наконец - по раскинутым бёдрам, и - Елена смягчается, тает, змеится дрожью, вцепляясь над собой руками в спинку кровати, упираясь затылком в подушки. Горло её - красное до широких ключиц от румянца, стекающего с лица, перетянутое поперёк чёрной полосой кожаного ошейника - пляшет гортанью, когда она судорожно громко сглатывает, дышит, стонет - хрипло и низко, будто рыча: совершенное безумие, если подумать. Разве можно быть такой беспечной? Можно хоть кому-то позволить видеть своё самое мягкое: шею, полную крови. Наташе - жадной и голодной - достаточно просто натянуть поводок, а потом - вцепиться зубами. Но Елена думает, это - хороший способ умереть: быть съеденой Наташей (навсегда стать её частью: течь и течь по ней сквозь, целуя прямо в сердце). И Наташа, кажется, хочет этого так же сильно - когда, вместо поцелуя, вдруг безжалостно кусает Елену: прямо за мягкую кожу бедра. Елена вскрикивает, вздрагивая всем телом - но крик её обращается хнаканьем, когда Наташа, извиняясь за свой голод, сменяет зубы ласковым языком. Эта нежность ощущается так остро, так необходимо - здесь и сейчас, что Елене - бесстыдно раскинувшейся, сдающейся полностью - хочется только одного. Наташа не сможет противиться, если Елена ослушается. Если отпустит изголовье - чтобы запутаться дрожащими пальцами в красных (как кровь) волосах, если притянет к себе ближе, если попросит. Но... - Руки, - предупреждает её Наташа. - Держись, я сказала. И - Елена тут же согласно хватается крепче: она ведь может - хочет - быть сейчас для Наташи хорошей больше всего на свете. Это тяжело стучит по вискам, клокочет внутри Елены - сердцем, вьётся внутри живота, стремится сквозь кожу - прямо ко рту Наташи: тёмный бутон расцветает там, где до этого были зубы. Елена - мокрая и горячая, и на вкус - как нагретая оружейная сталь: гневная и солёная. Наташа - без объявления войны - целует её прямо туда, между бёдер: быстро и твёрдо зарываясь языком глубже и глубже. Елене - замирающей, сжимающей зубы, стремящейся теперь вниз всем существом - не нужно много; она так напряжена, что, кажется, и нескольких прикосновений хватит, чтобы спустить курок. Но - когда - Наташа давала ей это так просто? Язык Наташи скользит и скользит, вверх и вниз, попадая горячим кончиком прямо внутрь - точно и твёрдо - но почти не касается главного: Елена чувствует, как требовательно дёргается её клитор, когда Наташа - будто случайно - всё же задевает его: ртом или носом. Наташа, конечно, знает это: но, конечно, лишь смотрит на Елену, прямо оттуда, жадно зарывшись в неё половиной лица, крепко удерживая руками её бёдра - совсем будто неподвижными глазами, чёрными от расплывшегося по зелени зрачка. Елена выгибается под этим взглядом, толкается от изголовья - ниже; просит, просит, просит - вздрагивая, шепча несвязно. - На!.. таша, Н-ната...ша, Н... Язык Наташи проникает глубже - и Елена согласно сжимается вокруг него, подаваясь, насаживаясь, желая будто вобрать в себя всю Наташу: до конца; Наташа стонет - там, прямо внутри Елены - низко, долго. Пальцы её - как бледные тонкие когти на загорелой коже - вцепляются так сильно, что Елене кажется - хочется - останется след. - Наташа! Нет, она не выдержит: часть Елены - дикая и яростная - требует получить своё, рычит в ней и скалится. Спинка кровати жалобно скрипит, когда Елена, противясь, сжимает её ещё сильнее, до боли вдавливаясь там ногтями. Кому она позволяла хоть раз так играться с ней? Никому, никогда. Она бы вспорола, не задумываясь, любого, кто осмелился. Но, вот - кто? Кто? Кто? Горло Елены расширяется на жадном вздохе - и ответ сдавливает: ошейником, мягким и нагретым от её собственного жара. - Наташа, пожалуйста... Елена уже не знает, о чём она шепчет: там, зажмурив глаза, запрокинув голову. Если Наташе так хочется - пусть съест её, или, наоборот, заберётся внутрь Елены, прямо ей во влагалище, живот, грудь, сердце: возьмёт всё себе. Что угодно - пусть только... только... Наташа вдруг ложится сверху: наваливается текучей тяжестью горячего твёрдого тела, руками, продавливающими матрас по обе стороны от головы Елены. Поцелуй красных опухших губ - жадный и мокрый; на вкус, как Елена. Всё лицо Наташи - тёплое и влажное - на вкус, на запах, как Елена. И этого уже не выдержать: Елене так хочется Наташу ещё ближе, полностью. Она порывисто толкается руками от спинки кровати, цепляется за плечи Наташи, тянет, пытаясь сжать коленями - там, внизу - бедро над собой: нужно лишь притереться, плотно и точно, этого хватит - теперь, когда вся она такая скользкая и раскрытая. - Подожди, - хрипло шепчет Наташа, - подожди... Елена хнычет сквозь зубы; она не хочет ждать, не сейчас, пожалуйста, когда всё, что ей нужно - прямо тут, весомое и ощутимое, прижатое к ней, любимое, её, её, её. Твёрдые руки подхватывают Елену под бёдра, тянут за собой. Секунда - и Наташа вдруг вся встаёт от неё. Елена пытается удержать: но ослабевшие пальцы лишь соскальзывают, царапают по рёбрам. - Подожди, - вновь бормочет Наташа, и голос её - мягкий, успокаивающий. Елена на мгновение видит Наташу над собой полностью: от высокого лба, красного, в налипших прядках растрёпанных волос - до напряжённых бёдер, вдавившихся коленями по сторонам тела Елены, прежде, чем Наташа, извернувшись в одном плавном движении, вновь опускается на неё. Вульва Наташи касается вульвы Елены. Это - расплавленно, нежно, хорошо. Так хорошо, что Елена задыхается. Ей кажется, она чувствует, как Наташа стекает: прямо внутрь. Они замирают на мгновение. Елена - дышит, ощущая, как пульсирует против неё такое же требовательное, нуждающееся, потом - оглаживает бедро Наташи, теперь перекинутое через неё, плотно вжатое ей под бок. Наташа - склоняется, накрывает губами грудь Елены, целует там мягко, шепчет что-то - ласковое - неслышно (будто лишь сердцу). Два кусочка пазла, идеально подходящих друг к другу. Елене хочется рассмеяться от этого сравнения: громко-громко, но Наташа, упершаяся наконец лбом и локтём в матрас у плеча Елены, вдруг начинает двигаться: сразу - резко, твёрдо, вдавливая Елену под себя, а потом - вперёд, вперёд, вперёд, и Елена... Кричит. Кричит. Кричит. Громко-громко, цепляясь за свою Наташу - ладонями, пальцами, ногтями, прижимая к себе, выгибаясь в неё. Забирая (и отдаваясь) - полностью, без остатка. Кровать под ними грохочет, ударяясь об стену - и это такое, если подумать, безумие. Их всегда учили быть тихими, осторожными, незаметными: вот как можно выжить в этом большом и страшном мире. Но разве может Наташа быть такой со своей Еленой? (Она чувствует так много; складку простыни, прижатую лбом, вкус своих губ - солёных, горячих, твёрдый живот Елены, перекатывающийся мышцами под ладонью, наконец - то стремительное, тугое, растущее, что, кажется, заполняет всё её существо до краёв, заставляя двигаться, двигаться, двигаться, будто желая поймать). Елена приходит первой: это - быстро и ошеломляюще ярко. - На... та...таш... - рвано глотает она вздох за вздохом, но выговорить ничего уже не может: дыхание застревает у неё в легких. Всё тело Елены разом напрягается, тянется вверх - подбородком, грудью и бёдрами, толкается вниз - затылком, лопатками, пятками. Она замирает, будто твердеет, дрожит, сжимает пальцы на спине Наташи: держится, падая и падая. Наташе нужно именно это: окончательная и бесповоротная сдача. Она, толкнувшись ещё пару раз, вдруг особенно сильно хватается за Елену, таща её к себе: добыча. - О... спо... о... ди, - шепчет Наташа. И - стонет, долго вжимаясь ртом в простынь, выгибается, топорощась по шее острыми зубами позвонков, пока сладкая острая судорога безжалостно пронзает и пронзает её насквозь. (Курок спущен, мэм, пули, все до одной, нашли свою цель). - Можно не господи, - мурчит низко и хрипло Елена Наташе на ухо, пока та дышит довольно и сыто, в сладком бессилии упав на бок и прижимая тяжёлыми бёдрами свою Елену к измятой постели, - можно просто Леночка моя любимая. Наташа смеётся. Глаза её, вновь обретающие свою обычную спокойную зелень, прячутся за веками: в этой неге ей хочется уснуть, остаться навсегда. И Елена, зная это, тянет Наташу к себе на грудь, укладывает там, целуя в макушку, оглаживает ей спину: от шеи - и вниз, словно по шерсти. Это - хорошо: безопасно и тепло. - Леночка - моя, - соглашается Наташа, зарываясь руками под Елену и чувствуя так, между собой и ладонями, всё - мышцы, рёбра, сильный и мерный стук сердца. - И? - И любимая. - Кем это? - Мной, конечно. Больше никому нельзя мою Леночку. - Ай-ай, а ревновать, между прочим - плохо, Наташа. М? Сама же мне это говоришь-говоришь!.. - А я не ревную - я охраняю. И, знаешь, не вижу в этом ничего плохого.***