縁の下の力持ち。
Ennoshita no chikaramochi.
Человек, чьи старания никому не видны
Голова разбилась на тысячи осколков и колола мелким стеклянным крошевом при малейшем движении глаз. Поэтому Хатаке старался меньше двигаться, чтобы острое шило не прорезало измученный мозг. Подчиненная стояла перед ним с вытянутыми в линию бледными губами и выглядела немногим лучше него. Нервозность накачанного кофе человека читалась в ее рваных движениях и фразах, которыми она минуту назад захлебывалась. Девушка ждала ответ, и ее нетерпение буквально дергало его за рукав. Несмотря на это, детектив вынужденно молчала, глядя на него огромными совиными глазами, не мигая. Хатаке почти смирился с ее существованием: ядовитыми интонациями, высоко вздернутым подбородком, словно все, что она презирает в этой жизни, существовало в его лице; с непомерным чувством ответственности, таким гипертрофированным, что если она на секунду отвлечется, то гребаный небесный свод тут же рухнет с ее плеч. Детектив крейсером ломилась в самую гущу информации, совершенно не заботясь о своем самочувствии. Прямо как он сам. Стараясь отбросить ощущение ее присутствия в кабинете, капитан сосредоточился на желтой папке с досье, уныло распластанной перед ним. Дейдара Тсукури, сынок именитого миллиардера Токио, единственный наследник его состояния, обещал стать настоящей занозой в заднице. Чтобы подступиться к этой богоподобной махине, нужно было застать его на месте преступления с детонатором в руке, и то закормленные деньгами адвокаты сумели бы доказать в суде, что он просто хотел запустить фейерверк. Хатаке ухватился пальцами за переносицу, прикрыв усталые глаза. Должен быть способ выйти на него и склонить к сотрудничеству, неочевидный, неожиданный, ненадежный. Если полиция явится к нему на порог, их тут же выметут вон, запретив приближаться и на метр без ордера, а о том, чтобы затащить его на допрос в участок, не могло идти и речи. И все равно что-то должно было его зацепить: связь с отцом и отмывание денег, друзья, обдолбавшиеся наркотой, возлюбленная… Когда перед взглядом ректора вновь возникла терпеливая фигура подчиненной, мутная идея возникла сама собой. Тогда в больнице она выскочила из лифта, как из пасти голодного исонадэ, свернула ногу, завалившись на изысканного юношу, услужливо подхватившего ее под локоть. Хатаке скользнул равнодушным взглядом по этой дорамовской зарисовке, в которой бедная дева удачно рушится в руки прекрасному принцу, и шагнул дальше, оставляя их за собой. Не возлюбленная, но, возможно, определенный интерес… — Капитан? — удивление в ее голосе выдернуло из размышлений, намертво приклеивших к ней его невидящий взгляд. Мешковатый коричневый свитер делал ее расфокусной, неприметной, как один из элементов в этой комнате. Волосы, собранные в низкий хвост, открывали худое лицо, измученное и недовольное ожиданием, на виске, под тонкой кожей оттенка айвори, билась синяя венка. Глазищи цвета лесной тени пытались прочитать его мысли, которые, к великому разочарованию детектива, на гладком лице совсем не отражались. Иногда этот взгляд становился настолько въедливым, что Хатаке казалось, будто он разъедает кожу. Капитан отрешенно провел параллель между этим стылым ее обликом и тем, другим, случайно обнаруженным в поздний час, когда лампы в кабинетах приглушены и здание сонно дышит вялой ночной жизнью. Она спала, уронив голову на стол, уютно уткнувшись в тыльную сторону ладони щекой. Тонкие пряди падали на лоб, шрамом расчерчивая лицо пополам. С минуту он просто стоял неподвижно, рассматривая эту ожившую картину Фетти, и не выдержал, вспоров голосом тишину комнаты. Детектив встрепенулась, мягкая, как разомлевшая кошка, яблочный румянец покрывал щеки, взгляд, отяжелевший ото сна, не совсем различал, где реальность. Беззащитность как она есть. И эту беззащитность, скрытую сейчас за панцирем профессионализма, он собирался «пустить на корм» крупной пиранье. Мысль была неприятная. — Присаживайтесь, детектив, — Хатаке кивнул на простенький стул, — вас ждет увлекательная беседа с интересным мужчиной. Рассеянность на ее лице, мгновенно сменившаяся сдержанным раздражением, вызвала у Хатаке усмешку. Наверняка девчонка мысленно провела аутодафе с отсечением его головы. — Едва ли вас можно назвать интересным, — бросила она, скрещивая руки на груди. Совсем не такая, как Рин. Ни капли мягкости и податливости. Нарастила на себе пласты стали, чтобы выжить в этом убогом мире. И ведь жива. Пока что. Он не собирался нести за нее ответственность больше, чем за остальных только потому, что она женщина. Но образ той, другой девушки упорно накладывался поверх ее лица как незакрытый гештальт. — Мне лестно, но беседовать вам придется с Тсукури. Харуно испытывала дискомфорт, находясь с ним один на один. Он с интересом наблюдал, как она металась по кабинету в поисках убежища, перескакивая взглядом с одного предмета на другой, но лезть в пустующий шкаф, как минимум, было глупо, и единственное, что ей оставалось — это вертеть в руках несчастный карандаш, который она наверняка прихватила с собой, чтобы показать ему фокус. — Почему я? — детектив нахмурилась и принялась постукивать задником карандаша по худой коленке, туго обтянутой черной джинсой. — Потому что вы единственная во всем участке, кого он, возможно, сразу не пошлет к черту. Карандаш на секунду завис, а затем продолжил отбивать ритм. — И что мне ему сказать? — фыркнула она. — Пригласить на свидание? Тук-тук-тук. Расстояние между ними трещало, можно было смело ставить табличку «Не влезай, убьет». Какаши чувствовал от нее импульсы неприязни с того самого момента, когда она с горящими гневом глазами отчитывалась перед ним о результатах расследования. Ему было не привыкать. — Если это ваш единственный способ выбивать из потенциальных подозреваемых показания, то да. Если бы она могла метнуть в него карандаш как копье и знать, что ей за это ничего не будет, она бы это сделала. Но Хатаке все еще был ее начальником, а она — его подчиненной. Поэтому девушке ничего не оставалось, кроме как порывисто цапнуть со стола молчаливую трубку и набрать распечатанный Нара номер. Пока монотонные гудки выли в розовое ухо, Хатаке вернулся к досье, разложенному на столе. Двадцать девять лет. Богат. С претензией на интеллигенцию и тоннами спеси. Такие люди от скуки потрошат простых смертных? Как знатные английские девушки семнадцатого века сбегали в ночь, чтобы поцеловать отрубленную голову, торчащую на пике, так и избалованный вседозволенностью богатый наследник не ограничивается утехами с элитными эскортницами, предпочитая изощренному траху отрезание пальцев и взрывы? Какаши мог привести не один пример, когда деньги помогали судьям закрывать глаза на пару-другую «случайно» убитых. Гудки раздались неожиданно оглушающе, детектив перевела телефон на громкую связь, и теперь противный звук со всего маху долбил по больной голове. Хатаке поморщился. — Слушаю, — ожила приятным мужским тембром трубка. Подчиненная откашлялась, бросая на Хатаке убийственный взгляд. — Здравствуйте Тсукури-сан. Это Сакура Харуно, детектив специальной команды по расследованиям токийской префектуры. Мне нужна пара минут вашего времени. Молчание падало в пропасть затянувшейся паузы, девушка вертела в руке несчастный карандаш с бешеной скоростью. — Ах да, прекрасная розовая камелия, я думал, тогда в больнице это было видение. Харуно опешила. Аккуратные брови взлетели вверх, и без того огромные глаза распахнулись еще шире. Она слегка разомкнула губы, наверняка чтобы сказать «какого черта ты несешь», но вместо этого лишь схлопнула их обратно, приняв максимально сосредоточенное выражение. Наверное, любой другой мужчина счел бы это милым. — Тсукури-сан, у нас к вам есть несколько вопросов… — У нас… Прекрасный цветок хочет выдвинуть мне какие-то обвинения? Что ж, я надеюсь, — с лица детектива Тициан мог написать не одну картину, настолько красочно отражалась на ней мука, — ваши друзья не станут вламываться ко мне в дом и выкручивать руки. Сай, милая, передай гостям в приемной, что я задержусь на десять минут. Намечается занятный разговор. Хатаке уперся пальцами в висок, примостив руку на подлокотник, рассматривая, как она барахтается. У девчонки были тонкие черты, слишком острый подбородок и высокий, немного тяжелый лоб, рушащий всю изящную легкость лица. Если бы не болезненная худоба, его можно было бы назвать детским, но округлость щек, видимо, исчезла вместе со сном, в мешках под глазами девушки можно было спрятать не одного кота. Небрежность, которой она старательно пыталась прикрыть свою женскую привлекательность, отдавая предпочтение невзрачной одежде размеров оверсайз, делали ее визуально неинтересной для мужчин. — На вас нет никаких обвинений. Вопросы связаны с больницей при Токийском университете и партией препаратов, покупку которых вы спонсировали. На этом все. Детектив по-прежнему избегала смотреть в его сторону, с преувеличенным интересом разглядывая пустые полки кабинета. Хатаке находил этот ее демонстративный бунт против него крайне занятным и совершенно бессмысленным. Она могла злиться на него, ненавидеть, накладывать одно проклятье за другим — плевать, он давно привык к подобным вещам. Каждый студент в Академии шипел за его спиной, говоря гадости. Стайка глупых детей, не понимающих за что с ними так бесцеремонно обращаются, не понимающих во что они ввязываются, выбирая главным делом своей жизни преступный мир. — О, раз так, то мне не нужно присутствовать в этом вашем убогом заведении, где недоумки с комплексом неполноценности играют в плохого и хорошего копа? — Нет, но… — Прекрасно, тогда я, так и быть, выделю вам полчаса сегодня в половине восьмого в Центре искусств. — Прошу прощения, но я бы предпочла вести беседу в более формальной обстановке, в соответствии с регламентами. Несмотря на то, что мой звонок носит исключительно вежливый характер, это не значит, что вы можете диктовать свои условия правоохранительным органам. Я все еще могу пойти по другому пути и явиться на порог вашей компании с ордером. Она была слишком мягкой и молодой. В ней не было того стержня, который так помогает морально размазывать гадов, подобных этому. Хатаке устало вздохнул. За что ему все это? В очередной раз быть нянькой неразумных детей, только начинающих ходить. — О, я ошибся. Передо мной не камелия, а дикий ирис! — трубка выстрелила смехом, бледное лицо детектива пошло красными разводами злости. — Вы прекрасно знаете, что никакие бумажки вам не помогут, но все равно так прелестно отстаиваете свое полицейское достоинство, — голос стал серьезнее. — Вы будете околачивать мои пороги бесконечно долго и безрезультатно. И вы прекрасно это знаете. И тот, по чьему распоряжению вы сейчас совершаете звонок, тоже прекрасно это понимает. Но ход изящный, передайте ему мой поклон, он своего добился. Поэтому, Сакура-сама, не опаздывайте. Боюсь, это ваш единственный шанс и посетить закрытую выставку, и получить информацию. Можете даже прихватить с собой вашего Цербера, я ужасно великодушен. Цербер удовлетворенно хмыкнул. Пластик трубки затрещал под сжатыми пальцами.***
Сакура готова была броситься на сдержанно улыбающегося Хатаке и разодрать ногтями его лицо. Он, безусловно, хорошо разбирался в людях, раз швырнул ее этому нарциссу как кость дикому псу. Нарушил все правила, принудил подчиненную неофициально связаться с подозреваемым, чтобы выбить информацию хоть каким-то способом. Очень профессионально. Ее словно никто из этих сумасбродных мужчин не воспринимал всерьез, принимая то за секс-куклу, то за ботана, которому можно спихнуть свой реферат, то за разменную монету для получения сведений. Перспектива быть бесплатным приложением к мужскому эго не радовала, заставляя девушку буравить взглядом выверенное золотым сечением лицо капитана. Она сама толком не поняла, что ее так сильно возмутило в расчетливых действиях Хатаке. Он кругом был прав, выйдя на связь с Дейдарой через нее, иначе они действительно были бы высланы к чертовой матери и единственная призрачная зацепка была бы потеряна. Наверное, она и сама бы так поступила, и это необъяснимо бесило. Бесил идеальный образец мужчины, единственным изъяном которого был белый шрам, разрубивший лицо, и непомерное чувство собственной непогрешимости, валящее из всех щелей. Он все знал наперед. И это свербящее снисхождение, словно она только что выпустилась из детского сада, а он — древний и мудрый ящер. — М-да, детектив Харуно. Переговоры не ваша сильная сторона, — беззлобно протянул Хатаке, снова погружаясь в свои мысли. — А ваша — управленческие дела, — огрызнулась девушка, вскакивая со стула. — Не опаздывайте, Харуно, — он усмехнулся, утыкаясь в досье Дейдары. — Цербер будет ждать вас в половине восьмого у входа в Центр искусств. Бросив на застывшего ректора прощальный да-подавись-ты-взгляд, Харуно вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. До встречи оставалось чуть больше четырех часов, и детектив собиралась провести их с пользой. Прихватив с собой пальто, она выскользнула из кабинета, решительным шагом штурмуя коридор. Ей предстояли долгие часы муторной работы и уничтожение собственных глаз о синий экран монитора в полицейском архиве. Все эти убийства, несмотря на крохотную улику, которая могла обернуться для них тупиком и новыми смертями, не давали отделу никакой информации, приближающей к поимке преступника. Лишь новые вопросы, остающиеся без ответов. Архив был древний и пыльный, как трехсотлетняя черепаха. Воздух пах пергаментом, кофе и гигабайтами информации, оцифрованной прямиком с полок. Бесполезные теперь стеллажи с бумажными досье устремлялись вверх нерушимыми столпами, храня сведения в небольших ящичках, как трупы в морге. Кроме этих исполинов, архив больше ничего не наполняло: несколько столов с мониторами, голые окна без единой занавеси, огромный остров архивариуса, уже бликующего на незваную гостью стеклами круглых очков. Он был повелителем этой пустоши, властелином прошлого, и любой гость был здесь незваным. — Кабуто-сан, — начала издалека Сакура, решительно приближаясь к столу, — добрый день. Архивариус кивнул, едва удостоив детектива взглядом, и тут же уставился обратно в монитор. Кабуто у любого, кто его знал, вызывал странные, смешанные чувства: с одной стороны, он всегда прямо говорил, о чем думает, но не всегда в приемлемой форме, а с другой — помогал сиротскому приюту, в котором вырос сам. Разглядывая его густую светлую челку и тонкие дужки очков, девушка задумалась, не совсем представляя, что и как она собиралась здесь найти. — Могу чем-то помочь, детектив? — бесцветно прошелестел голос. — Да, мы расследуем сейчас дело о Призраке, ты наверняка слышал. — О да, — Кабуто раздраженно сморщился. — Этот псих, сжигающий людей. Кем он себя возомнил? Достойным? — Вроде того, — кивнула Сакура, мягко барабаня подушечками пальцев по поверхности стойки. — Я думала, что он начал слишком хорошо, слишком гладко, без единой промашки. Словно делал это раньше и, — она замялась, подбирая слова, — может, имеет смысл проверить старые дела, вдруг есть что-то похожее? Брови мужчины озадаченно сошлись на переносице. — Вы думаете, он уже убивал… зароетесь в делах, в попытке гору Фудзи передвинуть, — он, наконец, оторвался от монитора, быстрым, отточенным жестом вернув сползшие очки на переносицу. — Знаю, но психологический портрет дал нам предполагаемый возраст убийцы: от тридцати до тридцати пяти лет. Согласно статистике, особо тяжелые преступления в первый раз совершаются в возрасте двадцати двух, двадцати семи лет. Не сложно прикинуть, в какой период он мог совершить свои первые убийства. Наверняка они были не такие «идеальные», возможно, он совершил всего одно или два, поэтому дела не связали и не придали широкой огласке. Если мы возьмем период, скажем, с две тысячи восьмого по две тысячи тринадцатый, то сократим поиск. Конечно, это все очень условно, но я уверена, серийных или особо жестоких убийств не так много, поэтому найти что-то похожее, если оно есть, более чем реально. Архивариус задумался, рассматривая ее лицо ровным взглядом. — Да уж, вы заслужили свое место, — он вяло улыбнулся, кивая на ближайший стол. — Присядьте, я сейчас принесу вам номера дел, которые могут подойти. Мне нужно немного времени на поиск. Сакура кивнула, оставляя мужчину в желанном одиночестве. Ей было о чем подумать. Она совершенно не представляла, как вести диалог с таким подозреваемым. «О, Тсукури-сан, вы случайно не устраиваете файер-шоу с элементами публичной казни в свободное от работы время? Скажите, вам нравится пересчитывать пальцы отдельно от их носителей?». Бред. Ей никогда не давались допросы, это была стихия Чоджи. Сакура тряхнула головой, прогоняя прочь гротескные мысли, почему-то озвученные голосом Микки Мауса. Дейдара был юридически неприступен, как непотопляемый батискаф, покачивающийся на денежных волнах. Прижучить его казалось почти невозможным. Мысли незаметно стекли с подозреваемого обратно к капитану и его незабвенной правоте, настырно лезущей ей в глаза, точно отросшая челка. Сакура снова крутанула головой, в попытке отвернуться от своих мыслей, но вычерченное лицо упорно возникало перед глазами, выжженое на роговице. — Детектив Харуно, вот все, что я нашел. Перед ней опустился лист с размашистыми номерами дел, расползшимися по бумаге жирными жуками. Девушка пробормотала благодарность, тут же включаясь в работу. Вечер обещал быть томным, ей предстояло внимательно отсмотреть по меньшей мере двадцать семь дел. Расчлененка, психотипы убийц, показания, фотоматериалы, видео с дознаний — грязища лилась в мозг, пачкая и оставляла на языке привкус разложения. Растерзанные жертвы кричали на нее с экрана монитора, обвиняя в том, что никто не успел их спасти. Девушка. Двадцать лет. Убита и изнасилована. Ребенок. Девять лет. Отрезана голова. Женщина. Сорок пять лет. Задушена собственным сыном за отказ дать деньги на новую порцию героина. Если бы к такому можно было привыкнуть, чтобы не возникало этого чувства тошноты, подкатывающего к горлу. Если можно было принять таблетку, стирающую память, вызвать на дом людей в черном, чтобы они щелкнули ей в лицо своим аппаратом. И все это исчезло. Человек ко всему привыкает. Следователи привыкают. Привыкла Хината, уже не ревущая после очередного вскрытия ребенка, привык Хатаке. Так привык, что из человеческих эмоций в нем осталась лишь мрачная ирония и голый профессионализм, не терпящий промахов. Она смотрела в него, как в зеркало, в котором отражалось ее будущее. Одинокое, черное, холодное. Минутная стрелка неслась вперед с неимоверной скоростью, пожирая время. Несмотря на нудность работы, Сакура не уследила за ним и теперь безнадежно опаздывала. Именно поэтому бумаги с выписками рассыпались по полу, рука никак не хотела попадать в рукав, шарф норовил придушить, а шнурки на левом ботинке расплелись и бросились под подошву правого. Сакура перебрала все известные и малоизвестные ругательства, пока добралась до ледяной машины. Гнать по сияющему городу было приятно, но тревога и паника накатывали давящей волной на грудь. Она никогда не опаздывала. У Сакуры со временем были особые отношения, его всегда оказывалось мало, поэтому оно было ценно. После семнадцати время неожиданно пустилось в галоп, ускоряя темп с каждым годом, неслось вперед синей будкой Доктора, не давая замереть на месте, захватить это «сейчас» из бесконечного потока событий, выдохнуть, осмотреться, что, собственно, происходит вокруг. Никакого «в моменте» — только колесо, разогнавшееся до скоростей света, и набат в ушах. Любая минута могла стать последней, решающей, единственной. И Сакура втаптывала педаль в дно машины, пытаясь обогнать минутную стрелку. Вечер давил на лобовое мягкими сумерками, заманивал яркими пятнами вывесок и реклам. Город готовился к ночной жизни, как кокетка, надевая на себя мини, обшитое пайетками, высокие каблуки, блестящие украшения, чтобы вся эта тяжелая артиллерия размотала уставших и выдохшихся горожан, ищущих, в чем бы забыться. Блики света нежно гладили девушку по сосредоточенному лицу, быстро соскальзывая со щек и лба дальше, в глубь салона. Стеклянная махина Национального центра искусств сияла и переливалась, как грани адаманта. Сакура припарковалась, не сверяясь с часами, заспешила ко входу, у которого уже сновала кучка людей. Седоволосый мужчина пропускал внутрь стройную, более юную спутницу, локоны которой падали на меховые плечи шелковым водопадом. Оба они исчезли внутри быстрее, чем запыхавшаяся детектив добралась. Она так спешила, что совсем не заметила темный силуэт, отделившийся от стены, когда она, раскрасневшаяся то ли от холода, то ли от спешки, распахнутая настежь, наконец ухватилась за ручку. — Детектив Харуно, — голос уже привычно сжал сердце холодными пальцами, — я думал, что как леди, вы задержитесь на полчаса, а не на какие-то двадцать минут. — Вернула долг за ваше опоздание на парковке, — ощерилась девушка, дергая дверь на себя. Широкая ладонь придержала ей дверь, пропуская в стеклянное нутро здания. На нее тут же сначала обрушились свет и воздух, затем непонятно откуда материализовавшийся галантный юноша в накрахмаленной рубашке и жилете. Он любезно уточнил, кто они такие и по чьему приглашению здесь. Получив ответ, хостес превратился в китайского болванчика, подобострастно кивая головой в такт каждому слову. Затем щелкнул в воздух пальцами, и рядом с ним возник второй, точно такой же истукан, услужливо принявший их пальто. Пока руки выпутывались из плена рукавов, девушка с любопытством оглядывалась по сторонам. Потолки уходили наверх, и казалось, вокруг были целые километры хрупкого пространства, рассеченного бетонными раковинами, на одной из которых футуристично располагался островок выставки. Он словно плыл в космосе, покоясь на спине медлительной мировой черепахи. Хостес что-то без остановки тараторил, призывая гостей пройти к стеклянному лифту, чтобы вознестись на вершину этого странного Олимпа. Сакура успела заметить мелькнувшую на лице Хатаке досаду, он слегка поморщился, словно эта трескотня вызвала у него головную боль. — Нельзя ли подняться туда по лестнице? Любопытство приковало взгляд к темным глазам, вскрывающим сейчас бестолковую черепушку хостеса. Новые эмоции, отражающиеся на поверхности отрешенного лица, вызывали в ней неподдельный интерес. Капитан, похожий на головоломку Титана, странно притягивал, даже несмотря на то, что под кожей моментально возникала волна негодования, когда он находился поблизости. Темное прошлое ректора не давало ей покоя. Детектив пообещала себе тщательно порыться в досье его бывшей напарницы. Может быть, она прольет свет на эту «темную лошадку». — О, к сожалению, вы можете воспользоваться только лифтом, — охотно пояснил официант, провожающим жестом указывая на прозрачную капсулу, которая должна была вознести их наверх. Искушение задать вопрос красным яблоком упало ей в ладони. Вопрос вертелся на кончике языка, пока они шли к лифту, звенел в воздухе почти произнесенными словами, когда они ехали в нем. И угас, как только Сакура увидела этот искрящийся, переливающийся богемный мир; он, казалось, сплошь состоял из струящейся ткани, уложенных волнами волос и матовой красной помады Шанель. Девушка невольно сделала шаг назад. Спина тут же уткнулась во что-то живое, твердое и явно насмехающееся. Приглушенный голос Хатаке шевельнул тонкую прядь волос возле уха. — Боитесь, детектив? — она не видела, но точно знала синус и косинус изгиба его губ, растянувшихся в коварной ухмылке. — Вот еще, — девушка нехотя «оторвалась» от внезапно обретенной опоры и шагнула в эту пасть высшего общества. Платья самой разной длины и материи, бежевые, черные, изумрудные, неимоверной длины каблуки, блеск Картье на белых запястьях. Женщины, как ангелы-полукровки, прикрученные к одному месту из-за невозможности свободно передвигаться в своих нарядах, следили за ней злыми, блестящими глазами, когда она проходила мимо в мешке из-под картофеля. Они были повсюду: островками толпились возле стендов с картинами, больше заинтересованные в диалогах с элегантными мужчинами в дорогих костюмах Этро или Гуччи, они восседали на тюльпанах красных бархатных пуфов, потягивая из бокалов амброзию, и все вокруг них вертелось, крутилось, сновали гибкие официанты, придушенные красными бабочками. Один из них умудрился впихнуть ей в руку ледяной бокал игристого. Мелькали полуулыбки, обрывки светских бесед, искристый смех и легкие жесты рук. На языке почему-то растекся горьковатый привкус фальши. Вся эта глянцевая компания отдавала фантасмагорической трагедией Бунюэля — еще немного и ото всех этих вылепленных фасадов и поз не останется ничего. И тогда из щелей полезет все самое низменное и порочное. Детектив поежилась, высматривая в толпе знакомый белый затылок, но вся эта мишура мешала разглядеть хоть что-то. — Где он? — Сакура нахмурилась, сосредоточенно продолжая крутить головой. — Не думаю, что он сейчас в этом зале. Еще не время для его появления, — откликнулся из-за спины спокойный голос Хатаке. — Мы должны сначала томиться ожиданием. Харуно обернулась, собираясь поделиться своим мнением об этом субъекте, и задохнулась. На фоне напускного шика он был шокирующе прекрасен, словно посреди китчевых картин внезапно оказалась работа Боттичелли. Четкие линии профиля, мягкий блеск волос, складки простой черной рубашки с небрежно расстегнутым воротом пропитались насквозь отрешенным аристократизмом Наблюдателя, отстраненного от действия, происходившего в этом зале, возвышающегося над ним. Сакура рассматривала прямой нос, резкий угол челюсти и не понимала, почему это правильное лицо обречено быть застывшей безэмоциональной маской. Такой замкнуто-ледяной, что можно отморозить себе все конечности, даже находясь на расстоянии. Почувствовав на себе взгляд, Хатаке повернул голову, встречая ее интерес. Не выдержав напор, девушка отвернулась, негодуя на себя за горящие щеки. Причина этому волнению явно была в давящей обстановке и важности предстоящего разговора, а вовсе не в приталенной рубашке, удачно намекающей на отлично сложенную фигуру ректора. Она старательно игнорировала его мужскую наружность, видя в нем только профессиональную сущность, этакое бесполое существо. Но сегодня… Во всем этом непривычном для нее антураже свет на него упал совсем иначе. Раздраженно тряхнув волосами, Сакура решительно направилась к первой попавшейся картине, надеясь изгнать засевший в мозгу образ высокого мужчины, Давидом застывшего посреди сверкающего зала. Картина оказалась отталкивающе-темной, с жирными пятнами красной, желтой, зеленой и коричневой краски, хаотично размазанной по частям полотна. Сакура отошла на два шага, но странное месиво все равно не сложилось в осмысленный рисунок. Тогда она обратилась к табличке, назначением которой было вкладывать в неразумные головы посыл Творца. «Полет над Токио». Детектив разочарованно фыркнула. Единственный полет, который она видела в этой картине — это полет кукухи ее создателя. — Не нравится? Девушка едва сдержала порыв обернуться на тихий голос, так отчетливо различимый среди оркестровой какофонии. — Нет. Для меня это лишь некий суррогат творчества. Идя сюда, она искренне надеялась, что им не придется вести бесед на отвлеченные темы, как тогда в машине. Но сегодня, видимо, капитан был расположен более лояльно. — Тэцугоро тоже не понимали. Как и любого, кто нарушает принятые правила, — под ребрами почему-то тряхнуло, то ли от услышанного, то ли того, как это услышанное было сказано — тягуче, точно ему доставляло удовольствие рассуждать на эту тему. — Классика очевидна, а значит массова. Искусство больше не отражает действительность напрямую. — Хотите прочитать мне лекцию? — она все же бросила на капитана быстрый взгляд. — Давно не принято рисовать даму, собачку, яблоко. Ведь это предел тупости — рисовать яблоко таким, какое оно есть, верно же? Все передают на холсте внутренний мир. Я знаю. — Конечно. Ведь гораздо интереснее рисовать в яблоке червяка, истерзанного любовью, порхающих слонов вокруг. И яблоко сразу становится лишним. Хатаке глядел прямо перед собой, пытаясь, наверное, найти в картине сакральный смысл. Или свой внутренний мир. Стараясь не рассматривать его слишком долго, детектив вернулась к экспонату. О том, что эта глыба льда может чем-то интересоваться и в чем-то разбираться кроме работы, она почему-то не думала. — Знаете, когда я вижу ткань и понимаю, что это бархат, а это — атлас, а этот платок газовый и пахнет фиалками, это вызывает трепет. А оголенная свалка человеческих страданий и уродств вызывает внутри лишь содрогание. Вместо того, чтобы наслаждаться искусством, мы вынуждены наслаждаться собой. Дерьма мне хватает и в реальной жизни, уж вы-то должны понимать. — Тогда, — он наклонился чуть ближе, понижая голос, и Сакура невольно снова повернула к нему голову. Впервые так близко оказавшийся довольный прищур глаз зудел на коже, — вам стоило пойти работать моделью или удачно выйти замуж, чтобы не работать вообще. Она снова задохнулась. На этот раз от внезапной хрипотцы, которую ни разу не слышала до этого в его голосе. В ярком свете, так близко, что можно было рассмотреть каждую загнутую ресницу. Почему они такие длинные? Почему, черт возьми, она вообще об этом думает? Лицо Хатаке тут же приобрело то самое невозможное выражение, от которого зачесалось где-то между костяшками пальцев. Он тонко улыбался, откровенно и с удовольствием рассматривая ее растерянное лицо. Высокие скулы, открытый лоб, купидонову арку губ, так несдержанно, что девушка почувствовала, как медленно начинает заливаться румянцем словно пятнадцатилетняя дурочка. Возмущение от услышанного перебороло смущение от неуместной близости, и девушка гневно набрала в легкие воздуха, чтобы вернуть Хатаке порцию колкостей, но посторонний мужской голос оборвал ее на полуслове. — Воинственный ирис и его дьявольский пес, полагаю? Широкая улыбка, мягкий молочный свитер под горло, создающий иллюзию теплоты и уюта, тщательно уложенные волосы складывались в журнальную картинку, и девушка в платье гранатового цвета, идущая под руку с ним, только усиливала это ощущение. Ткань плотно облегала фигуру, подчеркивая то, что в подчеркивании и так не нуждалось. Блестящие черные волосы и персиковая кожа, слегка припудренная перламутром, ни капли не скрывали змеиной натуры, сквозящей в разрезе глаз. Незнакомка взглядом облизала Хатаке от носков ботинок до рваного шрама и плотоядно улыбнулась. Однако желаемого внимания ей не досталось, оно было целиком отдано блондину, стоящему рядом с ней. — Тсукури-сан, — приветствовала подозреваемого детектив, чувствуя, как пересыхает в глотке. — Спасибо за приглашение. — Рад, что вы им воспользовались, — он скептически осмотрел ее свитер и джинсы, но промолчал. Дейдара без стеснения прошелся и по фигуре капитана, которому, казалось, подозреваемый уже был ни капли не интересен. — С вами я тоже рад увидеться лично, капитан. Как вам выставка? — голос звучал искренним интересом. — Нахожу ее поверхностной, — скупо ответил ректор, по-военному заводя руки за спину и отвечая на любопытный взгляд подозреваемого фирменной снисходительной ухмылкой. — Такой ее находят лишь те, кто сам поверхностный, капитан, — блондин качнул в его сторону полным бокалом, с довольной улыбкой делая глоток. Незнакомка недовольно надула пухлые губки, картинно шлепая по предплечью своего кавалера. — Как грубо! — голос ее был с каким-то легким надрывом, да и сама она была вся как будто надорвана. — У того, кто считает эти работы глубокими, должно быть, интеллект кроманьонца и склонность к позерству. Девица неожиданно рассмеялась, отпуская локоть Тсукури, лицо которого на секунду изменилось: морщины в уголках глаз стали глубже, а улыбка — более натянутой. — Тебя уели, милый, картины и правда безвкусные, — Сакура едва сдержалась, чтобы не поморщиться, когда девушка недвусмысленно коснулась пальцем нижней губы, словно стирая помаду. — Я бы не отказалась от такого пса рядом. Она явно из тех, кто западает в душу с первого взгляда, а затем выворачивает ее наизнанку. Из тех, кто оставляет трусики в салоне авто после бурной ночи. Из той самой породы дорогих женщин, всегда получающих все что угодно. Гляделки мужчин мгновенно из иронично-вежливых превратились в перестрелку холодным оружием. Кокетливая фраза девицы вновь не достигла своей цели, отправившись в утиль вслед за я-хочу-тебя-взглядом. Сакура внутренне оскалилась на нее, радуясь, что бесчувственная статуя имени Какаши Хатаке такой и осталась. — В таком случае предлагаю поменяться спутницами. Нас с детективом Харуно ждет занимательная беседа. А Акане, очевидно, с удовольствием составит вам, капитан, компанию в поиске более глубоких смыслов. Она искусствовед, это по ее части. — Не соглашусь с таким решением, — Сакура напряженно наблюдала, как девица берет под руку неподвижного Хатаке, глядя на нее наглым взглядом довольной кобры. Рядом с ним она выглядела прекрасно, как идеально сидящий дорогой аксессуар. Он не скинул руку девицы, не остранился, позволяя ей почти касаться бюстом своего предплечья. От этой пары неземных существ ей сделалось неприятно. Она сама себе стала казаться нелепой и жалкой. Смотри, мол, серая мышь, как ты ему не подходишь, как ты не подходишь каждому здесь в своем дешевом свитере и джинсах. Как ты не вписываешься в город, эту жизнь. Исчезни, убогая, не захламляй мир. В глазах Хатаке мелькнуло что-то отдаленно похожее на беспокойство. — Она никуда не пойдет. Его голосом можно резать металл, но секундная эмоция мгновенно стерлась с лица мужчины, и оно приобрело до оскомины привычное отчужденное выражение. Гребаное самообладание. — Боюсь, тут не вы диктуете условия, — Дейдара снова сделал глоток, явно наслаждаясь, что вывел оппонента из равновесия. — Говорить я буду только с Харуно и только с глазу на глаз. — Все хорошо, капитан, — девушка сделала шаг вперед, приняв решение за них обоих, — приятно провести время. Ладони потели. Сердце билось о ребра, она чувствовала неодобрение Хатаке, но пререкания привели бы к большей потере времени и отсутствию результатов. Она не позволила себе обернуться, оставляя за спиной единственного надежного здесь человека. Он не стал останавливать ее, хватать за руки, даже не окликнул. Только тяжелый взгляд давил куда-то между лопатками, когда она уходила. — Итак, детектив, — Дейдара сделал неприятный акцент на должности, продолжая рассматривать ее, как диковинную вещь, пока они не спеша шли вперед. — Разговор не займет много времени, — Сакура, не ожидавшая, что их с капитаном разделят, поспешно выстраивала в голове цепочку вопросов. — О, я совсем не спешу. Напротив, у меня все время мира, — он подставил ей локоть, приглашая повиснуть на нем так же, как его спутница висела сейчас на ректоре. Харуно нехотя протянула ладонь, едва касаясь колючего сгиба локтя, принимая правила навязанной игры. — Хочу показать вам свою самую любимую картину на этой выставке. Джирайя превзошел в ней сам себя. С каждым шагом детектив становилась все мрачнее, а ощущение тревоги в груди — все весомее. Что-то неприятное скользило в жестах этого человека, в его речи, манере подбирать слова, даже в бокале, зажатом между пальцами, ей виделась скрытая угроза. Хотелось отдернуть руку и вытереть ладонь о джинсы, словно свитер блондина был покрыт слизью. — Вот она! «Любовь». Ну же, детектив, мне интересно ваше мнение. Харуно замерла, бездумно рассматривая полотно, на котором примитивно нарисованное двуспинное чудовище одной рукой пыталось оторвать себя от своей половины, вытаскивающей нож из груди. Вспарывающий свободной рукой тянулся за край картины, и девушка разглядела протянутые навстречу полупрозрачные пальцы. Двухмерные глаза пронзенного ножом получились удивительно мученическими. — Итак? — мужчина перевел взгляд с картины на ее лицо. Это был тот самый взгляд, от которого у главных героинь подкашивались ноги, а сердце выпрыгивало из груди прямо в руки прекрасного принца. Сакура вежливо улыбнулась. — Отражает человеческую сущность. На самом деле, она могла сказать любую ничего не значащую абстрактную фразу, и характеристика идеально легла бы на картину. «В духе времени…» «Концептуально…» «Платон бы одобрил…» Дейдара довольно кивнул, сделав глоток шампанского. — И ничего поверхностного! У андрогинов на картине нет пола, потому что предательство от гендера не зависит… Писать картины у него получается лучше, чем романы. Романы плоские и примитивные, но вот полотна! Потрясающе, словно зеркало, в котором мы видим наш мир без прикрас. Жаль, что ваш капитан не способен увидеть все эти смыслы. Зато он способен разглядеть в тебе скользкого подонка. Его взгляд был задумчив и метафоричен, наполнен аурой эстета, делающего мир прекраснее с помощью ржавого ножа, которым он «правил» людские лица. Он говорил о том, как больно, когда колеса любви едут по тебе, как этот мир прогнил, если люди готовы променять самого близкого человека на призрачную иллюзию. Как эта боль, всегда неожиданная, ослепляющая, делает из тебя не тебя, а кого-то другого. Внешне привлекательный, аккуратный, наверняка педантичный, с определенным обаянием, деньгами и элитарными замашками, Дейдара Тсукури идеально попадал под описание психопата. За то короткое время, что они шли к экспонату, он успел пару раз невзначай коснуться пальцами ее запястья, улыбнуться, поймав ее взгляд, рисуясь милой ямочкой на щеке… Если бы не травма, благодаря которой любой незнакомый мужчина воспринимался как потенциально опасный, она наверняка бы поддалась его чарам. Сакура молчала, терпеливо ожидая, когда звук собственной речи надоест мужчине. — Вижу, к беседе вы не расположены. Трудный день? — У полицейских других дней не бывает, — она устала, так устала, что готова была придушить говорливого индюка собственноручно. — Я знаю, вы здесь не ради искусства. И даже не ради меня, что достаточно неприятно и непривычно. Поэтому у вас есть целых три вопроса, на которые я отвечу. — Щедрое пожертвование, — сукин сын начинал раздражать, и девушка едва сдержалась, чтобы не ответить ему более едкой фразой. Она мысленно была готова к какому-то такому исходу. Слишком очевидно, что сынок богатенького мецената не захочет так быстро отпускать пойманную мышку. Она недостаточно мертва, чтобы игра закончилась. — Спрашивайте, детектив. Я весь ваш, — голубые глаза пристально следили за ней из-под густых ресниц. — Почему вы оказываете помощь именно больнице при Токийском университете? Тремя вопросами было явно не обойтись, и выцепить из всего потока самые важные представлялось задачей почти невыполнимой. Дейдара грустно улыбнулся, делая глоток. — Не только ей. Есть еще детские дома и школы. А вообще, моему отцу отказали в операции лучшие больницы Токио. Слишком низкие были шансы на положительный исход. Видите ли, нести ответственность за его жизнь не хотели ни за какие деньги. Только хирургическое отделение Цунаде согласилось оперировать. И, как видите, вполне успешно. Папа живее всех живых и на тот свет явно не собирается. Сакура кивнула. С мотивами спонсирования они разобрались. — Зачем вы, — она тщательно подбирала слова для постановки вопроса, чтобы ненароком не задать сразу два, — посетили склад больницы двадцать девятого октября? — Хотел лично увидеть, на что ушли такие деньжищи, — загадочная улыбка, хитрый взгляд, словно бы проверяющий ее на сообразительность. Догадается или нет? Сакура не удержалась, осознанно послав к черту наложенное на нее ограничение. — Есть же отчеты, которые наверняка ежемесячно предоставляет вам больница, есть сметы и планы, все это согласовывает ваш отец, так в чем действительно была острая потребность в личном визите? Дейдара рассмеялся, словно услышал отменную шутку. — Кому, как не полицейскому, знать о том, насколько нельзя верить бумагам. Написать можно все что угодно, цифры рисуются любые. На деле же все оказывается не так радужно. — Да уж кому, как не бизнесмену, говорить полицейскому об отмывании денег, — бокал в руке ужасно мешал, так, что хотелось зашвырнуть его куда подальше. — Вы просто очаровательны в своей любви к правосудию, — Дейдара допил шампанское, улыбаясь, сделал жест официанту, занявшему неподалеку выжидательную позицию. — Как жаль, что оно так часто бывает несправедливо. — Спасибо за аудиенцию, — детектив была разочарована. Собой, ситуацией, вопросами, ответы на которые не позволяли выстроить ни одну теорию. С одной стороны она была рада, что все это, наконец, закончилось, а с другой, ее ждала медленная и мучительная смерть от рук Хатаке. Она и сама бы себя с удовольствием придушила, но что-то подсказывало, что больше информации из этого человека не смог бы вытянуть никто, разве что верткая Яманака известно какими способами. Зато девушка, наконец, избавилась от прилипшего к руке нетронутого бокала и обернулась на толпу, ища в ней красное платье. — Знаете, детектив, в вас есть что-то занятное, — голос из-за спины заставил ее снова повернуться к Тсукури. — Вы как эти картины. Совершенно выходите за рамки привычного. Женщины, которых я знаю, всегда падки на деньги, лесть, роскошь. Не знаю ни одной, даже самой убежденной, отказавшейся от всего этого, — он обвел руками богемный зал, а затем себя. — Обещаю рассказать вам все что пожелаете, если согласитесь сходить со мной на свидание. Казалось, вокруг после его слов возникла тишина. Детектив рассматривала щегольски затянутые в хвост длинные волосы, насмешливые глаза, тонкие губы, сложенные в улыбку победителя. — Сочувствую вашей проблеме с женщинами, — сравнение с уродливой живописью неприятно царапнуло небо, и Сакура перестала себя сдерживать. Однако выхода у нее особо не было. — Вы можете назвать это «свиданием», но я буду считать это работой. Время и место? Дейдара усмехнулся, ныряя ладонями в карманы брюк. Она смотрела на него отважно, с немым вызовом, прекрасно понимая, что ее гонят в какую-то хитроумную ловушку. — Оставайтесь, Сакура-сама. Скоро будет перфоманс.***
Шелк, ацетат, запахи пудры и шампанского бросались ей в лицо, когда она пробиралась к выходу сквозь толпу любителей современного искусства, мелькали чьи-то красные губы, глубокие декольте, галстуки-бабочки официантов. Хатаке и змеевидная девица словно провалились сквозь землю. Каждая лишняя минута пребывания в этом месте делала ее все больше похожей на героиню из «Ангела-истребителя», и светский раут вот-вот должен был превратиться в порочный Содом. Перед ее взором наманикюренная рука уже тянула собачку ширинки вниз, помада пачкала шею и гладко выбритую челюсть. Кулуары музея пахли сексом и дорожками кокаина. Почему-то мысли о чопорном Хатаке, зажимающем в темном углу порочную девицу, бесили детектива еще больше. Ей было душно и тошно, Тсукури словно высосал из нее последние силы. Она не пила шампанского, но духота, запах сигар и духов, постоянно щекочущих нос, недосып, нервное напряжение сложились в вялое состояние, как при начинающейся простуде. Чьи-то пальцы сомкнулись на ее локте, с силой потянув девушку назад. Она развернулась, почти ткнувшись лбом в широкую грудь, затянутую черным. — Что за догонялки, детектив? — раздалось где-то над макушкой. — Пришлось ловить вас по всему залу. Сакура вскинула голову, игнорируя яремную впадину, интимно баюкающую тень. Хатаке тут же нахмурился, заметив ее состояние, густые брови сошлись на переносице, образовав уверенную морщину. Девушка чувствовала, как горящее лицо под этим взглядом наполняется еще большим жаром, опаляя кончики ресниц. — Он что-то сделал? — голос хрустел металлической крошкой, капитан встряхнул ее, не дожидаясь ответа. — Харуно, черт возьми. — Нет, — она вяло попыталась высвободиться, но рука держала крепко. — Все нормально, просто он ничего толком не сказал, и я… устала. Здесь душно. От ректора вибрацией шло недовольство, она чувствовала кожей, как он зол на сложившиеся обстоятельства, на нее, бестолковую девку, некомпетентную и, похоже, больную. Интересно, как он выглядит по утрам, когда мир еще не успел довести его до белого каления? Черты лица становятся мягче? Он щурится от солнца? Улыбается не издевательски? Она точно больна, раз в голове крутится мысль о Хатаке в постели, и когда он волоком потащил ее к лифту, девушка даже не сопротивлялась, покорно плетясь за руководством. Богема, наконец, осталась позади, отрезанная прозрачными дверьми, дышать стало немного легче. Девушка расправила плечи, высвободилась из плена чужих пальцев и немного ожила. Лифт тронулся, медленно стекая вниз. Сакура провожала уплывающий от них остров богачей, и с каждым сантиметром ее отпускало. Внутри вдруг стало пусто. Мир неожиданно качнулся, дрогнул и погас. — Что за… — она завертела головой по сторонам. Темнота, внезапно ударившая по глазам, не разбавлялась даже фонарями с улицы. — Похоже, — голос Хатаке звенел напряжением, — во всем здании отключили электричество. Детектив посмотрела вниз, затем вверх. На островке явно что-то происходило. Гребаный день никак не хотел оставить ее в покое, подбрасывая все новые «яркие» события и «непередаваемые» ощущения. «Оставайтесь, Сакура-сама. Скоро будет перфоманс». — Твою мать! — она заметалась по клетке, охваченная внезапной догадкой. — Что, если он, все же, убийца, он сказал мне напоследок… Если он взорвет здесь все, что, если… Она вцепилась пальцами в голову, отчаянно соображая, но голова раскалывалась, а мысли путались. Тишина вокруг не давала никаких подсказок о происходящем. Запертые в лифте, они были совершенно беспомощны. Сакура достала телефон. Бах. Она испуганно оборачивается на звук. Фигура капитана сгорбленная и какая-то неудобная, он шарахнул ладонью о стену, точно желал найти в ней опору. Увиденное пугает еще больше, чем отсутствие света и замерший лифт. — Капитан? — кажется, еще немного, и ее сердце откажет, не выдержав темп жизни. Она делает вперед неуверенный шаг, мгновенно забыв про сотовый, стараясь рассмотреть в темноте лицо, но водопад серебристых волос все скрывает, заставляя сократить расстояние до одного шага. Какого дьявола происходит? — Вам плохо? Он вздрагивает, делая рваный вдох, словно только что вспомнил, как надо дышать. — Капитан?! Он молчит, не реагируя на нее, лишь пальцами касается лица, пытаясь содрать с глаз несуществующую повязку. Она неуверенно протягивает к нему руку и замирает, не коснувшись, словно ждет, что он вот-вот ее оттяпает. Хриплое дыхание, скованность позы дают понять, что стены лифта давят на него, забирая из легких воздух, разгоняя по венам панику, иррациональный страх смерти. — У вас клаустрофобия? — она не ждет ответа, просто продолжает говорить, стараясь смягчить голос. — Вам нужно дышать. Это сложно, я понимаю. Уберите руку от лица, капитан. Медленно, как с маленьким ребенком или загнанной в угол собакой, она осторожно нашаривает в темноте его запястье, настойчиво тянет вниз, и он уступает, опуская руку. — Посмотрите на меня, не нужно горбиться, вы так сжимаете грудную клетку, — со всех сил упирается ладонями в его плечи, чувствует, как тут же напрягаются тугие мышцы под ее пальцами. — Пожалуйста. Нужно дышать ребрами. Он с трудом выпрямляется, и Сакура видит приоткрытые губы, безуспешно пытающиеся поймать воздух. Она понимает что сейчас происходит внутри его черепной коробки, там все в огне, залеплено белой болью и первобытным ужасом перед неизвестно чем. Она всего раз в своей жизни испытывала что-то подобное, когда не можешь дышать, когда сердце пережевывает напряженную глотку, барабанный грохот в ушах и нёбо дерет от нехватки кислорода. И ты один валишься в эту сосущую трясину ужаса. — Дышите. Медленно, — она кладет руки на его ребра, ощущая жар тела сквозь неплотную ткань рубашки. — Давайте, толкайте ребрами мои ладони. Но он не делает вдох, лишь снова скручивается, едва не наваливаясь на нее всем телом, лихорадочно горячий, сгорающий заживо в своем собственном аду. Еще немного, и его паническая атака накроет с головой их обоих. И тогда пусть хоть весь мир вокруг полыхает, уже будет ничего не изменить. — Не могу… — хрипит, рвано вдыхая воздух, как загнанный зверь с копьем в межреберье. Сакура решается коснуться его лица, обхватывая ладонями, заставляя поднять голову. Телесный контакт дается ей удивительно легко, словно эта его слабость делает ее сильнее. Взгляд бессмысленный, в полумраке лицо похоже на красивую восковую маску. Тени ложатся мягкими мазками, разбавленные светом луны. Она осторожно надавливает большими пальцами на виски, мягко массируя. Так делала ее мама в глубоком детстве. Она продолжает нести какую-то утешающую чушь, успокаивая скорее себя, чем его. Хатаке заполоняет собой все пространство, в носоглотку тут же проникает его запах, она захлебывается им. Капитан под тяжестью разгорающейся панической атаки наваливается на нее сильнее, почти касаясь лбом ее лба. Их дыхание смешивается, она грудью чувствует, как жесткие складки рубашки задевают мягкую вязь ее свитера. Жар от него перетекает к ней по рукам, разрастаясь где-то в районе грудной клетки. Он полностью сосредоточен на своей боли, не слышит ее и не видит ничего. Каким-то чудом ей удается заставить его снова поднять голову. На задворках сознания мелькает безумная мысль коснуться губами приоткрытых губ, чтобы привести его в чувство. «Поцелуй чудовище, может быть, оно станет прекрасным принцем», — всплывает в памяти голос Нара. Не станет, скорее, оторвет ей голову, когда придет в себя, но любопытство толкает ее вперед, заставляя сократить расстояние до жалких миллиметров. В голове воет сирена здравого смысла, заглушая навязчивый шепот. И она выдыхает ему в губы: — Я вас сейчас ударю. И отстраняется. Действительно замахивается для пощечины, не зная, что еще ей сделать. Рука ловится на подлете, горячие пальцы сжимают запястье, пока прострация уходит из глаз, уступая место осознанности. Он делает медленный вдох и, наконец, фокусируется на ней. Начинают леденеть кончики пальцев, девушка медленно отшатывается, осознав, что они оба оказались слишком тесно вогнаны в пространство друг друга. Она нарушила все границы и готова провалиться под землю, но с этим, увы, сейчас возникли бы большие проблемы. Его взгляд почти обычный, спина — прямая жердь. Смотрит на нее сверху вниз, словно минуту назад и не был беспомощным. Прежде чем Хатаке успевает размазать ее словом, свет ослепляет, откуда-то сверху рушится грохот аплодисментов, а лифт, дергаясь, катится вниз.