Куст сирени

Морозный, ненасытный январь плавно перетек в стуженный февраль, подкравшийся несколько незаметно, но также продолжавший терроризировать городок метелями и вьюгами, чудовищно-сильными порывами леденящего ветра. Время от времени на небе устанавливалась ясная безоблачная погода, солнце уже чаще и ярче светило, оторвавшись от линии горизонта чуть выше, но пригревать оно не торопилось, позволяя колючему холоду растекаться по улочкам и лукаво заглядывать в дома, когда очередной невнимательный зевака забывал закрывать дверь сразу, как попадет в помещение. Безжалостный вихрь, меняя направление, мелким снежным порошком так и норовил превратиться в настоящий буран, но теперь он лишь пометет-пометет, да и сквозь снежную пелену вдруг посыплются золоченые кристаллики солнечного света. Холодная погода сменялась первыми оттепелями, везде появлялись малые тальники, неминуемо становившиеся грязью, а на вербах пробивались мягкими пушистыми точками почки – так называемые котики. Снег твердел и покрывался обледенелой коркой, а дороги приобретали приглаженную скользкую колею, затруднявшую путь всем жителям города. Вару изначально даже внимания не обратил на свойственные сему времени перемены, однако, стоило учителю начать непрерывно чихать и просыпаться, от того что он задыхается, как острое понимание наступившего внезапно помпезного финала зимы, острой болью прокатилось в груди, а после превратилось в бесконечно длинный рецепт врача и неожиданный больничный. Все же в этом году отопления ожидать действительно не приходилось, а потому и не удивительно, что студент педагогического колледжа слег с воспалением легких - поражает лишь то, как он сумел столь долго продержаться в таких-то ледяных объятьях собственной квартиры. На учебу и практику Вару не ходил уже около недели, а дни проведенные дома в компании лекарств и сериалов слились воедино, превратившись в серый день сурка, так что затеряться в подобной рутине казалось чем-то естественным и вовсе не трудным. Вот и сегодня ослабевший учитель не собирался отходить от намеченного плана, потому выпив таблетки и закапав нос, ведь последствия гайморита его не прельщали, педагог поторопился поскорее вернуться в кровать и, закутавшись в плед как можно плотнее, продолжить просмотр фильма, который он так и не довершил вчера из-за сильной усталости. Гостей, так настойчиво рвавшихся к нему, Вару не принимал: Пика – из-за нежелания заразить, сестру – ведь не хотел, чтоб она появлялась так скоро дома, а старого товарища Чарли, с которым они, к слову, общались еще со школьной скамьи, не хотел видеть, потому как тот вновь начал бы жаловаться на их общего знакомого Рика, уже не первый год находившегося в местах не столь отдаленных. На деле же, опека со стороны других, несколько утомляла учителя, предпочитавшего заботиться о себе самостоятельно, в прочем сам он был не против помочь кому-то близкому, пусть и всегда старательно делал вид, что ему подобное в тягость. Разумеется, Вару четко сознавал, что из-за этого, да и прочих выходок, его считают злым человеком. Он понимал это и потому пускал все на самотек. Студент, уж если быть откровенным до конца, никого и знать не хотел, кроме тех, кого любил, кем дорожил - ради них он, быть может, и жизнь бы отдал. Прочих окружающих Вару неминуемо передавил бы, если б они стали на дороге, ведь на них он обращал внимание ровно настолько, насколько они могли бы быть полезны или вредны. Продолжать просмотр решительно не хотелось, из-за неуместного, но предсказуемого грядущего финала фильма, а потому, отложив ноутбук подальше, педагог потянулся к лежащим на тумбочке пачке сигарет и зажигалке, попутно открывая на телефоне приложение с любимым литературным радио, где по обыкновению в это время зачитывали современную поэзию. Выудив папиросу и удобнее устроившись, облокотившись на стену, Вару закурил, совсем позабыв о том, что надо было бы еще и пепельницу прихватить, однако теперь его это мало заботило. Нынче мысли его были заняты воспоминаниями, что проворно выскользнули из задвинутого, заброшенного куда-то далеко ящика сознания. Школьные годы трудно было позабыть, особенно сейчас, когда он так крепко с ними связан, настолько, что проходит практику не где-то там, далеко, а в том самом месте, куда так отчаянно не хотел ходить еще совсем недавно, откуда так старательно собирался сбежать, как только подобная возможность ему представится. Бесконечные уроки, домашние задания, которые, в прочем, тогдашний ученик и не собирался выполнять, не в меру строгие учителя и прочие-прочие моменты, казавшиеся некогда важными, теперь были лишь той малой крупицей, которая уже ничего не значила. Более ярким осколком переливались лишь мысли о странном несостоявшемся романе, который таковым и назвать было нельзя. Тогда Вару был обычным восьмиклассником, славившимся своим несносным характером и ужасным поведением. Учителя его проклинали, некоторые ученики, особенно те что младше, недолюбливали, а его слава невыносимого оболтуса, шедшая впереди него, привлекала лишь таких же как он сам учащихся, вроде Чарли, которого до головной боли раздражали вечные придирки педагогов, в чьих предметах он силен не был, или Риккардо, вовсе считавшегося грозой всей школы, ведь уже тогда его судьба была будто предрешена, что нисколько не удивляло, потому как постоянные драки и прочие разгильдяйские поступки не могли привести его ни к чему хорошему. Это трио было действительно гадким, наводящим вечную шумиху, казалось, что не могло пройти и дня, если б кто-то из этих лоботрясов не отличился, с другой стороны такими уж пугающими их назвать было очень трудно: Чарли был самым спокойным и почти не ввязывался в приключения, только лишь срывал уроки, силясь донести свое мнение до учителей, с Вару и вовсе можно было просто договориться, пусть подобное и не всегда срабатывало. Эти ученики стали еще тише, стоило только будущему студенту педагогического колледжа познакомиться с Куромаку, который на тот момент носил гордое звание президента школы. Репетитор и сам не помнил из-за чего они сумели разговориться, но после парочки бесед Вару будто подменили. Теперь он стал приносить меньше неприятностей учебному заведению, не отказался от них полностью, но нынче совсем уж изредка чувствовал некие слабые и мимолетные угрызения совести, когда Королев старший подолгу отчитывал его, напоминая о всех предшествующих ошибках несносного ученика. И их отношения всегда были такими: Вару в очередной раз доставлял сравнительно малое количество проблем, а Куромаку, не желая в них разбираться, во всем обвинял местного хулигана, который, в свою очередь, старался сгладить углы, намереваясь получить благосклонность друга, не желая терять оного. С течением времени кардинально ничего не менялось, быть может, становилось хуже, ведь консервативный отличник-технарь делался все более требовательным не только к себе, но и к окружающим, что не могло не выбивать из колеи своеобразного и ветренного Вольтова. Разумеется и приятные для них обоих моменты также наполняли серые школьные будни - чего только стоили умилительные пирушки в столовой, занятия математикой после уроков под четким руководством Королева или вдохновенные литературные вечера в библиотеке, начавшие проводиться по инициативе Вару, на которых он сам с упоением зачитывал по памяти лирику и прозу. В те секунды хамоватого ученика не волновало, что единственным слушателем был его отчужденный и черствый приятель, которого, в прочем, литература занимала в последнюю очередь и который так откровенно презирал желание товарища стать известным писателем. Вольтов лишь хотел поделиться тем, что чувствовал, а так как говорить об этом на прямую он не желал, да и не умел, приходилось использовать чужие слова, чужие мысли и эмоции. Куромаку на деле не замечал особенного к себе отношения, он принимал это за должное и считал хорошим средством достижения личных целей, ведь стоило ему заполучить себе в приближенные Вару, как в школе в миг стало тише, а работы у президента меньше. К счастью или нет, но такие взаимовыгодные, а может и паразитические отношения долго продолжаться не могли – треснут пару раз и осколками разлетятся в разные стороны. Первым ударом о, казалось бы, идеальную зеркальную гладь стало внезапное посещение кабинета директора, которым уже тогда был бывший историк - Федор Нечитайло. Для Вару это не стало чем-то новым или необычным, а потому, когда посреди урока, после недолгого телефонного разговора, учитель химии сообщил, что Вольтову надобно явиться на суд, он не испугался, напротив, покидая класс широко улыбался, предвкушая очередной скандал, хотя более всего в тот момент его наполняла счастьем возможность прогулять неинтересный урок с трудной лабораторной работой. Гадать, что стало причиной внезапного праведного гнева ученик не хотел, однако в голове уже наметил четкий план, придумал парочку незаурядных отговорок и шуток, потому и заходил в кабинет с полной уверенностью в том, что выйдет оттуда победителем. Первым, кто бросился в глаза Вару, был его трудолюбивый, скрупулезный друг-отличник, а потому, переменивши свои мысли и теперь надеясь на похвалу и восхваление, Вольтов гордо прошествовал к столу директора, опустившись на стул рядом. Около часу юный хулиган не слышал ничего, кроме надрывных, истошных криков и отборных ругательств молодого мужчины. Оказалось, что какой-то пронырливый ученик застал Вару за курением: сделать это было вовсе не трудно, потому как прятаться нарушитель не собирался, а следовательно и компромат добыть было делом легким. Подозрения подсудимого падали сначала на Чарли и Риккардо, после на многочисленных врагов и уже в последнюю очередь на Куромаку, который и оказался тем самым предателем. Адвоката у Вару не было, однако ему бесконечно повезло, что дело кончилось лишь эдаким выговором, после, разумеется, и выяснением отношений с президентом школы. Теперь Вольтов был взбешен, не столько из-за внезапного брошенного в спину ножа, которому, собственно нашлось объяснение - уж больно правильным оказался новоприобретенный товарищ - а в большей степени от промелькнувшего на секунду недоверия к лучшим друзьям, которые, пусть и отдалились в последнее время, но на такую подлость не пошли бы. Пыл хулигана остудила парочка оправданий Куромаку и более они эту тему старались не поднимать. Пронзительной трелью зеркало зазвенело под натиском второго удара. С началом нового учебного года Вару решил, что пора было б в себе что-то менять, ведь проколотого уха и странных очков ему было решительно мало, а потому, купив на отложенные деньги осветлитель и баночку краски, художник начал колдовать над своим новым образом. Отросшие за лето чуть выгоревшие рыжие волосы были острижены короче и незамедлительно приобрели яркий зеленый цвет, что не могло не вызвать неодобрение окружающих: прохожие на улицах окидывали надменным, оценивающим взглядом, в школе учителя крестились и отходили, а ученики нередко посмеивались. Новый имидж взбалмошного ученика оценили лишь Чарли и Рик, которым всегда было откровенно плевать на внешний вид товарища, а вот Куромаку, наоборот, был против этой затеи. Казалось, каждый раз, когда Вару проходил мимо, президент брезгливо закатывал глаза и намерено ускорял шаг, дабы избежать разговора с чудаковатым знакомым в людных местах, однако отказываться от общения полностью он не торопился. Теперь беседы их становились натянутее, диалоги чаще принимали неясный темный оборот и сводились к обсуждению дальнейшей судьбы взбалмошного ученика, которая, по мнению Королева старшего, не могла сложиться прекрасно ни в одной из существующих мульти вселенных. Такие разговоры сопровождались жаркими спорами, а нередко оканчивались и ссорами, которым, в прочем, оба юноши старались не придавать значения. Один, потому что не желал терять полученный результат в виде практически полной школьной дисциплины, другой, ведь ему казалось, что он влюблен. Финальный удар из-за которого зеркало односторонней дружбы и любви, казалось, навсегда было разбито, из-за которого оно разлетелось на мириады осколков, хранимых лишь в туманных воспоминаниях, был нанесен внезапно и, похоже, виновником сего происшествия стал Куромаку, или же разбил его сам Вару – репетитор это плохо помнил, ровно как и прочие события наполнявшие последний год учебы в школе. Тогда на дворе стоял прелестный и сверкающий февральский день, уроки, коих было немного, подходили к концу, а сердца учащихся грела радость, вызванная наступлением долгожданных выходных. В кабинете слышалось приятное тихое жужжание голосов, редкие взрывы смеха и громкая музыка, а теплая дружеская атмосфера, витающая в воздухе, не думала остывать, по крайней мере до тех пор, пока внезапную идиллию не прервал едкий обрывистый смешок, незамедлительно привлекший внимание прочих присутствующих, в число которых входил и Вару. Будущему учителю было до боли любопытно, что такое занимательное могли обсуждать его одноклассники, а потому, незамедлительно оставив свое место, он подошел к говорившим и поторопился влиться в беседу. Как оказалось, не зря Вару решил покинуть общество недоуменно переглядывавшихся Чарли и Риккардо, ведь те самые ученики посмеивались, кажись, над ним самим, распуская странные слухи о его взаимоотношениях с Куромаку и подробно излагали свои теории на счет каждого из парней, выставляя их в наиболее безнравственном свете. Обстановка накалилась, приобретая новые кроваво-черные оттенки, а от былой веселости не осталось и следа, что почувствовал каждый, кто находился в классе. Вару никогда не был любителем драк и потасовок, а участвовал в них лишь из показного, высокомерного снисходительства, однако именно сейчас он яро желал бы зарубить топором этого наглого противника, который, в свойственной самому обиженному ученику манере, непринужденно расписывал подробности своих мыслей. За назревающим конфликтом с интересом наблюдали Чарли и Рик, знавшие, что непременно должно было бы последовать после этих слов. Они прекрасно понимали, что сплетни об ориентации их друга не могли того задеть, но вот что он никогда бы не простил посторонним, так это посягательство на его святыню, коей являлись все близкие и дорогие Вольтову люди. Посчитав, что свершать столь кровавое преступление не имеет смысла Вару просто-напросто несколько раз ударил зачинщика, в следствие чего и началась драка. Обоюдное избиение прекратилось быстро – колотивших друг друга учеников разнял учитель, сплетника отправили на поиски медсестры, а Вару вновь ожидал Федор в своем кабинете. Вольтова тогда отстранили от занятий на неделю, а само происшествие немедленно замяли, однако ученика ожидал разговор не только с директором, но и с заступившимся за драчуна Куромаку, который, устроив на этот раз грандиозную истерику, превосходящую прочие в несколько раз, поспешил свести к минимуму их общение. Презрения и недовольства Королева Вару не понимал, однако и сам был не прочь отдалиться от президента, потому как устал от недомолвок, ссор, самого друга и, на конец, от собственных чувств, о которых заявлять он не желал. Ход мыслей был приостановлен, а Вару, сам того не замечая, встряхнул сигаретой, от чего пепел посыпался на плед, простыни и подушки. Переведя уставший взгляд на экран телефона, учитель бегло прочитал парочку сообщений, в которых его друзья и сестра желали ему скорейшего выздоровления, а волновавшийся, но раздраженный Пик требовал разрешения на посещение. Отвечать им всем студент был не намерен, а потому, вновь откинув голову к стене, он принялся вслушиваться в монотонный баритон диктора и изучать безынтересным взглядом выбеленный потолок. Хриплый голос из динамика зачитывал какую-то историческую справку, видимо, для того чтобы слушателям было проще по достоинству оценить предшествующее ей произведение, однако вскоре его повествование прервалось и на смену тусклому мужскому голосу пришел мелодичный, делано молодцеватый женский, наполненный энергией и жизнью. Дама долго вела повествование, раскрывая смысл грядущего стихотворения, которого, как показалось Вару не было, дабы не занимать время у людей в самом конце эфира. Завершив объяснения, она притихла, после чего приступила непосредственно к представлению и читке произведения. - Дорог.. слушатели, я, Марианна Заигралина, буду бесконечно рад.. представить вам мое стихо.. «Ах, февраль»! Полагаю в такую стуж.. оно будет как ник... актуально! – приложение воспроизвело предложение с некоторыми помехами, а потому, дабы не портить самому себе представление о еще не услышанном лирическом произведении, Вару встряхнул телефон, после слегка ударил и обратился в слух, изредка потягивая дым. Женщина уже приступила к прочтению.

- Ах, февраль! Каков затейник! Лижут снег деревьев тени, На растрепанных сугробах солнечная сыпь, И уже вторые сутки любопытные сосульки К тротуарам тянут с крыши мокрые носы! Воробьев вопрос тревожит, расчирикались: «Ой, что же, Может мы весну проспали?» — Ходуном кусты. И гуляют по заборам, поднимая мощным ором Настроенье у прохожих, толстые коты. Ах, февраль! Чуть-чуть до счастья, до весеннего причастья, До ручьев, до вспухших почек и до ярких чувств. Все случится! А покуда — чуть дрожит в преддверье чуда Человеческое сердце. До весны чуть-чуть!

- До весны чуть-чуть, - повторил вслух последнюю строчку Вару и отключил телефон, бросив его на подушку, от чего та слегка поднялась, отправляя в полет пылинки пепла. Смеркалось. За окном уже виднелся закат, а красные солнечные лучи, пронзая золотисто-синие облака, врывались в комнату, освещая все вокруг и, преломляясь от зеркала напротив, ослепляли уставшие глаза репетитора. Вару поморщился и, отбросив в неизвестность окурок, что приземлился аккурат в кружку холодного черного чая, выудил из кармана толстовки несколько пачек таблеток, выдавив которые, он проглотил не запивая. Вечер обещал быть таким же скучным и сырым, как весь этот день, и день до того, и вся неделя в целом, потому, не придумав ничего лучше, как вновь закурить и на сей раз прочесть что-нибудь, учитель потянулся за книгой, потерявшейся где-то в складках одеяла. Однако воплотить свой замысел студенту было не суждено, потому как он услышал подозрительный шорох у входной двери, а после и звонкий поворот ключей – кто-то вошел в квартиру. Далее последовали приглушенные ругательства, звук падения чьей-то куртки, громкие шаги и наконец отчетливый вопрос: - Вару, блять, где ты есть? - Везде, где-либо, - шутливо отозвался учитель, намереваясь пойти на встречу гостю, однако, передумав, он остался на месте и поджег папиросу. Вторгнувшийся последовал за голосом и, отворив дверь, щелкнул по выключателю – комнату озарил яркий холодный свет лампы. - Да будет свет! – посмеиваясь крикнул Вару, противно морщась с непривычки. – Привет, Пик. - Пиздец, - послышался в ответ суровый, сухой голос, обладатель которого уверенной поступью подошел к кровати, задевая стоящую на полу тарелку. – Хорошо, что у меня дубликат ключей есть, хотя бы так не дам тебе тут подохнуть. И как ты только в таком свинарнике живешь, дебил? Еще и вся комната прокурена, дышать не чем! Хоть бы проветрил! – продолжив путь мимо друга, Пик незамедлительно отворил окно нараспашку, и вернулся на прежнее место. В комнату пахнуло февральской морозной свежестью, из-за чего студент поежился и начал плотнее кутаться в толстовку, желая сохранить тепло. - У самурая нет цели – только путь! – выдыхая дым и наблюдая за гостем, улыбнулся Вару и повалился на бок, внимательно изучая взглядом ученика. - Блять, ну вот опять. Ты такими темпами до лета болеть будешь, - строго отрапортовал Пик и присел на край кровати, после чего, будто вспомнив что-то, вручил хозяину жилища пакет. – Я принес тебе немного лекарств: их посоветовал Куромаку. Не имею ни малейшего понятия откуда мой брат знает о том, какие препараты тебе подходят, а на какие аллергия, но тем не менее я все купил. – ученик невозмутимо, но с вопросом в глазах смотрел на педагога, пока тот усаживался и принимался перебирать покупки. – Кстати, Куромаку еще просил передать привет и пожелания скорейшего выздоровления. Не расскажешь как вы познакомились? Или это от того, что ты мой репетитор? – заметив удивленные глаза собеседника, Пик, кажется, опомнился и добавил. – Можешь считать это благодарностью за новогодний вечер, хотя как по мне ты просто идиот, который вечно о чем-то забывает. - Вот подарочек-то, - Вару хохотнул и закашлялся, но отдышавшись продолжил, доставая из пакета что-то мягкое и зеленое. – Ты прям как собачка – приносишь тапки своему хозяину. - Господи, ну и идиот! – закатил глаза ученик, привалившись спиной о стену и скрестив руки на груди. – Не отходи от темы. - Мы же с Куромаку вместе в школе учились, но в разных классах. Сам уже не помню как подружились, - завуалированно ответил педагог, припадая губами к сигарете. - Ты мне зубы не заговаривай, - Пик нахмурился и в упор посмотрел на репетитора. – Мне уже все уши прожужжали, что мой брат был президентом школы и тому подобное, а я чмо ебаное, ибо херово учусь и вообще не соответствую ожиданиям. Про тебя я слышал только то, что ты был тем еще клоуном, хулиганом и на последнем году обучения отпиздил какого-то пацана, так что я ни за что не поверю, что кто-либо из вас так легко бы предложил дружбу другому. В какой секте вы состояли? Отвечай. - Ну что за предрассудки, - Вару с отвращением неопределенно передернул плечами, от чего очки его слегка покосились, и прищурился. – Я думаю, что твой братец всего-то хотел держать всю школу в ежовых рукавицах, а так как этим, на тот момент, промышляли мы с друзьями, он и решил воспользоваться ситуацией. Уж прости за такую откровенность. – учитель замолчал, однако Пика такой ответ, очевидно, не удовлетворил, потому он продолжал вглядываться в стекла линз, будто ожидая продолжения, которое вскоре и последовало. – Хорошо, возможно, я был не равнодушен к твоему брату, но ты и сам прекрасно понимаешь, какое у него было ко мне отношение, да и я сам осознаю теперь, что мои чувства были фальшивкой, так что закроем тему. - Ладно, - не веря своим ушам, ученик удивленно моргал, будто стараясь усвоить только что полученную информацию, однако один вопрос все же его занимал до сих пор. – А тот парень, которого ты избил, что сделал? - Не избил – мы подрались, - торопливо поправил Вару, будто подобное замечание могло улучшить ситуацию и обелить честь репетитора. – Он был хороший, но тот еще придурок – любил сплетничать и нести херню. Он спизданул что-то про меня и твоего брата, вот и получил по щам. Как я говорил: я не такой уж уебок. Пик продолжил рассматривать лицо собеседника, намереваясь приметить частичку фальши, лжи, однако таковой не было, напротив репетитор уверенно отвечал на взгляд, будто показывая, что находится не в том состоянии и не с тем человеком, что бы врать. Ученику не верилось, что подобный, пусть и веселый, но фамильярный, распущенный и безразличный к участи других человек, может быть так мил и нежен с теми, кого он считал дорогими себе, что он готов был защищать их честь, не заботясь о последствиях своих выходок. Ему вспомнился и строгий обозленный голос, с рвением защищавший сестру, и теплый, слегка изменившийся баритон, когда Вару вскользь упомянул своих друзей, а теперь и неясно рваная, но трепетно напряженная речь, повествующая об общем с Куромаку былом. Пик словно поддался наваждению: в голове его не было мыслей, она была пуста, обдуваемая всеми ветрами и бессознательно юноша, глядя в эти притворные холодные стекла, видел не их, а глаза, наполненные неизведанным чувством, до того пленительным, что хотелось полностью окунуться в иллюзорный омут, раствориться и потеряться в нем. Щеки обдало жаром, а внезапно появившаяся осознанность кувалдой ударила по разуму, заставляя отогнать притворство и вновь увидеть полупрозрачный зеленый барьер очков. - Значит ты не такой самовлюбленный гад, каким показался мне изначально, - стараясь контролировать себя, бездумно озвучил свои мысли Пик. - Самовлюбленный гад, серьезно? – Вару слегка опешил и будто укололся. – Вполне возможно. Кто сказал, что это не так? С другой стороны не мне это решать. Замечание учителя полностью и безвозвратно отрезвило гостя от чего тот смутился, только теперь сознавая, что именно он сказал. Должно быть, если б репетитор не считал своего ученика одним из тех немногих близких, то непременно оскорбился бы, начал роптать и прогонять или придумал бы что похуже дабы вразумить поверхностного друга, и только лишь потому, что этот самый друг на деле являлся дорогим человеком, Вару нисколько не обиделся, принял к сведенью сказанное и так же весело как и прежде взглянул на собеседника. - Ты хотел спросить что-то еще? Мы можем пройти на кухню, испить чаю и обсудить. - студент, потушил сигарету о спинку кровати, аккуратно положив окурок на тумбочку. Пик замялся: он не боялся, не переживал или находился в смятении, он лишь думал стоит ли игра свеч, должен ли он рассказать, что дело было не столь в его интересе к прошлому и отношениях с Куромаку, а во внезапной просьбе, навеянной словами Данте. Поразмыслив с минуту и заметив, как педагог уже встал и направился к выходу из комнаты, ученик проследовал за ним тенью и, пройдя коридор, попал в кухню, где до селе не бывал. Помещение являло собой смесь советской хрущевки и европейской отделки с примесью старого Голливуда: на криво зашпаклеванных глубокого изумрудного цвета станах весели монохромные картины в массивных деревянных рамах, изображающие проспекты Петербурга и Лондона, напротив чернел кухонный гарнитур старый, но слишком уж вычурный с золоченой отделкой, древний, но потому и надежный холодильник непоколебимой устрашающей глыбой возвышался у самого входа, а рядом красовался маленький круглый столик окруженный барными стульями вперемешку с белесыми табуретками. Чай был сготовлен скоро и уже разливался по кружкам, в то время как Пик продолжал вглядываться в картины сидя в углу комнаты, намереваясь угадать оставлены ли они бывшими жильцами, куплены ли отдельно, являлись подарком или их написал сам хозяин жилища. - Вару, а эти картины ты рисовал? – все же решил испытать удачу ученик. - Красками пишут, умник, - поправил гостя Вару, занимая свое место за столом на поскрипывающей табуретке. – Но так да. Прошлым летом, наверное. - Любишь Питер? – вновь подал голос Пик, отхлебнув горячий напиток и прихватив шоколадное печенье. - Не то слово! Говорят, этот город лечит, но мне он импонирует не по этому – у него какая-то особая другая атмосфера, если ты понимаешь о чем я, не грустная, а такая, какое бы слово подобрать. – Вару задумался, сосредоточенно уставившись в стол и покусывая губы. – Помпезная что ли, но вместе с тем и слегка тревожная, жуткая, но в хорошем смысле. А, черт с ним, не могу сказать более точно! Это нужно понимать и чувствовать, а не описывать определенными эпитетами. – учитель сдался и, испив чаю, добавил. – Лондон тоже не плох: как место для более свободной и независимой жизни, нежиле здесь, подойдет, но ощущения от него, пожалуй, другие. Я там пробыл всего месяц, когда нашу группу туда по обмену отправляли, но сразу осознал, что это не то. Часы мерно тикали, каждые полчаса напоминая о своем присутствии, заваренный чай постепенно заканчивался, как и печенье, а время, за текущим словно ручей разговором, грозилось завершиться совсем скоро. Солнце давно уж упряталось за линией горизонта, невидимой от того, что лес каменных зданий надежно скрывал ее от посторонних глаз, а уставший Вару начал говорить все медленнее и становиться рассеяннее. Наконец, когда все темы для бесед были исчерпаны, юноши прошествовали к выходу из квартиры – Вару галантно подал Пику куртку, придерживая ее, дабы друг без проблем мог одеться, а сам, ожидая пока тот обуется, облокотился о фанерный шкаф-купе. Настало время прощаться, но ни один из парней не хотели этого, сами не зная почему и, именно потому что он не сознавал от чего так медлит, Пик все же решил выдать себя, рассказать истинную причину внезапного визита. - Вару, у меня к тебе есть просьба, - начал было ученик, поднимая брошенный на входе рюкзак. – Ты хорошо разбираешься в литературе, как лирической, так и прозаической, поэтому я хотел бы, чтоб ты оценил мои рукописи. Учти ты единственный, кто прочтет их и я сам не знаю почему, но мне интересно твое мнение. Для удобства я все распечатал, так что было бы неплохо если б ты ознакомился и обозначил все странные или глупые моменты – все-таки это мой первый рассказ. – закончив говорить, Пик извлек из сумки папку и передал ее другу, который, учтиво приняв подарок, бросил заинтересованный взгляд на юного писателя. – Ну, я пойду. Пока. - До скорого. Входная дверь захлопнулась, а Вару, вернувшись в комнату перво-наперво принялся за чтение, но в это время он не мог думать ни о чем другом, кроме проведенного вечера вместе с нежданным гостем, который, сам того не подозревая, так ловко скрасил серый день, наполнил его смыслом. Репетитор обдумывал и их разговоры, в частности, собственное откровение по поводу своих чувств к старшему брату Пика. Вару казалось, что он наговорил лишнего, что эту историю следовало бы забыть, ее никто не должен был знать, а теперь хранимая годами тайна в миг стала известна не одному ему и грозилась перерасти в настоящую проблему. Не следя за ходом размышлений, преподаватель поймал себя на мысли о том, что, кажись, всегда начинал со своим подопечным разговоры о Куромаку с некотором волнением, и теперь студенту это казалось несправедливым, зато более приятным было осознание того, что Пик, пусть и был удивлен, но нисколько не рассердился, а принял ситуацию спокойно. С другой стороны, Вару было несколько обидно от того, что его друг так безразлично отнесся к рассказу - значило ли это, что ему плевать и приходит сюда он действительно лишь для того, чтобы готовиться к экзаменам? Осознав, что более он не может читать и, что хуже, трезво мыслить, учитель отложил рукописи и, наскоро вычистив кровать, устроился поудобнее, продолжая обдумывать прошедший день. Однако толи размышлять уже было не о чем, толи болезнь его была сильнее, не успев прийти к чему-то основательному, Вару провалился в сладкое небытие.