Лилии-Георгины

— Юля, Юля, Юлия — девушка мечты, — Игорь кокетничает, посреди концерта на открытом воздухе, болтая уже как четверть часа со скучающей дамой. — Замужем я, товарищ, — отвечает она, но улыбка так и сияет взаимностью. Игорь не слепой ведь, кольцо и сам заметил, с таким сверкающим камнем грех не заметить было. — А чего тогда здесь скучаете? Супруг с Вами танцевать не желает, так давайте я развлеку. Такая музыка! — смело девушке предлагает, всецело уже поняв, что супруг может и рад бы избранницу на танец пригласить, да уже не то для танцев здоровье. Метрах в пяти на скамейке престарелый мужчина трубку курил и глаз с нее не сводил ни на секунду, а возле него кружилась на самокате девчушка, один в один похожая на мать. Брак этот явно был по расчету, но Гром не имел ни права, ни желания прекрасную девушку за то осуждать. Время теперь было смутное, каждый делал ставки на что-то свое и убеждать ее в плохом выборе партии он не смел, просто хотел танцевать. Давно не случалось уже. — Разве что только танец! — соглашаясь подает руку она и платье светлое струится словно водопад от каждого ее жеста и шага. — Только танец! — соглашается тут же Гром и даже головой супругу ее кивает, мол осведомлен и ни на что, кроме плясок вечерних, не претендует. Стоит ему только руку на талию положить, как заходится в новой песне гармошка и звон дамских каблучков вторит ей, позволяя ворваться в круг и кружиться-кружиться-кружиться пока от темпа не начнет все мерцать в глазах. — У Вас дочка красивая, очень на Вас похожа, — улыбается Игорь и видя секундное замешательство, невольно расцепляет руки, тут же ловя другую барышню в объятья, чтобы на секунду встретиться со вчерашним полуночным собеседником взглядом и почувствовать в эту секунду до беспредела много: смущение, волнение, интерес. А после снова Юльку поймать, положив ладонь на дамскую талию и улыбнуться на слова о проницательности в ответ и диалог вести ни о чем еще долго, силясь это внутреннее волнение утихомирить и скрыть. — Как зовут тебя? — спрашивает, уже отплясав последний танец и девушку в руки супруга вернув. — Катя! — отвечает девчушка на самокате и с заклеенной пластырем коленочкой. — Катюша значит, — улыбается Игорь в ответ, доставая из кармана пару леденцовых конфет. — Не грызи только, зубы выпадут, — поучает дитя и получает вслед за кивком беззубую улыбку. Не страшны уже Катюше конфеты, и без них ухитрилась большую часть молочных зубов своих потерять. — Вы недавно здесь? Лечиться приехали? — интересуется престарелый мужчина, властно обнимая за плечи свою жену. — Недавно, — соглашается Игорь, чувствуя, как колоть начинает от перегрузки сердце. В последующем сознается он с куда меньшей охотой: — Лечиться. Спасибо за танец, Юлия, мне пора уже. Я пойду. За спиной слышатся знакомые шепотки. Людей хлебом не корми, а дай посплетничать, особенно когда кто-то новый появляется на территории, где все друг с другом знакомы давно. Рано или поздно всё всплывет, от родословной до отношения к партии и тогда, несомненно, придётся если не вернуться на родину, то как минимум санаторий сменить. Сердце колет снова, хотя таблетки, выписанные врачом, давно запиты стаканом тёплой минеральной воды. В дверь апартаментов стучат, вынуждая встать из-за стола. Девушка за дверями выглядит виноватой и даже немного расстроенной: — Вы его извините, он человек партийный и как должность занял, совсем разучился людям простым доверять. Идемте с нами на ужин? Он скоро уже закончится, — предлагает Юля, и Гром невольно озирается на свой неразобранный ещё чемодан. — Я Вас провожу, но рядом за стол не сяду. Ни к чему супруга вашего выводить на нервы, — предлагает, хотя скорее ему самому перед партийными людьми лишний раз светиться теперь ни к чему. — А Вы надолго к нам? — спрашивает Юлька, цокая каблучками вниз по лестнице, решившая не тратить драгоценное время, чтобы выждать на площадке шестого этажа лифт. — Пока сердце не вылечу, — честно отвечает Игорь, запоздало понимая насколько двусмысленно эта фраза звучит и открывая дверь столовой перед дамой. — Приятного Вам аппетита, передавайте супругу привет, — почтительно кивает головой на прощание, озираясь по сторонам в попытке в разгар ужина свободный столик найти. И, как назло, все заняты. Внимание его привлекает засмотревшийся в окно мужчина с бокалом вина и горкой рассыпанного по столу табака вместо ужина. Тот явно компании не ждал, уж слишком был сосредоточен на открывающемся виде, вместо того, чтобы озираться по сторонам. — Не возражаете? — поинтересовался Игорь, отодвигая стул по другую сторону стола и после короткого кивка в ответ, ставя поднос на столешницу. — Места тут у вас красивые, — попытался начать диалог, проследив за взглядом незнакомца и наткнувшись на знакомый силуэт за окном. Садовник был занят работой, стоял на высокой стремянке и подрезал ветки деревьев так, чтобы те сложились в фигуру правильной формы: квадрат, треугольник или круг. За этим зрелищем Игорь и сам потерялся на пару минут, отвлекаясь от представления только когда зал столовой стремительно начал пустеть. — Вы, кажется, совсем забыли про ужин, — начал он, выставляя на сторону собеседника тарелку с парой ломтиков ветчины, разрезанным надвое яйцом, ржаным хлебом и сливочным маслом. Тот встретил угощение странным нечитаемым взглядом, опаляя наконец кончик давно скрученной папироски. — Спасибо, на самом деле я хотел просто выпить бокал вина, немного сменив вид. Тот, что в окне апартаментов, давно наскучил и надоел, — Игорь понимает, что всё напротив уж больно «не просто», как-то внутренне чувствует, по чужой мимике, интонациям, взгляду. — На самом деле, я увидел Вас с сигаретой и очень захотел попросить. Бросил давно, а на свежем воздухе тянет так, что стало невмоготу. Я после не буду тревожить, — улыбается он, наблюдая за тем, как мужчина достаёт из-под стола вторую руку, начиная разминать и крошить табак. От пальцев там была только пара первых фаланг, так что Игорю пришлось насильно заставить себя увести взгляд в сторону, на вид из окна, чтобы не быть излишне бескультурным. — Держите, — вскоре вновь обратил на себя внимание собеседник, как нарочно протягивая скрученную сигарету израненной рукой. — Не думайте, что я стесняюсь. Я защищал свою родную страну. Игорь аккуратно принимает сигарету из рук, за ухо сует, стараясь не рассыпать табак по пути и с уважением кивает в ответ головой, прежде чем, как пообещал изначально, из-за стола встать: — Мне бы и в голову не пришло. Большое спасибо! Тропинка вдоль сада усеяна первыми опавшими листьями, оповещающими об окончании лета. Да так, что Игорь невольно вновь ощущает себя школьником-сорванцом, хотя эпоха красных пятёрок на полях тетрадей давно в лета канула. Теперь красные развивались на стенах флаги, а сигарета за ухом, как знак авантюризма и бунта, кажется все та же была. — Добрый вечер, — кивает Гром головой, остановившись подле стремянки и, словно бы для устойчивости, прутья ее ладонями обхватив. — Я, представляете, разбирал чемоданы и абсолютно случайно нашел уцелевшую сигарету. Хотел выкинуть, чтоб не сорваться, но неожиданно вспомнил про Вас. Садовник обернувшись, удивленно вскинул брови, стараясь усесться на верхней площадке стремянки, чтобы до поданной ему сигареты суметь дотянуться и не упасть: — Друг мой, я сам курить не стану, но на случай, если вы вновь передумаете, сберегу. Неужто уже соскучились? — улыбается, спрятав папироску в широкую свою ладонь. Так улыбается, что на щеках невольно выступает краска. — Подождите немного, я закончу с кроной и покажу как сегодня розы мои расцвели. Постойте лучше здесь, курить не уходите, — просит садовник, вновь поднимаясь на ноги и грозно щелкая специальными ножницами, так что непременно начинается листопад, вызывая странное чувство восторга, будто Игорь ни начала осени никогда не видел, ни распустившихся роз. — Я стремянку Вам придержу, — Игорь соглашается и действительно прутья в руках сжимает сильнее, будто должен поднять и на весу всю эту конструкцию удержать, а листья сыплются, липнут к щекам и за шиворот падают, щекочут живот. После улыбается и радуется, подавая садовнику руку и помогая на ровную землю ступить, только ощущение странное и липучее отогнать от себя не может никак, все по сторонам озирается в попытке понять, чей взгляд ощущает спиной. Неужели Юлин супруг что-то заподозрил? Неужели место это так скоро придется ему покидать? Он мысли эти гнать прочь старается, слушая рассказы нового знакомого о богатстве местной флоры и ее целебности, но раз за разом дергается все сильнее, слыша хруст прутика под тяжелым ботинком или птицы неожиданный вскрик. И с каждым шагом, с каждой минутой, цветущий сад все больше и больше походить начинает на дремучую чащу леса, в центре которой широким полотном растекаются огненно-красные цветы. — Срезать для Вас охапку, мой друг и товарищ? — спрашивает спутник ласково почти, сияя улыбкой на все лицо в тусклом фонарном свете, но слово последнее как разбитый хрусталь звенит. Игорь вдруг понимает, что этого человека уже где-то видел. Сглатывает и кивнув зачем-то в ответ головой, еще раз по сторонам оборачивается в поисках слежки. Главное было теперь лишнего не сказать и не попасть впросак. И в самом деле, откуда бы обычный садовник при первой встрече знать мог, что он приехал сюда один? — Скажите, а чем Вы занимались до этой работы? Откуда этот шрам? Вам случалось ходить в бой? — спрашивает, стараясь унять участившееся сердцебиение, сконцентрироваться на том, чтобы считать ходы ножниц по стеблям кровавых цветов. — Я всю жизнь здесь, друг мой, коли надо, то повторю. Давайте о Вас лучше, о Петербурге? — мужчина протягивает охапку цветов, задавая свои вопросы. Игорь слышит, как где-то в десятке метров чиркает зажигалка и вместо того, чтобы принять подарок, ненароком рассыпает их по тропинке, стремительной пятясь назад. — Извините, мне уже пора. Я, пожалуй, пойду, — тараторит, надеясь что еще не поздно сделать рывок и вырваться прежде, чем по плоти сомкнется капкан.

***

Мысли роятся в голове навозными мухами, назойливыми и надоедливыми, которых сколько рукой не маши — не прогнать. Игорь вдруг понимает отчетливо, что человека этого той ночью видел он не впервые. Садовник точно встречался ему прежде на фотографиях, вырезанных из новых газет в ходе самовольного расследования отцовской гибели. Мужчина расстегивает наконец чемодан и, не церемонясь, вываливает на пол все содержимое, чтобы продравшись через гору гражданской одежды найти завернутую в вафельное полотенце имперскую форму и выудить из внутреннего кармана кителя записную книжку. В ней толком и страниц уже не осталось, только сложенные в четыре-восемь раз газетные страницы лежат. — Где-то здесь, — убеждает себя Игорь. — Где-то здесь это фото точно было! И вроде столько рассматривал, изучил каждый квадратный сантиметр, знал даты и имена по памяти и даже понимал, какая именно газетная вырезка ему теперь была нужна, но только пытался вспомнить и лица на фотографии той расплывались причудливыми гримасами, искажались сознанием, будто все нутро противостояло тому, чтобы в этом доводе укорениться. Игорь упорно просьбы его отвергал, рассыпая на подоконнике разом все страницы потрепанного блокнота, фотографии и обрывки статей, перебирая руками эту кашу и силясь взглядом «ту самую» выцепить. И ничего. Все на месте, а эта будто провалилась сквозь землю. — Я тебя уже видел. Точно видел, — сам себе повторяет в страхе, что это звонкое осознание напрочь вылетит из головы, стоит только мысли в сторону вильнуть. Комнату вдруг громким свистом оглушает сирена, Игорь с секунду думает о том, сможет ли по газовой трубе вниз сбежать и спуститься, только потом, подняв голову и увидев в стекле свои округлившиеся в приступе страха глаза понимает — это вскипел его чайник. Вокруг полнейший бардак, будто прямо здесь прошло вражеское войско, бунт, протест, революция — разом все. Игорь ставит кружку с кипятком на подоконник и преисполнившись чувства вины, поднимает с пола мятую форму. Раньше бы отхватил за такое к ней отношение, а теперь с чувством скорби понимает, что слишком опасно стало ее хранить. Надо срочно избавиться, а руки не отпускают родимую и сердце от одной мысли болит. Отражение в зеркале встречает его печальным взглядом и сутулой осанкой, Игорь громко сглатывает сам ругая себя, что нельзя так. Нельзя. Разве так выглядят белогвардейские офицеры? Он теперь так мало походит на ту фотографию, которую матушка таскала в кошельке с собой всюду, будто вовсе другой человек стал. За тяжелым вздохом следует оглашенное вслух обещание: — Попрощаюсь. Уберу в чемодан и утром вынесу, — утром, посреди ночи было бы странно с территории пансионата сбегать с чемоданом. Игорь надевает брюки, следом парадный мундир, нежно рукой выглаживает, стряхивая скопившуюся в плотной ткани пыль и, наконец, из нагрудного кармана вынимает орден, чтобы им плешь от штыка перекрыть. И вот отражение в зеркале смотрит на него уже с совершенно другим выражением. Выражением скорби и гордости, которые прежде, юнцом, как с маминой фотографии, он не смог бы в одно предложение соединить. А теперь понимает, во всей полноте чувствует, считая в мыслях до десяти в безмолвной ночной тишине, прежде, чем руки подняв к груди, орден решить отцепить и тут же им уколоться вздрогнув разом и телом, и всем нутром от громкого стука в дверь. — Вот и все, — Игорь невольно думает, пальцами переносицу трет и даже в окно выглядывает, под гнетом непрерывного стука в дверь. А за окном два черных автомобиля и пара мужчин с сигаретами, в пиджаках. — Вот и все. Дверь со скрипом отворяется, обличая полночного гостя. Темные брови, словно две мохнатых гусеницы, вверх вдруг ползут и там замирают как восковые. Гость молчит секунду, может даже чуть больше, прежде чем без приглашения сделать внутрь апартаментов шаг. — Олег, — тот неожиданно представляется и даже протягивает руку, чтобы пожать. — Вид занятный у Вас, партии бы не понравился, — чеканит ухмыляясь слова. — Игорь Гром. Могу Вам чем-то помочь? — интересуется причиной визита, сделав вид, что не заметил ключевые слова, что сердце не колотится предынфарктное и пот не стекает со лба. — Да, — Волков кивает головой и, выдержав паузу, продолжает, — Игорь, научите меня танцевать. Просьба эта в голове Игоря не поддавалась абсолютно никакому рациональному объяснению как минимум потому, что в пансионате проходили уроки танцев, которые вели педагоги со стажем и если к кому-то обращаться и следовало с такой просьбой, то к ним. Пожалуй, находись он сейчас в ином положении, так бы и ответил, но его вязал по рукам и ногам отливающий золотом аксельбант. — Проходите, — не предлагает, скорее соглашается с тем, что гость оставляет вдоль его номера слегка мокрые от ботинок следы. Игорь замечает, что при ходьбе тот слегка хромает, чего при первой встрече за ужином уличить он никак не мог. О причине хромоты этой он сразу догадывается, но догадку свою вслух проверять не спешит, вместо того намекая неожиданному гостю на не самое подходящее время для такого рода занятий: — Уже ночь на дворе, музыку включать нельзя, да и топать не следует, внизу тоже соседи живут. — О тех, что снизу, не беспокойтесь, они все здесь, товарищ Ротмистр? — информирует гость, взглядом сосчитав звезды и полосы на погонах. Он тут же весь подбирается, становится серьёзным и, кажется, часть борзоты в тяжелом взгляде сменяется уважением, впрочем на уступки мужчина все равно не идет, выжидающе останавливаясь в центре комнаты. — Вы ведь можете напевать? Игорь, усмехнувшись, соглашается: — Могу, — в самом деле ситуация эта могла кончиться совершенно другого рода шантажом. Незваный гость мог требовать деньги, драгоценности, хорошие отцовские часы, которые Игорь носил не снимая. На фоне всего этого урок танцев казался сущей мелочью, уступкой, на которую без лишних размышлений можно пойти. — Что бы вы научиться танцевать хотели? — Тоже, что и вы после обеда плясали сегодня, — лицо собеседника, впрочем, не выражает никакой любознательности и интереса, напротив, поджатые губы и общий собранный вид говорит о том, что здесь он не из собственного желания, а по крайней необходимости. С таким настроем можно разве что картошку копать, но никак не учиться танцам. — Хорошо, — Гром кивает головой, хотя ничего хорошего разглядеть не успел, полшага вперед делает и одну руку заводит Олегу за спину, чувствуя исходящий от гостя терпкий запах кирзовых сапог и табака. Ладонь вверх вытягивает, в ожидании пока гость подаст свою в ответ. Сухая. Холодная. Куда более тяжелая, чем у местных дам, несмотря на отсутствие пальцев. Игорь делает на пробу шаг назад, но его партнер стоит как вкопанный, до тех пор, пока Гром не догадывается рукой надавить на спину. Тишина повисает в воздухе гнетом, изучающий взгляд темных глаз кажется липким, как деготь и Игорь уверен почти наверняка, что сегодня его на себе уже ощущал. — Шаг вперед, потом два назад, — инструктирует, получая почти механический кивок в ответ. Игорь невольно вздыхает, понимая, что без толики расслабленности и баловства учиться куда сложнее и наверное именно в этот момент наконец выбирает, какую песню ему стоит для ритма напеть, на полном серьезе прочищая горло, прежде чем начать вполголоса исполнять этот шлягер, делая по шагу на слово: — По улицам ходила Большая крокодила. Она, она голодная была. Во рту она держала Кусочек одеяла. Она, она согреться не могла… Сдержать улыбку при виде заплывшего краской гостя, у которого мало что в такт попадать никак не получается, так еще и преподаватель какую-то чушь поёт, было просто невозможно. Игорь пальцами по запястью чужому отстукивал ритм, чтобы не сбиваться, даже если прервется на смешок. Рука чужая, в отличие от крокодилы, становилась с каждой секундой теплей и теплей. — Во рту она держала Кусочек одеяла. И думала она, что это ветчина. Увидела торговку — И хвать у ней морковку. Она, она голодная была. И где-то посреди второго куплета партнер его по танцам раскаляется окончательно, становясь и на вид и наощупь как сунутая в печь кочерга. Руку резко выдергивает, назад невпопад шагает и оступается, сохраняя равновесие только благодаря попавшему под руку подоконнику. Кружку сбивает, роняя на пол. Смотрит с обидой, даже не так, с разочарованием, явно как-то неверно поняв мотивацию. Будто лучше бы было, если б Игорь решил что-нибудь романтичное запевать? Хотя, кому-то может и лучше. — Не смешно, товарищ Ротмистр, — говорит, вытирая промокшую ладошку о брюки, но вместо того, чтобы сдаться, предлагает: — Невозможно сосредоточиться, давайте лучше на счет? Игорь как болванчик кивает головой, думая что и вправду обидеть мог, хоть не со зла. Шагает навстречу, чтобы снова руку подать, но ступни мокнут в образовавшейся на полу лужице, и мельком глянув на разбросанные на подоконнике бумаги, Гром понимает — они тоже попали под этот потоп. Хватает первую наугад, и сразу ту самую фотографию, которую часом ранее в приступе паники старался отыскать. На ней пятном расплылись чернила, точь-в-точь на месте одного из лиц, а из всех остальных никто и близко не похож на местного садовника. — Вот же черт, — непроизвольно ругается. — Он был тут. Прямо здесь был! — неверяще восклицает, под липким тяжелым взглядом. Фотографии и газетные вырезки, разбросанные на подоконнике, похожи на какую-то сцену из детективных книжек, которые сам Олег, конечно, никогда не читал, но представлял в общих чертах однозначно такой вот горсткой улик, желательно расклеенных на стене с прорисованными для лучшего понимания мелом стрелками. Впрочем, в таком хаосе вычленить ничего кроме величественного слова «Револючия», пестрящего с каждого третьего бумажного клочка, он не может. Да и не особенно хочет наверное, куда больше озадаченный внутренним своим ощущением — должен был хохотать и по полу валяться от песенки анекдотичной или, на крайний случай, пальцем покрутить у виска, но вместо всех этих здоровых человеческих реакций, у него волосы на руках дыбом от тембра встали. И теперь стояли, и мурашки пробегали раз за разом, пробегая по коже прохладной волной. Стоило с самого начала понять, что идея эта ничем хорошим априори не может кончиться — хотел кулаки почесать, а вместо этого запутался только сильнее. И точно такой вот, запутавшийся, ревностно на замызганные пролитой водой фотографии смотрит, которые в секунду внимание все переключить сумели на себя, и спрашивает с упреком: — Танцевать то дальше будем? — и тут же, многозначительно костяшкой по погону стучит. В серо-голубые глаза заглядывает, самовольно выбивая из рук фотографию и всовывая вместо нее свою же ладонь, пока старый снимок пикирует длинной дугой на пол, приземляясь в другом конце коридора. — Может завтра продолжим? — предлагает хозяин квартиры, явно излишне раздосадованный испорченным кадром, будто несмотря на все напоминания забыл о шаткости собственного положения. Ну в самом деле, не может же быть какая-то фотография важнее свободы? — Сегодня. Будем считать, что завтра я даю премьерный концерт, — Волков даже сам ухмыляется этой глупости, будто бы его деревянного кому-то в голову может прийти выпустить на сцену. — Тогда я буду считать, ты веди, — невольный педагог соглашается и тут же с досадой шипит от того, что гость ботинком своим наступает ему на носок.