Доживём до завтра

      Эта улочка едва ли известна туристам — узкая, извилистая, мощеная старой брусчаткой, укрытая от посторонних глаз обновленными фасадами «господствующих» домов, она уходит куда-то в самое сердце старого центра. Дома, постройки прошлого и позапрошлого века, жмутся друг к другу неотёсаным камнем и более современным кирпичом, спорят за территорию то крыльцом, то затейливо кованым забором; соседствуют мансардами и маленькими балкончиками, выделяются яркой черепицей и разной высотой. Ранняя осень вызолотила высокие лиственницы, дающие уютную тень, но не тронула плющ, густо увивающий каждый свободный участок, где его не сдернула рука человека.       Здесь все друг друга знают и непременно здороваются, на углу, сразу за аркой, отделяющий этот крохотный мирок от шумного города, прилепилась терраса с несколькими столиками, манящая запахом свежих круассанов и кофе с корицей. Она тоже утопает в зелени — огромные вазоны пестрят хризантемами и астрами, с потолка на цепочках свисают пузатые горшки с вьющейся петуньей.       Девушка с огненно рыжими волосами, в большой шляпе и солнцезащитных очках, уверенно цокает каблуками туфель по древнему камню, еще помнящему цокот копыт коня Робеспьера.       — Добрый вечер, мадмуазель!       — Здравствуйте, месье!       Местные жители уверены, что она внучка той самой рыжей девчонки, что обитала здесь после войны, вон в том доме, втором по правой стороне, в крохотной квартирке под самой крышей. Наталья Романнофф, купившая здесь жилье в 1958 году предпочитает их не разубеждать, а её прованский акцент не вызывает ни малейших сомнений в том, что она коренная француженка.       — Ты ждал меня, да? Мой хороший, — шпионка улыбается, склоняясь к черному коту, и коротко касается блестящей гладкой шерсти кончиками пальцев. Лихо выгибает спину, небрежно трётся о ноги один раз, и с достоинством уходит вглубь квартиры, задрав длинный тонкий хвост. Независимый и самодостаточный, как и она сама.       Проводив кота взглядом, Наташа пройдет на кухню, что бы выложить из полотняной сумки набор продуктов. Ничего особенного — полдюжины яиц, немного муки, сироп, сахар, баночка кошачьих консервов, фрукты. В раздумье поправит пышный букет хризантем в большой вазе на столе, окинет взглядом уютную комнатку. За более чем полвека тут почти ничего не изменилось — всё те же деревянные, расписанные цветочным узором, полки и шкафчики. Маленький стол на максимум двоих, пара табуреток с мягкими вязаными чехлами. Из благ цивилизации только электрическая плита с духовкой. Старый чайник начищен до блеска и в нем отражается закатное солнце…       Она поднимется в свою собственную Пещеру Чудес — на чердак с мансардным окном, через которое можно выбраться на крышу и любоваться огнями ночного города. Но это будет потом. Сейчас же большая глиняная чашка с ароматным травяным чаем умостится на тумбочке, зажжется бра с фантазийным бумажным абажуром, а с многочисленных коробок и комода будут сорваны тканевые чехлы.       Кот придет чуть позже, как бы невзначай коснется кончиком хвоста колен, прошествует к окну и устроится на подоконнике, застыв изящной статуэткой, чей профиль обрисует закат.       Чуткие пальцы ловко перебирают сокровище за сокровищем, выбирая с чего начать. Конечно же с писем… Пухлые пачки пожелтевших конвертов перевязаны веревочками, аккуратно рассортированы по адресантам.       Фронтовые письма от Ивана короткие, написанные корявым крупным почерком, сложены уголками. В них неловкие ласковые обращения, робкие надежды на новые встречи, даже рисунки — тут берёзка, там домик. Он надеялся, что у них родится дочь. Не дожил всего пару месяцев, погиб. И так и не узнал, как Наташа, едва успев оплакать его, оплакивала уже мертворождённую дочь…       Вздох. Пальцы слегка подрагивают, поглаживая потрепанные уголки, заново складывая четко по линиям сгибов, снова перевязывая крест накрест и укладывая в картонную коробку. Память жива, не смотря ни на что будет жить и дальше, пока письма не рассыпятся в прах, но и тогда в далёком уголке сердца шпионки останется немного места для первой любви.       Глянцевые открытки с морскими пейзажами Италии, Греции, Крита. Это послания далёкой подруги, прожившей долгую насыщенную жизнь. Романофф иногда заходит на небольшое ухоженное кладбище в предместьях Рима, что бы навестить и оставить неизменные розы.       Розы. Засушенные бутоны с короткими веточками стеблей, усеянных острыми шипами. Он хранил их все, а потом она сама забрала их — на память. Смеялся, подшучивая над этой её традицией — записки и розы на подушке. Но бережно хранил каждый клочок бумаги и каждый цветок. А теперь хранит Наташа, что бы Он мог вспомнить потом, когда они снова встретятся…       Как-то незаметно становится слишком темно и света бра уже не хватает. Наташа поднимает взгляд, с удивлением обнаруживая поздний вечер и серп месяца в мансардном окне. В руках по-прежнему шкатулка с потемневшими лепестками, еще хранящая тонкий аромат роз.       — Ты был прав, Джеймс. У нас всегда будет Луна… — тихо бормочет Романофф, невольно поглаживая подушечками пальцев краешек деревянной крышки. Лихо дергает ухом, полуоборачивается, осеняя светом зеленых глаз. — Не смотри на меня так. Он жив. Я точно знаю.       Ворча себе под нос, под укоризненным взглядом кота, шпионка убирает свои реликвии по местам, а после вылезает из окна на, еще хранящую тепло солнца, крышу. Садится, привалившись спиной к стене, покручивая в руках чашку остывшего чая. Звёзды на небе, звезды огней внизу. Молодой месяц царит на чистом, по-осеннему пронзительно-чёрном, небе.       — Как считаешь — Он думает обо мне так же, как я сейчас о нём?.. — рассеянно спрашивает шпионка у кота, привалившегося тёплым боком к бедру.       — Мур-вау, — невозмутимо отвечает Лихо, подставляя лобастую голову с горбатым профилем под тонкие чуткие пальцы.