Весна

      Проснувшись посреди ночи, чтобы расправить сбившееся одеяло, Кисаме упирается взглядом в пустое место рядом. И чувство умиротворения, какое бывает, когда обнаруживаешь, что до звонка будильника еще много часов, сменяется не то тревогой, не то усталостью.       Кисаме встает и, накинув халат на голое тело, отправляется на разведку. Искать долго не нужно — горький табачный запах стелется путеводной нитью через коридор и кухню к чуть приоткрытой балконной двери. За ней, на балконе, жизнь в неподвижной фигуре выдает только огонек зажатой между пальцев сигареты, что иногда описывает маршрут от подлокотника кресла до рта и обратно.       — Не хотелось бы отвлекать тебя от раздумий, — начинает Кисаме, открыв дверь и привалившись плечом к ее проему, — но не могу не поинтересоваться, когда ты собираешься спать.       — Не хочу.       Голос бесцветный, и от одного его звука клокочущее чувство в груди становится отчетливее.       — Меня немного, самую малость, беспокоит твоя бессонница.       — Пройдет.       — Боюсь, если ты продолжишь ложиться ближе к полудню, а по ночам заливаться кофеином, — Кисаме мажет взглядом по пустой чашке, — то вероятность этого стремится к нулю.       Итачи ничего не отвечает и это, пожалуй, самая изматывающая из его привычек. Сглотнув просящийся наружу сарказм, Кисаме медленно, через нос, выдыхает и напоминает себе, что у всего есть причина, что нужно быть терпеливее, что он знал, на что шел, когда предлагал съехаться человеку с явной симптоматикой депрессии.       — Итачи, — зовет он уже мягче и, вытащив сигарету из чужой пачки, садится на соседнее кресло. Вместо ответа в него упирается стеклянный взгляд. — Что-то случилось?       Тот ненадолго задумывается и в образовавшуюся паузу закуривает от бычка новую сигарету, что и без контекста само по себе дурной знак. Впрочем, тот факт, что он хотя бы задумался, прежде чем настоятельно просить оставить его в покое, вселяет некоторую надежду на конструктивный диалог.       — Нет, — говорит он наконец и снова смотрит на лиловое городское небо.       — Тогда, рискну предположить, что если у твоего состояния нет внешних причин, стоит поискать среди внутренних.       В этот раз вместо ответа Итачи коротко презрительно выдыхает дым сквозь сжатые зубы.       — Мы могли бы поискать тебе хорошего специалиста.       — Мне не нужны таблетки.       — Допустим. Мы могли бы попробовать психотерапию и, уж если она не поможет, попробовать обратиться к психиатру.       — Нет.       Внутри пробегает неприятный холодок.       — Почему нет? Буду ли я прав, если предположу, что ты находишь унизительным обсуждать свои проблемы с терапевтом?       По тому, как сдвигаются чужие брови к переносице, образуя морщинку, Кисаме понимает, что угадал. Радости это не приносит, удовлетворения от чувства собственной правоты тоже — Кисаме и не сомневался в том, какой результат получит. Он глубоко затягивается, выдыхает через нос и не сдерживает ухмылки.       — Для гомосексуала ты слишком подвержен стереотипам о мужицкой мужественности.       — Мне не нужен психолог, — Итачи, проигнорировав выпад, отвечает на прошлое предложение. — Сам справлюсь.       Самым красноречивым взглядом Кисаме осматривает его с ног до головы — грязные волосы кое-как собраны в хвост, растянутая футболка, переполненная пепельница, кружка в бесконечных кофейных разводах и телефон экраном вниз, на котором вне всяких сомнений с десяток пропущенных.       Кисаме улыбается шире, прежде чем затушить сигарету о край пепельницы, лишь чудом не раскидав ее содержимое по столику.       — Я заметил, — говорит он, прежде чем уйти.