Там, где я тебя нашёл

      Фрэнк Айеро не волновался перед инициацией. Скорее, стеснялся и стыдился, потому что предстояло выходить к семье и, что ещё хуже, к Джамии Нестор, его близкой подруге, обнажённым. В волка не обращаются в одежде. Это в кино рубашка и штаны красиво рвутся, а то и вовсе исчезают и снова появляются на хозяине, когда он возвращается к человеческому облику. На деле же ты рискуешь застрять в неудобных для животного шмотках.       Джамия уже прошла обряд в июле и превратилась в красивейшую чёрную волчицу, а сейчас, со своим аккуратным каре и в элегантном чёрном платье, сидела на подлокотнике кресла его матери.       Конечно, сейчас не прошлые века, и Фрэнк будет стоять за специальной ширмой, не показывая родственникам область гениталий. Ему вообще не хотелось церемоний, но так положено, когда тебе исполняется шестнадцать — по старой традиции. С обрядом инициации или без него, ты превратишься в волка ровно в час своего рождения. И Фрэнк в мечтах был революционером, который принял закон, что подростки обращаются в своих комнатах за закрытой дверью. Но, если честно, толпа — это ещё и вопрос безопасности, медицинской помощи, если новообращённый в испуге долбанётся головой о зеркало. Но Фрэнк не считал себя таким уж испуганным всей этой процедурой, которую уже прошло большинство его одноклассников, причем без каких-либо происшествий.       Фрэнк Айеро родился тридцать первого октября, в Хэллоуин, чем его мать, Линда, очень гордилась. Обычно в семьях волков было побольше детей, но в семье Айеро был лишь один единственный сын. Это заставляло некоторых многодетных соседей бросать косые взгляды на этот дом, но уж слишком уважаемой и древней была эта семья.       Положа руку на сердце, стоило признать, что этот сын к тому же был совсем не таким, как себе представляют люди отпрыска благородного аристократического рода. Или таким, каким бы хотела видеть его мать.       В нём не было тяги к чинности, ощущения своего рода, желания дорогих вещей и развлечений. Школьная форма частной академии, находящейся в их районе, с преподавателями, которые могли осуществить контроль случайно или специально превращающихся в волков старшеклассников, была вечно мятой, хотя с утра он надевал выглаженную, рубашка сама по себе вылезала из штанов, а ботинки находили грязь в самом чистом квартале США. Он забирался с ногами на стул на семейных ужинах и, роняя ложку в суп, читал книгу, послушно играл классику в музыкальном классе, а мечтал делать рок.       — Фрэнк, веди себя прилично, — наиболее часто повторяемая фраза в доме Айеро.       Но объект усиленного воспитания не видел ничего плохого в том, чтобы в своём доме хотя бы сидеть так, как ему удобно. Однако маму слушал.       Однажды Фрэнк нашёл пять брошенных щенков и притащил домой в подвал. Он укутывал их в одеяло, кормил, уговаривал ночью спать, а не скулить, притащил обогреватель. Но мама обнаружила спрятанных найдёнышей и больше Фрэнк их не видел, а ведь уже заказал по каталогу (на накопленные карманные деньги) цветные ошейники для каждого из них. Теперь они лежали глубоко в шкафу, и Фрэнк мечтал, что, когда вырастет, то обязательно заведёт себе щенка, а ошейники спрятал на будущее.       Собак он вообще обожал, но мама никогда не позволила бы завести даже маленького йорка. Разве волки заводят собак?       И вот теперь Фрэнк в бархатном халате, в котором чувствовал себя древним стариком, спускался в гостиную. Сейчас он начинал чувствовать мандраж, хотя знал, что это просто правило такое, он в любом случае станет волком, к этому готовили ребят-волчат с рождения. Может быть, он сможет убегать и общаться с собаками на их языке?       Мама, красивая, стройная и гордая, как королева, сидела в большом кресле, прямо держа голову. Рядом, будучи лишь консортом при Линде, сидел его папа. Он был мягче матери и однажды втайне от неё подарил сыну гитару. Бабушки и дедушки, дяди и тёти сидели на диванах просторной гостиной. Джамия, как уже было упомянуто, устроилась поближе к Линде, копировала её образ, но ещё не получила маминой надменности. И хорошо бы она этого не переняла. Фрэнку нравилось общаться с Джамией, но чем взрослее она становилась, тем больше видела свой идеал в Линде.       Фрэнк кивнул всем присутсвующим, что-то промычал и направился за ширму, специально заказанную, с инициалами Ф.А. Он бросил взгляд на часы. Родился, по рассказам матери, утром в лесу . Линда, в отличие от своих подруг, чтила древние традиции, знала все приметы, обряды и важные праздники, биологию и психологию оборотней. Считала, что шебутной сын придёт в норму, когда наконец обратится. И рожать волчице было надобно в лесу, что она и сделала. Её сын всегда краснел, когда слушал эту историю, потому что совсем не хотелось представлять как его мать в образе беременной волчицы убежала в чащу, обратилась в женщину и там (судя по всему, в октябрьском утреннем холоде), родила сына, которому повезло не подхватить воспаление с нуля дней своей жизни.       Мальчик обратил внимание на бутылку шампанского в ведёрке на столе, конфеты и идеальный торт мамимого авторства — образцовой оборотневой домохозяйки. Он был покрыт глазурью так ровно, что даже хотелось испортить. Чем маленький Фрэнки, кстати, нередко и занимался. Но всё равно торт доходил до гостей всегда идеальным. У мамы был намётан глаз вовремя замечать любой непорядок.       Какая же неловкая вся эта инициация… Почти-оборотень покраснел.       Фрэнк развязал пояс халата и скинул одеяния. На всякий случай интересное место прикрыл ладошками — ему казалось, что его тень всё равно видят. Он снова уставился на часы — точно настроенные, иначе в этом деле никак, все следят. Секундная стрелка, казалось, двигалась ненормально медленно. Фрэнк считал про себя оставшиеся мгновения.       Но то ли настройщик схалтурил, то ли время знает точнее, когда малыш Фрэнки появился на свет, но он не досчитался десяти секунд. Почувствовал, как внутри что-то закрутило, подступила тошнота, перед глазами всё закружилось. Он опустился на четвереньки, почувствовал, как что-то происходит с пальцами, они укорачивались, больно покалывая, руки обрастали шерстью, и Фрэнк прямо ощущал, как шерсть выходит из пор, хотелось чесаться. Он зажмурился, чтобы комната вокруг не ходила ходуном, замер. Чувствовал метаморфозу каждого органа и не понимал, почему вот этого не рассказывают подробнее, как ощущается, как неприятно, как плохо. А потом вдруг в теле наступила тишина и спокойствие. Он чётче услышал ход стрелки часов, будто бы они стояли совсем рядом, все органы вроде бы были на месте и даже какой-то лишний в области копчика.       Фрэнк открыл глаза. Он боялся смотреть на свои руки… лапы, или что там у него теперь. Ему казалось, что он видит шире, чем видел раньше, будто бы перед ним экран кинотеатра вместо телевизора. За окном вспорхнула птица, и взгляд тут же переместился туда.       — Фрэнк, — раздался голос мамы. — Сынок, покажись же нам.       — Ох, Линда, это так волнительно, — сказала Джамия. — Я помню свой первый раз, мне казалось, что я стала некрасивой, но когда подошла к зеркалу…       Фрэнк посмотрел вниз — лапа, похожа на собачью, худенькая какая-то… но он же молодой волк? Он сделал шаг. Покачнулся. А когда надо шагать задней? Фрэнк потоптался на месте, привыкая к собственным конечностям. Инстинкты были в его крови, в его генетике, поэтому организм принял новую сущность. Шаг, ещё, и Фрэнк приноровился. Он высунул нос из-за ширмы. Ладно, переживи эти минуты, фотографию и убеги назад. И Фрэнк показался полностью.       Сначала он не понял. Джамия прижала ладони ко рту, мама вскочила с кресла. Родственники стали переглядываться и перешёптываться. Папа смотрел скептически, а потом выдал:       — Может, это такая порода?       И Фрэнк запаниковал. Он тут же бросился к специально приготовленное для церемонии напольному зеркалу и заглянул туда. В отражении на него смотрела небольшая рыжая вислоухая собака. В голове тут же пронеслись прекрасные образы мамы — холеной волчицы, отца — могучего волка. Да даже красотки Джамии или её брата — статного волка со светлой шерстью.       А он… собака? Да ещё и дворняжка?       Фрэнку захотелось плакать. Он не знал, куда деваться от молчаливой в шоке семьи. И он бросился к выходу. Дверь оказалась не заперта, поэтому он легко распахнул её лапами и побежал прочь. Прямо через чужую лужайку, неожиданным для себя прыжком перенёсся через забор, в сторону ворот. Он пролез под ними — конечно, охранник его не остановил, потому что решил, что это забредший бродячий пёс. Потом промчался по городскому парку, в котором ему не разрешали гулять, как и вообще заглядывать на ту сторону города. Фрэнк пробежал по дорожке и бросился в голые октябрьские, почти уже ноябрьские кусты. Они царапали его, но что сейчас стоят его царапины, когда такое произошло! В итоге, вконец расстроившись, он просто повалился под ёлкой и заплакал, закрыв лапами глаза.       Мальчик, который подошёл к нему, выглядел симпатичным и добрым. Но Фрэнк, не ожидавший, что здесь кто-то есть, поначалу испугался. И получил дополнительных царапин от ёлки, которую так резко побеспокоил, вскочив на лапы. А ещё он заметил обрыв и подумал: если бы не затормозил, его позор мог бы и закончиться. Оборотни — не бессмертные, не неуязвимые и не прыгают без вреда для здоровья со скал вопреки массовой культуре.       А потом мальчик предложил рыбный бургер. Бургеры Фрэнк любил, особенно рыбные, и лопал втихаря от мамы, заказывая по номеру, который видел по телевидению. Он самостоятельно ходил к воротам, чтобы забирать заказ, а потом сидел в сторожке охранника, поедая. Тот его ни разу не выдал. Охранник был молодым мужчиной, хотя из-за его небритости, лохматости и фуражки, закрывающей глаза, многие считали, что ему за пятьдесят.       Поэтому и сейчас Фрэнк повёлся на аппетитный запах и откусил кусочек. Хотелось заесть стресс. С первого раза он чавкал, как свинья, не умея пользоваться собачьей челюстью, но это было так вкусно, что он проглотил угощение чуть ли не целиком — увлёкся и некогда было думать, что там может произойти с пищеварением. И с остальной частью бургера от тоже справился быстро. Заесть бы картошечкой, но мальчик не предложил — её и не было. Фрэнк хорошо чуял запах из его сумки — она пахла красками, никак не едой.       Вдруг пришло осознание, что он обнажён. Да ещё и стоит таким перед чужим человеком. И не просто человеком, а мальчиком с красивой милой улыбкой. Фрэнк повертелся и уселся, максимально сдвигая лапы.       А мальчик сделал такое… такое… приятное! Он потрепал его по макушке. Уж ли это собачьи инстинкты или реакция на прикосновение того, кто… понравился? Фрэнк сжался, но потом покрылся мурашками и выпрямился. Захотел добавки и уткнулся в эту тёплую ладошку ещё раз.       Мальчик был художником и хотел его нарисовать. Ну, не совсем его — пса, однако Фрэнк даже смутился, будто бы это некое свидание. И, между прочим, это был хороший вариант в его мечтах. А ещё художник так внимательно смотрел в его глаза, что Фрэнк засмотрелся в ответ. В травяные, летние, большие, добрые… и загрустил, когда тот спрятал их.       Фрэнк честно отсидел работу натурщика, разглядывая своего художника. Тот всегда улыбался, поворачиваясь к Фрэнку, и так ему к лицу было его пальто — чёрное в белую тонкую клетку, и красный шарф… Ветер романтично трепал спутавшиеся волосы.       И когда художник попрощался с ним, Фрэнк снова загрустил, потому мальчик видел в нём собаку… а собака… это вообще не то, что сейчас должно было быть. А кроме дома, возвращаться некуда. И Фрэнк медленно побрёл обратно.       Для Фрэнка оставили дверь открытой, он поддел её носом и зашёл в гостиную. Все родственники разошлись. Наверное, мама всё-такие вручила каждому гостю с собой кусок торта. Как правильная гостеприимная домохозяйка, несмотря ни на что.       Фрэнк поднялся по лестнице. Дверь его комнаты была плотно закрыта, поэтому он решил, что пора бы обратиться в человека и… да как это сделать, блин? Фрэнк приседал, прижимался к полу, сжимал зубы, усиленно думал, что он «человек, человек, человек», но ничего не происходило.       — Сосредоточься на одной точке, — раздался мамин голос. Спокойный, как и в любой ситуации. — Не паникуй, успокойся, дыши. Смотри в точку и мысленно превращайся. Это будет быстрее со временем.       У Фрэнка ничего не получалось. Он смотрел на чёртову точку на ковровой дорожке, но она всё ещё оставалась просто точкой. Он снова начал плакать.       — Сын, закрой глаза.       Фрэнк послушался. Теперь точка осталась за пределами видимости, но он в темноте закрытых глаз среди пятен и белого шума выбрал себе новую — будто далёкую звезду. Вдохнул и замер. Тело росло, внутренние органы опять неприятно менялись, но вот, наконец, он лежит на полу, потираясь щекой о колкий ворс.       Он быстро поднялся, толкнул дверь и влетел в комнату. Без всякого душа откинул одеяло и бросился в кровать, накрываясь с головой.       — Фрэнк, — он почувствовал, как мама присела рядом и положила на него руку. — Я выясню, что можно сделать. Это явно что-то гормональное, подростковое. Мне надо посмотреть получше семейное древо и почитать оборотневые медицинские книги. Мы это исправим. Всё нормально. Я разрешаю пока не ходить в школу. Скажу, что ты простудился. Джамия принесёт тебе задания.       Фрэнку снился мальчик-художник, его прикосновения и улыбка. Поэтому утром он сбежал.       При виде знакомого лица Фрэнк почувствовал, что лишний орган в виде хвоста начинает работать, как только он почувствует радость и приятность в организме. Или когда мальчик на него посмотрит. Даже как-то неловко, знаете ли. Фрэнк попытался посмотреть на этот хвост, но ничего не получалось. Силой воли он его усмирил.       Сегодня мальчик позаботился о его комфорте и принёс плед, угощал супом, а у Фрэнка не получалось его есть. Наверное, он бы даже волком не выжил в лесу, не умея пить. Конечно, мама планировала его учить волчьей жизни, но теперь он надеялся, что мама хотя бы не испытывает к нему отвращения. Мама, волчица в фиг знает каком поколении, родила сына-пса.       Джерард назвал его Суп. Фрэнку не понравилось. Подождал бы немного — прочитал бы то, что Фрэнк планировал нарисовать лапой на земле. Джерард смеялся, и от этого становилось как-то тепло, несмотря на погоду. А этот хвост выставлял все его чувства напоказ! Ну что за наказание!       В этот раз Фрэнк за мальчиком проследил. Держался поодаль, прятался за углами домов. Мальчик с кем-то поздоровался и в ответ получил «Привет, Джерард!»       Джерард, значит… Как благородно и красиво! Он попытался произнести и выдал лай. Ох, как Фрэнк его стеснялся! Особенно когда вырывалось при Джерарде. Это было визгливо и громко, на слух Фрэнка, будто он ругается. А резона ругаться на милого Джерарда не было.       Джерард зашёл в кофейню под названием «Тыквенный маффин». Фрэнк подошёл поближе и уставился в окно витрины. Сквозь тыквенные фонарики и компанию привидений — одно держит пакет с батонами, другое поднос с маффинами, третье пончик и чашку кофе — он увидел, как Джерард завязывает фартук, становится за прилавок, жмёт руку другому мальчику, прощается с ним (Фрэнк зарычал, когда тот выходил из кофейни).       Вдруг Джерард кинул взгляд в окно, вытянулся, присматриваясь, и вышел из-за прилавка. Торопливо оглядевшись, Фрэнк спрятался за припаркованной машиной.       Когда он вернулся домой, понял, что, если один обряд он провалил, то другой точно прошёл — влюбился. И завтра снова побежит на полянку. А теперь можно обнять подушку, представить, что это Джерард, а они скрываются от непогоды в палатке. По потолку развешаны фонарики, дождь стучится в полотно, стекает каплями, а им так уютно вдвоём… Фрэнк никогда не ходил в походы с палатками, но сейчас ему мечталось, что там всё именно так. Главное, что они вместе.