Цианидное солнце

      Если всю сознательную жизнь проводишь бок о бок с бесстрашными, в том, чтобы сигать с крыши без страховки, уже нет никакой интриги. Алгоритм проще простого. Вдохнуть поглубже, прыгнуть повыше, сгруппироваться, когда опора уходит из-под ног и в ушах свистит ветер, а после попытаться не убиться приземляясь. Когда внизу висит туго натянутая сетка, причинить себе вред почти невозможно. Риски минимальны — это смертельно скучно.       В такие моменты немного завидую переходникам, для которых каждое маленькое безумство сегодня — впервые. Интересно, если бы я стала эрудиткой, это ощущалось бы также? Всезнайки, конечно, не испытывают себя на прочность суицидальным поведением, но наверняка как-то тестируют неофитов. Устраивают среди перешедших викторину? Впервые меряют IQ? Загадывают загадки или терроризируют какими-нибудь задачками логику?       «Это не твое собачье дело, — мысленно напоминаю себе, стиснув зубы. Необходимость делать это чертовски нервирует. — Я не гребенная эрудитка, и у меня больше нет ни единого шанса ею стать».       Очистить голову от ненужных мыслей помогает, как ни странно, прыжок. Никаких сложных чувств и моральных дилемм, только прошибающий разрядами тока адреналин и нервы-оголенные-провода. Совершаю посадку на упругую сетку с абсолютно пустой головой и ватными ногами. Хочется продлить чувство невесомости, ухватиться за фантомное ощущение полета, но это волшебное мгновение между падением и обретением опоры неизбежно разрушает гул толпы неофитов и голос инструктора. Чертовски знакомый голос.       — Следующий прыгун — Джин Эндрюс! — объявляет Даррен Бейли, и на моих губах невольно расцветает улыбка. Приятно встретить старого друга, особенно если его лояльность в перспективе очень пригодится.       Новоиспеченные бесстрашные вяло аплодируют, — церемония инициации уже всех заметно утомила — пока я соскальзываю с сетки прямо в руки Даррену. Он без видимых усилий подхватывает меня чуть выше талии и осторожно ставит на ноги, будто я какая-нибудь хрупкая фарфоровая статуэтка. Ладони задерживаются на ребрах немного дольше, чем предполагает плоскость отношений неофитки и инструктора. От этого бабочки в животе танцуют ламбаду, а к щекам приливает краска.       — Рад, что ты выбрала нас, Птичка, — жарким шепотом на ухо, прежде чем я, совершенно обескураженная внезапной близостью и пьянящим запахом одеколона с цитрусовыми нотками, ощущаю легкий толчок в спину. — Иди же, ну.       Продолжаю безбожно краснеть, на негнущихся ногах шагая в сторону галдящей толпы новичков. Меня все ещё немного потряхивает от волнения, а сердце стучит, точно обезумевший часовой механизм, потому что проклятый Даррен Бейли, слишком обаятельный, чтобы реагировать на него как-то по-другому.       На полпути оборачиваюсь и ловлю на себе прожигающий взгляд инструктора. В глубине ясных голубых глаз прячутся смешинки, а в уголках губ — тень самодовольной ухмылки. Знает черт, какое впечатление производит. Улыбаюсь в ответ так широко, что, наверное, только слепой не заметит, что между нами искрит. Во всяком случае, мне очень хочется в это верить.       Режим безудержного флирта автоматически выключается, когда в поле зрения попадает Нолан. Он прерывает разговор с Максом, Джоэлом и Ванадис, — тоже урожденными бесстрашными, — только для того, чтобы закатить глаза и одним только выражением лица дать понять, как относится к моим неловким попыткам наладить отношения с противоположным полом.       — Конечно, не пококетничать с мистером Харизмой ты не могла, — ворчит брат, поправляя воротник моей чёрно–красной куртки.       Раздраженно фыркаю:       — Отвянь, а? Кажется, мы об этом уже говорили.       — Не кипятись, — Нолан поднимает руки в примирительном жесте. Добавляет неуверенно: — Это меня не касается.       Сомнение, явственно прозвучавшее в его голосе, работает сродни команде «Фас»: кулаки сжимаются сами собой, а на скулах играют желваки. Если бы мне давали талон каждый раз, когда Нолан ведет себя, как кретин, из-за того, что я пытаюсь быть милой с каким-нибудь парнем, уже наверняка хватило бы на целый ящик редких кофейных зерен или дюжину бутылок элитного джина. Мы столько раз ссорились из-за его пустяковых вспышек агрессии или неуместных саркастичных замечаний, что от необходимости повторять очевидное снова тошнит.       Я — не чья-то собственность. Не личный трофей. Ему придется смириться с тем, что когда-нибудь в моей жизни появится другой мужчина, который станет моим убежищем, близким другом и крепким плечом. Разве это плохо?       Взять того же Даррена — отличный парень, с какой стороны не посмотри. Старше всего на два года, остроумный, обаятельный, служит в командном составе. Хорош собой, в конце концов: высокий, стройный, атлетично сложенный молодой человек с копной огненно-рыжих волос, милыми ямочками на щеках и россыпью веснушек на бледной коже. Мы знакомы достаточно давно, чтобы он видел во мне не только вагину на ножках, а я умела шутить так, чтобы Даррену было смешно. Если и влюбляться в кого-то, когда тебе восемнадцать и хочется, чтобы все было как в кино, то только в парня вроде Бейли.       — Давно не виделись, сосунки! — вздрагиваю, как от пощечины, когда из размышлений вырывает зычный голос Макса. — Напрыгались, теперь пора рассказать, что к чему. Бесстрашные по рождению, за мной. Переходники, идите за Дарреном, он покажет вам Яму и казармы, в которых вам предстоит провести ближайшие два месяца.       Я почти физически ощущаю облегчение, которое испытывают ребята, перешедшие из других фракций. Оно прямо пропорционально ужасу, который Макс вселил в них ещё там, на крыше штаба. Может, это и к лучшему: учитывая, что ждет нас всех впереди, ласковый прием с плюшками и веселыми песенками создал бы ложное впечатление о Бесстрашии и его обитателях.       Стараясь лишний раз не шуметь, чтобы не привлекать внимание Макса, я вместе с другими урожденными бесстрашными, такими же хмурыми и молчаливыми, последовала к тренировочному залу для новичков. Не то чтобы обстановка, царящая здесь, меня удивила, — и раньше доводилось заниматься в этом помещение, причем неоднократно — но кое-что все же привлекло внимание. Турнирная таблица с жирной красной линией, означающей добровольно-принудительный переезд в гетто.       — Итак, полагаю, нет смысла объяснять, что все это значит, — начинает Макс, придирчиво оглядывая нас. Судя по выражению лица, увиденное не очень-то его обрадовало. — Не уверен, что выражение «таинство ассоциации» слышал хоть кто-нибудь в Бесстрашии. Могу поспорить, что вы знали, чего ожидать от сегодняшнего дня, ещё до того, как начали четко выговаривать слово «фракция».       По залу эхом прокатывается одинокий смешок. Трудно с ходу определить, кто этот самоубийца, хоть нас, по сути, не так уж много — всего-навсего девятнадцать юношей и десять девушек. Беспокойно оглядываюсь, натыкаясь на взгляды таких же любопытных неофитов. Макс, к всеобщему удивлению, ухмыляется, и в этом почти нет ничего хищного, только легкая насмешка:       — Вольно. Какие детки нервные пошли! — Пауза. Смена тона на более серьезный. — Теперь ближе по делу. Хочу напомнить, что вы — будущее нашей фракции. Совершенно очевидно, почему урожденные лихачи составляют девяносто процентов личного состава. Вы тренированны, разделяете наши ценности, уже обучены думать и действовать, как бесстрашные. И все же это не повод расслабляться. Вы — уже часть нашей семьи, но, ребята из других фракций, достаточно настырные, чтобы пройти оба этапа подготовки, легко могут украсть ваше место. Не дайте им это сделать. Последнее, чего нам хочется — отправлять «своих» к афракционерам.       В том, как Макс это сказал, не было в сущности ничего сентиментального, но что-то едва уловимое, подозрительно похожее на отеческую заботу остро чувствуется. Я будто на собственной шкуре ощущаю, как это горько — выставлять в гетто тех, кто жил с тобой бок о бок много лет. Ещё малышом гулял по Яме, цепляясь за затянутую в кожаную перчатку руку мамы или папы, с восхищением наблюдал за выступающими на общих собраниях лидерами, в тренировочном зале неуклюже метал ножи маленькими ладошками, впервые в жизни ощущал вкус поражения на ежегодных детских соревнованиях по борьбе. Мелькающие перед внутренним взором воспоминания–калейдоскопы вызывают ощущение ностальгии и легкое пощипывание в уголках глаз.       От падения лицом в грязь, — иначе слезы на публике в первый день инициации не назовешь, — меня спасает, как ни странно, Макс. Финальная часть речи звучит как руководство к действию. Очень приятное руководство, надо сказать:       — А сейчас предлагаю отпраздновать как следует и хорошенько надраться. Отдохните по полной. Поверьте мне на слово, ближайшие два месяца вам ничего подобного не светит.       Бесстрашные улюлюкают и провожают лидера громкими аплодисментами. Даже когда дверь за Максом закрывается, толпа продолжает одобрительно галдеть. Нолан, уже позабывший о всех обидах, хватает меня за руку и тащит на выход. Другие ребята тоже не отстают: лидер сказал напиться — значит, нужно сделать это незамедлительно.       На лестнице, ведущей в Яму, вижу уже знакомого мне эрудита. Он так сильно выбивается из местного пейзажа, что не заметить его просто невозможно. Каждое движение скованное, осторожное в противовес размашистым и уверенным жестам бесстрашных. Форменная одежда — черные штаны и кожаная куртка, — на несколько размеров больше нужного и парню в ней очевидно неудобно. Руки, скрещенные на груди, до белых костяшек сжимают потрепанную книгу — как будто от умника можно ожидать чего-то другого! — а на лице читается выражение полнейшей растерянности.       — Я на минутку! — кричу Нолану. — Присоединюсь к вам уже в «Бочке»!       Он кивает, продолжая о чем-то увлеченно разговаривать с Ванадис, и я отпускаю ладонь брата. Ныряю в толпу. Настоящее столпотворение — очень типично для Ямы.       Пробираюсь обратно к лестнице, активно работая локтями. Кто-то ворчит, кто-то вспоминает меня крепким словцом — в общем, все, как обычно. Уже на лестнице немного замедляюсь, — меня внезапно накрывает ощущение неловкости, в конце концов, мы почти не знакомы, — но в последний момент приходит решимость. Если бы я оказалась в Эрудиции, одна, без друзей и Нолана, мне бы хотелось, чтобы меня поддержали в такой ситуации.       — Прости, я могу чем-то помочь?       — Что? — недоумение на лице эрудита быстро сменяется узнаванием. — О, нет, все в порядке, спасибо.       Пожимаю плечами. Нет так нет, настаивать не вижу смысла.       — Как знаешь.       Уже было разворачиваюсь, чтобы присоединиться к компании друзей, когда чувствую, как плечо накрывает чья-то ладонь. Встречаюсь с обеспокоенным взглядом эрудита.       — Постой. Ты же здесь живешь? — заминка, вспыхнувшие от смущения бледные щеки, закусанная губа. — Черт, прости, глупый вопрос. Конечно, здесь, ты же из урожденных. Можно оставить кое-что на хранение?       Я заметно напрягаюсь, дружелюбную улыбку стирает с лица настороженное выражение. Уловив перемену в моем настроении, парень спешит уточнить:       — Ничего криминального, обычная книга. К тому же, очень старая. Сама посмотри, если хочешь.       Он протягивает мне свое сокровище — томик «1984» Джорджа Оруэлла. Переплет явно старый, — краска на карминово-красном переплете выцвела, золотистые буквы стерлись, — но очень ухоженный. Все проблемные места подклеены, нет никаких надписей и следов детского творчества. Внутри книга такая же — потрепанная временем, но в целом неплохо сохранившаяся. Держать её в руках неожиданно приятно.       — Ну как, убедилась? — спрашивает Эрудит немного раздраженного. Вероятно, терпение — не его сильная сторона.       — Да, все в порядке, — отвечаю я, все ещё завороженно листая страницы. Не помню, когда в последний раз держала в руках настоящую бумажную книгу. — Я могу забрать её домой, если хочешь. Обещаю вернуть в целости и сохранности.       Эрудит кивает все ещё немного рассеянно. Глаза смотрят куда-то мимо меня, отчего становится немного неуютно.       — Спасибо, мне будет приятно знать, что она не сгорела вместе с одеждой из Эрудиции.       Прижимаю «1984», скрещивая руки на груди, удивительно точно зеркаля позу, в которой парень стоял, когда я его только заметила. Эрудит смотрит вверх, оценивая, сколько людей ему придется растолкать, чтобы вернуться в казармы. Как только он делает первый шаг в сторону выхода, я окликаю:              — Стой, у тебя хоть имя есть?       — Эрик, — бросает он небрежно, поднимаясь по лестнице.       — Эрик. Отлично. А я…       — Джин. Я запомнил.       Несколько коротких мгновения — и он растворяется в толпе бесстрашных. Я стою, все ещё обнимая потрепанную книжку, которую только что взяла на хранение, и мысленно задаюсь одним единственным вопросом. Какого черта?!