Осколки

Отель, в который они едут, не так далеко от станции. Как-то, ещё в школьные времена, они там бывали, на каких-то соревнованиях, но Аракита не особо помнит подробности. В конце концов, на гонках, как правило, думаешь про гонки, а не про убранство номеров и прочность стен. Это сейчас Аракита с любопытством рассматривает постояльцев, ворчит на чудовищно медленный лифт и необоснованную жёсткость кроватей. Ещё он, к своему удовольствию, замечает на первом этаже небольшой бар, работающий, если верить вывеске, круглосуточно, и настроение улучшается. После регистрации и заселения они берут с собой еду, переодеваются в джерси — у каждого своё, университетское, так как джерси Хакогаку, очевидно, давно стали малы, — и едут на взятой напрокат машине к ближайшей горе. За руль ожидаемо садится Фукутоми, Шинкай устраивается с ним рядом на пассажирское, и Араките не остается ничего другого, кроме как набраться ангельского терпения. — Обожаю этот маршрут! — восклицает Тодо, глядя на дорогу и обхватив спинку сидения Шинкая руками. — Вы его помните, да? Второй год, выездная гонка среди старшеклассников… Ах! Маки-чан тогда меня обогнал! Да, в другой ситуации Аракита наверняка взял бы себе другую тачку, но сейчас лучше так, чем как-то иначе. Он пялится в окно, при этом нет-нет, но бросая взгляд то на Шинкая, даром что он сидит по диагонали от него, то на Фукутоми, и мгновенно одёргивает себя. — Как у него дела, Джинпачи? — спрашивает Шинкай. — Вы общаетесь? — Конечно! Они с братом открыли собственную линию одежды и что только не шьют, постоянно устраивают модные показы, — Тодо едва не лопается от гордости. Аракита фыркает. — Между прочим, он тоже очень рад за Фуку. Слышишь, Фуку? — Да. Передай ему мою благодарность, — отвечает Фукутоми. — Значит, он не будет продолжать карьеру горняка? — Неа, но кататься катается, чисто для удовольствия. Мы вот уже запланировали участие в местном любительском заезде, когда я приеду. И не надо тут закатывать глаза, Аракита! — Я не закатываю. — Закатываешь! Потому что завидуешь! — Господи, да было б чему… Долго нам ещё переться, Фуку-чан? — Аракита ловит в зеркале заднего вида взгляд Шинкая. — Что? — Да нет, ничего, — в его глазах мелькает улыбка. — Ты молчаливый сегодня, поэтому слышать от тебя хоть что-то уже радостно. — Ничего я не молчаливый, просто вы всё о какой-то фигне разговариваете, — огрызается Аракита. — Фуку-чан в Германию валит, разве не об этом трепаться надо, а? — У меня контракт всего лишь на два года. Ты и не заметишь, как они пройдут и я вернусь. — Я-то? Не замечу?! — Впереди выпускной год, диплом, вполне естественно, что голова у тебя будет забита другим, — спокойно продолжает Фукутоми. — Да и у меня не будет времени общаться с вами, как раньше. — Как же тебя будет не хватать, Фуку! Я обязательно приеду тебя навестить, а ещё лучше — мы все приедем! Так, парни? Ты только предупреди, когда у тебя большой заезд, и… — Обязательно. — Кстати, Джуичи, а что сказали твой брат с отцом? Фукутоми что-то отвечает, в свойственной ему ровной манере, но Аракита не слышит ни единого его слова. «Не заметишь», да? Вот так просто, выходит, взять и не заметить, как всё постепенно развалится? Неужели он один настолько переживает? Неужели он один, из них четверых, настолько боится этого его отъезда? Неужели он один чувствует, что всё давно стало настолько шатким, и как прежде уже ничего не будет?.. На душе у Аракиты вдруг становится очень погано. Он бросает что-то невпопад про усталость от дороги, отворачивается и молча смотрит на пробегающие мимо машины. Пару раз он боковым зрением замечает взгляд Шинкая, но призывает всю силу воли, чтобы не реагировать, потому что иначе не обойтись без расспросов. До чего же он проницательный, этот рыжий. Аракита уверен, что все его сомнения он уже прочитал, точно по книге, и сейчас вовсю анализирует их. Может, кажется, конечно, Шинкай тот ещё чёрт в тихом омуте, и всё-таки Араките досадно. Досадно и одновременно обидно, что, по ощущениям, с ним об этом даже не поговорить. Не то время, не то место. Не те отношения. — А какая разница между Мюнхеном и Токио? — спрашивает Тодо. — С Лондоном вот девять часов, и я иногда просто стреляюсь. — Восемь, — Фукутоми поворачивает к забитой стоянке. — Не так критично, но в уме держать надо. — Вот как! Что ж, хорошо, что я уже привык! — Ого, сколько народу, — присвистывает Шинкай, перебив его. — Я не знал, что эта трасса такая популярная. — Просто выходные впереди, вот все и притащились, — бросает Аракита и выходит из машины первым. В нос бьёт отчётливый лесной запах, до ушей доносится гомон голосов. — Не понимаю, на кой чёрт мы тут. — Поднимемся на гору, посидим, пожрём, — жмёт плечами Шинкай и потягивается. — Джуичи забронировал велосипеды, так что и покатаемся, как в старые добрые. А, и да, мы взяли с собой несколько бутылок бепси специально для тебя, Ясутомо. Ты рад? — Если ты думаешь, что меня можно купить бепси… Шинкай широко улыбается. Аракита машет рукой, разворачивается и идёт следом за Тодо к палатке с велопрокатом, брезгливо осматривает доставшийся ему шоссейник, но за неимением лучшего только вздыхает. Во всяком случае, ему повезло больше, чем Тодо, который стоит в сторонке и сокрушается, что выданный жёлтый «Джайнт» не подходит ему ни под джерси, ни под ободок. — Ты так и катаешься на моём «Бьянки», да? Аракита? Аракита вздрагивает. Подошедший Фукутоми смотрит на него, на старенький зелёный «Трек» с облупившейся кое-где на раме краской, снова на него. Сам он заполучил чёрный «Стингер», и не сказать, что он сильно новее или симпатичнее. — Ага. Я и не думал его на что-то менять, потому что… Смысл менять, если исправно ездит, — говорит Аракита нехотя. — Тем более у меня и денег лишних не было, и из велоклуба я в итоге свалил. Почему спрашиваешь? И тут его окатывает холодной, страшной догадкой. — Хочешь его забрать? — голос у Аракиты садится, как бы он ни старался его сдержать. — Взять с собой, в Германию? Ты только скажи, Фуку-чан, и я его тебе отправлю сразу, как вернёмся, с ним всё в по… — Нет, что ты. Я ни разу не пожалел, что отдал его тебе, — Фукутоми качает головой. — С первой минуты, как ты на него сел, я понял, что он твой и всегда будет твоим. Просто захотелось спросить. Я всё-таки очень люблю этот шоссейник. — Лю… Фуку-чан, ты не заболел? — Аракита моргает. — С каких пор ты стал таким странным? Ты уже в роль немца вживаешься, или чё? — Почему странным? — Ты никогда не говорил, что «Бьянки» тебе дорог. А тут вдруг… ни с того ни с сего… — Я многое обдумал за эти дни, Аракита. И мне приятно знать, что каждому из вас я так или иначе оставил что-то памятное, — Фукутоми чешет кончик носа, и или кажется, или его губы действительно трогает короткая улыбка. — Правда. Спасибо, что берёжешь его. — Да как я могу не… Фуку-чан… — Пойдем, — он хлопает вконец оторопевшего Аракиту по плечу. — Шинкай и Тодо нас заждались. Он отходит, держа абсолютно не подходящий ему велосипед за потёртый руль, и Аракита выдыхает. Щёки у него, только теперь осознает он, горят огнём, а с плеч будто свалилось что-то очень тяжёлое. *** На расслабленном подъёме в гору Тодо ведёт себя как счастливый ребёнок, Фукутоми с неповторимой, профессиональной лёгкостью крутит педали, а Шинкай вместо батончика покусывает короткую бамбуковую зубочистку. Он едет с Аракитой наравне, и отчасти это в новинку — последний раз они катались так на втором году старшей школы. Именно в тот период, когда у Шинкая появился кролик, и кататься без кого-то ещё он просто не мог. — Почему зубочистка? — спрашивает Аракита, когда они проезжают мимо «кармана» на дороге, где можно передохнуть в тени. — Ты зожником стал, как ободочковый? — Эй, я всё слышу! — раздаётся спереди возмущённый вопль. Шинкай смотрит на Тодо, на Аракиту и усмехается. — А что? Ты проголодался и хотел перекусить? — Ничё подобного. Непривычно не слышать, как у тебя фантики в заднем кармане шуршат. — Ну, — он переводит взгляд обратно на спину Фукутоми. — Я же ушёл из велоклуба, не гоняю так, как раньше, а батончики калорийные. Вот я постепенно и отучаюсь от них, но… — Но привычка жевать осталась, да? — хмыкает Аракита. — Капустку с собой бы возил, что ли. Или морковку, дерево-то чё жрать? — Не портится, — отвечает Шинкай, и не понятно, шутит он или всерьёз, потому что от смешливой нотки в его голосе Аракита успел отвыкнуть. — Ты не скучаешь по соревнованиям? — Иногда, — говорит он честно. — Особенно когда так задолбаюсь на работе, что после неё хочется вскочить и гнать со всей дури. — Ох, Ясутомо… Я бы кстати не смог работать официантом. — Чего бы это не смог? — Разносить вкусную еду и при этом не пробовать её самому? Несправедливость. И Аракита не выдерживает — смеётся, вцепившись в руль, чтобы случайно не свалиться. Фукутоми с Тодо оборачиваются, но ничего не говорят и улыбаются. Видимо, это разбивает атмосферу, раскалывает лёд, и они до самого конца маршрута обсуждают, какая сила воли, должно быть, есть у Аракиты, раз он продержался в пятизвёздочном ресторане почти десять месяцев. Тодо припоминает, как однажды на летней подработке в семейном рёкане носил ужины постояльцам, заявляет с мудрым опытным видом, что гордится Аракитой, как собой, и Аракита закатывает глаза. Вот, по чему он тайно скучал и скучает до сих пор. По ним четверым, по «золотому квартету», как называли их в академии Хаконе на третьем году. Стоило им вновь собраться, как весь внешний мир будто отошёл на второй план, как будто все проблемы и вопросы стали решаемы, а будущее перестало казаться таким неопределённым. В Йонан, несмотря на Кинджо, Мачимию и Кану, Аракита и близко не ощущал чего-то подобного. То есть да, конечно, с ними было хорошо, но хорошо иначе, а сейчас… Аракита впервые за долгое, очень долгое время не чувствует себя одиноким, и это заметно. Он открыто посмеивается, отвешивает шутки и колкости, ругается на тёплую бепси во взятых рюкзаках и для порядка ворчит, когда растянувшийся рядом на траве Тодо задевает его локтем. После финиша устроенной в самом конце гонки — Фукутоми победил, как он мог не победить, — они все лежат вповалку, близко-близко, и время под этим солнцем, на этой бестолковой горе, Аракита запоминает навсегда. — Наверное, мы выглядим как полные дебилы, валяясь тут в такой тесноте. — Ва-ха-ха, и что?! Пусть завидуют! — Действительно, ты напрасно волнуешься, Ясутомо. — Вы точно мне не поддались на финише? — Да ты издеваешься, Фуку-чан!

***

В гостиничном номере давно выключен свет, мерцает только экран телевизора, на котором идёт любимый фильм Фукутоми — «Васаби» Люка Бессона. Аракита сидит на полу, потягивая из банки пиво, рядом с ним на расстоянии вытянутой руки Шинкай, на диване позади гнездятся Тодо и Фукутоми. Время близится к полуночи, и они не собираются расходиться. Хороший был день, думает Аракита. Насыщенный и светлый, неудивительно, что им всем хочется побыть в нём ещё немного. Посидеть в ленивой тишине, поболтать ни о чём, повспоминать, как в школьных поездках они ютились в одной комнате на футонах и первое время не могли друг к другу привыкнуть. Сейчас уже и не понятно, как такое могло быть. — И всё-таки ты дико похож на Юбера-сана, Фуку, — говорит Тодо. Слышно, как он шуршит пакетиком с яблочными чипсами, которые настолько кислые, что Аракита скривился, едва попробовав их. — Ничего не похож. — Ва-ха-ха, тебе так только кажется, хотя ты не такой агрессивный. Как твой английский, кстати? — Fine. — That’s great! If you wish, I’ll practice with you, just tell me, okay? Maki-chan told me that I’m perfectly good at… — Эй, заканчивай, — встревает недовольно Аракита. — И чего ты на английский-то перешёл? Тебе своих рандеву мало? — Как это чего? Вспомнил, что в оригинале фильм на английском, вот и… — Он французский, — говорит Шинкай, кладёт голову на край дивана, почти возле коленей Фукутоми. — И я согласен, что чем-то похож. Помню, как Джуичи был впечатлён, когда мы посмотрели его впервые. — Да? Расскажи! — Ага. Нам было лет по двенадцать, мы увидели кассету в прокате и взяли. Я пришёл на ночёвку, мы набрали еды и сидели смотрели. Мало что понимали, конечно, — Шинкай улыбается, — но Джуичи тогда заявил, что хочет стать таким же сильным, как Юбер-сан. А ещё что он станет полицейским, когда вырастет. — Полицейским? — Аракита вполоборота смотрит на Фукутоми. — Хотя да, я бы не удивился, если бы ты в какую-нибудь полицейскую академию поступил, Фуку-чан. Тебе бы пошла форма, ха. — Ну, я подавал туда документы, но в последний момент передумал и поступил на правовой в Мейсо. — Ты чего?! — голоса Тодо и Аракиты сливаются в один. — Серьёзно?! Ты когда ус… — Тшш, тут моя любимая сцена. Аракита в сердцах фыркает и отворачивается обратно к телевизору, где Юми устраивает шоппинг. Чёртов «Васаби». Они смотрели его всей компанией уже раза три, это тот самый фильм, который Фукутоми никогда не пропускает, даже если неважно себя чувствует. Аракита не понимает толком, что в нём особенного, в этой типичной французской комедии, пусть и большая часть событий там происходит в Токио, но ни разу не был против. Нравится так нравится, подумаешь. Ему ли, с его специфичными вкусами, возражать. Он допивает пиво, ставит пустую банку на пол возле себя и вздрагивает, когда задевает тёплую руку Шинкая. Тот смотрит внимательно, и на лбу у него написан прямой вопрос: «Что?» — Ничего, — бросает Аракита. — Ты сам лапы тут раскинул, вот и задел. — Я своё не пил, хочешь? — А? — Пиво. — Не-а. Да и невкусное оно, горькое. Я еле допил. — Тогда вот, — Шинкай протягивает ему маленькую «Бепси». — Может, перебьётся. Аракита медлит, но берёт, тем более, Шинкай оказывается прав — пить газировку куда лучше, чем слабенький чухай. — В моей сумке ещё есть, если что. — Да хватит мне. — Вот если ты женишься на немке, Фуку, у тебя тоже будет дочка-полукровка, — говорит со смешком Тодо. — И похлеще этой, хотя если она унаследует твой характер… — Я еду не семью заводить, а участвовать в гонках, — отвечает Фукутоми. — Некогда мне там будет с кем-то встречаться. — А если всё-таки встретишь, м? Что тогда? — Не советую влюбляться в немок, — улыбается Шинкай. — Отношения на расстоянии так себе идея, а в Японию ты вернёшься точно. — С собой привезу, значит, если влюблюсь. В чём проблема? — Немцам тут тяжело, у нас очень разный менталитет, — с видом знатока поясняет Тодо. — А наш язык! Не так-то просто взять и выучить! — Если будет любить, то выучит, — жмёт плечами Шинкай. — Или Джуичи выучит немецкий. На крайний случай всегда есть гугл-переводчик. — Вот вечно ты его защищаешь, Шинкай! Тебе ж лететь свидетелем ему на свадьбу в Берлин, или в Мюнхен, или в какой-нибудь Лейпциг! — О, ты знаешь так много немецких городов, Джинпачи! — Маки-чан недавно путешествовал по Европе и… Я не о том вообще! — Если я и задумаю жениться, ехать в любом случае придётся вам всем. — Так ты уже на свадьбу свою приглашаешь?! — Да. Аракита давится бепси и закашливается от смеха — настолько ровно, бесстрастно прозвучало это короткое «да», словно речь шла о чём-то совсем обыденном. Не о любви, не о спорте, не о новой какой-то встрече. Тодо от души хлопает его по спине, чем ничуть не помогает. — Бедолага аж поперхнулся от ужаса! — восклицает он. — Так что никаких немок, Фуку! — Да господи хоть немки, хоть француженки, хоть японки… — Аракита увиливает от очередного похлопывания Тодо. — Я вот к тебе всё равно прилечу, Фуку-чан, в этом можешь быть уверен. Ты позови ток, ладно? — Конечно. Спасибо, Аракита. — Слушай, ты какой-то бледный, Ясутомо… — Нормальный. Устал и всё. — О! — Тодо светится. — Фуку, ты же ещё ничего на завтра не запланировал? — Нет, а что? — Тут рядом есть источники, давайте поедем туда! Заодно попарим Аракиту, а то он снова стал кожа да кости, ты хоть ешь в своём Йонане? Кто там за тобой приглядывает, Кинджо-кун? Я ведь ему позвоню и попрошу… Аракита закатывает глаза и прежде, чем Тодо пускается в лекцию, поднимается с пола. — Я больше тебя не вынесу сегодня, так что иду спать. Отлично посидели. — Так мы с тобой в одном номере, всё равно… — Надеюсь, что вырублюсь до того, как ты придёшь, — он расслабленно машет на прощание полупустой бутылкой «Бепси», подхватывает жилетку со стула. — До завтра. Шинкай встаёт было, бросив взгляд на Фукутоми, но Аракита разворачивается и быстрым шагом выходит, сжимая в кармане ключ от соседней комнаты.

***

Сон на новом месте ожидаемо не идёт. Аракита ворочается в кровати уже битый час, слушает, как сопит Тодо — а он пришёл позже и сразу отрубился, — и проклинает абсолютно всё на свете. Поездку, отель, излишнюю к нему доброту и заботу, которая вот-вот оборвётся с концами. От вороха мыслей, среди которых нет ни одной приятной, в груди у него покалывает, и в животе словно скручивается щекочущая пружина. Стоит только ему закрыть глаза, как кажется, что он должен вскочить, побежать, вымотать себя до предела, лишь бы отключиться хотя бы до рассвета, но Аракита знает, что это не особо поможет. Он шумно выдыхает, смотрит опять на экран телефона и всё-таки встаёт. Бесшумно одевшись, снимает ключи с крючка, выходит, осторожно закрывает за собой дверь и прислушивается. Тодо стопроцентно не проснулся, иначе, Аракита уверен, проснулся бы весь этаж. Внизу жизнь всё ещё кипит, пусть не так бурно, как днём. Аракита проходит мимо многодетной семьи возле стойки регистрации, огибает воркующую парочку, с любопытством косится на девушку-иностранку с короткими розовыми волосами. Заметив взгляд Аракиты, она надувает шар из такой же розовой жевательной резинки и показывает ему средний палец. Очень дружелюбно, думает Аракита, без зазрения совести показывая ей свой. В баре, с его полутьмой, подсвеченными стаканами и мешаниной разнообразных запахов, людей ещё меньше. Так, занимают углы, коротают ночь без придирок к алкоголю, ведь в ином случае наверняка нашли бы что-то получше да подороже, а тут… Тут то, что надо, когда хочется остаться наедине с собой и остыть. Аракита с довольным видом осматривается, прикидывает, чем бы надраться и при этом не переборщить, а потом застывает. За стойкой в одиночестве сидит Шинкай, который, заметив Аракиту, несмело приподнимает ладонь. Сбежать уже не получится, притвориться, что не разглядел эти рыжие лохмы — тоже. Аракита вздыхает и подходит к нему. — Привет, — говорит Шинкай, улыбаясь. — Тоже не спится? — Привет, — Аракита садится рядом. — С цветочком нашим заснёшь, ага. Он же храпит как лошадь. — Да? — Не-а. Но лучше бы и правда храпел, а то даже поржать не над чем. Шинкай усмехается. Высокий стакан пива перед ним наполовину пуст — значит, сидит тут минут двадцать, не меньше, — и Аракита заказывает себе такой же. — Но я ладно, я из-за работы ночами не сплю нормально, не привыкать, — он смотрит на Шинкая. — А ты-то чего тут? — Джуичи сказал, что я слишком кислый, и отправил проветриться. Я и пошёл. Прогулялся до ближайшего комбини, на обратном пути увидел, что этот бар круглосуточный, ну и… Не удержался. — Понятно всё с тобой. — Имеешь что-то против ночных прогулок до комбини? — Если ты его не ограбил, то, разумеется, нет. — Ясутомо… Ты в порядке? Шинкай звучит иначе на этих словах, и он знает, что Аракита это знает. Его тембр становится ниже, нота беззаботности исчезает, но появляется нечто другое, так и не забытое Аракитой до конца. — Господи, Шинкай, из всех банальных вопросов в мире ты выбрал пребанальнейший, — отвечает он и отпивает пиво. — В порядке ли я, ха. Ты бы ещё в лоб спросил, не знаю, как там у меня на личном фронте, чего мелочиться. — Я хотел, — кивает Шинкай, и пиво едва не идёт у Аракиты не в то горло. — Потом решил, что это слишком… — Убого и нагло? Да, ты правильно решил. — И тем не менее, — Шинкай смотрит на него. — Всё-таки полтора года прошло, и за это время мы толком не поговорили. Я волновался. Аракита ставит стакан на картонную подложку, двигает, чтобы его дно идеально совпало с пунктирным кругом. Холодный конденсат стекает вниз. — Ну и зря, у меня всё нормально. Ты бы лучше за собой следил. Фуку-чан вон говорил, что ты два раза подряд продул на индивидуальной гонке… — Ясутомо. Аракита вздыхает. — Вот что ты от меня услышать хочешь, рыжий? — он смотрит на Шинкая. — Что я себе места не нахожу? Жалею, скучаю, прочую девчачью ересь? Или что встречаюсь с какой-то клёвой чикой, и у нас с ней всё круто? Что карьера у меня вверх летит, и что в универе я местная звезда? Это ожидал? — Я не в том смысле. — А я в том, — он молчит несколько секунд, слушает, как сердце несмотря ни на что бешено колотится в груди. — Нафига ты вообще эту тему поднял? — Потому что мне не всё равно, — Шинкай скользит пальцами по грани стакана. — Чисто по-человечески не всё равно, как у тебя дела, ты мне не чужой. Хоть и очень стараешься таким стать. — Ничего я не стараюсь… — Ты почти перестал писать в чате с тех пор, как мы расстались. Аракита так сжимает стакан, что он бы треснул, будь слишком хрупким. — Придурок, ты бы ещё громче сказал. — Да тут нет никого, — Шинкай и не вздрагивает. — Так вот, ты слишком изменился, и это заметил не только я. Джуичи и Джинпачи беспокоятся, они боятся, что ты… — А ты что, их адвокат теперь? Или внезапно обзавелся двумя детьми? Почему они сами со мной поговорить не могут, если их это так… — Я беспокоюсь за тебя в разы сильнее, чем они, и ты это знаешь. Крыть нечем. Ещё — чёртов Шинкай, чёртово всё, — Аракита не может не признаться самому себе, как вдруг тепло, как спокойно ему стало от его последних слов. — Ладно, ладно, — нехотя говорит он и трёт шею. — Да, мне было не по себе писать в чат. Не мог себя заставить, ясно? Градус сменился, всё сменилось. Ты сам отмалчивался тогда, только вот попробуй сказать, что нет. — Да, и это было естественно. Я не мог вести себя так, будто ничего не случилось, но со мной, по крайней мере, был Джуичи. С тобой рядом не было никого, и… — Вот только пожалейку свою дурацкую выруби, а. Пожалуйста, — добавляет Аракита, смягчившись. — Я не был один. — Да? — Не в том смысле, балда. Я был с Кинджо, Мачимией, Каной. Они здорово меня тогда отвлекали, таскали туда-сюда, а чат… Мне казалось, что во всех моих сообщениях будешь ты между строчек, понятно? Я не мог так рисковать. — Понимаю. — Да ладно? — Правда. Я порой боялся говорить о тебе с Джуичи, потому что привык по-особому произносить твоё имя, и… — Ещё слово, и ты полетишь в бан за слащавость. — Извини, извини. Они оба невольно улыбаются. Пьют каждый из своего стакана, машут ладонями, когда бармен спрашивает, нужно им что-нибудь из закусок или нет. Шинкай заметно расслабляется, и Аракита подмечает то же самое за собой. — Как думаешь, они о чём-нибудь догадывались? Фуку-чан и Тодо? — Вряд ли. Мы хорошо шифровались, а они были заняты своими делами. Честно говоря… — Шинкай ставит локти на стойку. — Последнее время они думают, что ты хочешь уйти из нашей компании. — Чего? — Аракита моргает. — Я? — Ну, сам посуди. Раньше ты писал больше всех нас вместе взятых, постоянно цапался с Джинпачи и болтал со мной или Джуичи, шутил и ворчал. А потом ты постепенно затих, оставил велоспорт, стал пропадать на несколько дней… Любой сделал бы вывод, что ты отдаляешься, причём нарочно. — Да… — Аракита прикусывает язык. — Да может и отдаляюсь. — Что? Теперь удивлён Шинкай — удивлён и неподдельно испуган. Аракита видел его таким всего дважды. — Ясутомо, ты серьёзно? — Да чёрт, просто всё становится слишком… Может, в твоём мире и радужно, Шинкай, но в моём нет, — Аракита отводит от него взгляд. — Нам с тобой сложно говорить так, как раньше. Тодо, того глядишь, свалит в Англию с концами, а Фуку-чан уже сидит на чемоданах… Всё же к черту летит. Мы уже не те четверо из основного состава Хакогаку, и лучше это на корню порубить, чем быть оркестром на «Титанике». — Ты смотрел «Титаник»? — Мы вместе его смотрели, забыл? Память как у рыбки. — А, да. Точно. Шинкай замолкает, думает о чём-то, уставившись на стойку. Аракита искоса наблюдает за ним, покусывает губу, уже жалея, что взял и выложил всю правду. Нет, честное слово, ему пора перестать пить, пока он не ляпнул что-нибудь ещё. Пока не признался, что скучает сильнее, чем обычно скучают по бывшим; что он с самого начала держался, как мог, но днём это было гораздо проще. Днём они ни разу не оставались наедине, с ними рядом постоянно велись отвлечённые разговоры, а сейчас они сидят бок о бок, в полумраке, и ему так хорошо, так привычно, так правильно… Аракита просит бармена повторить, подвинув опустевший стакан. — Почему ты мне раньше не сказал? — А? — О своих переживаниях. Шинкай, в отличие от него, повторить не просит. — И какой был бы смысл? Шинкай, хочешь или не хочешь, а такова реальность. Мы разъедемся, переженимся, начнём жить в разных часовых поясах и забудем, что когда-то дружили. Повзрослей уже. — Но это не так. Мы это мы. Мы четверо больше, чем просто друзья. — Если скажешь, что мы семья, пришибу. — Мы лучшие друзья. Мы продолжаем ими быть, мы приехали сюда, хоть живём в разных городах, неужели для тебя это ничего не значит? Не поверю. Кому угодно поверил бы, но не тебе. — Слушай, Шинкай… — Я не хочу, чтобы ты пропадал. Никто не хочет. Ты можешь, конечно, вновь себя накрутить, можешь вбить себе в голову какую-то глупость… — Эй! — … но тебя никто не отпустит. Не в этот раз, Ясутомо, прими это как данность, ладно? А если захочется об этом поговорить, ты всегда можешь написать мне. Шинкай отпивает четверть стакана, пока Аракита ошалело на него смотрит. Кадык ходит вверх-вниз, Шинкай вытирает рот тыльной стороной ладони, когда опускает стакан мимо подложки. — Ай, нехорошо, — бормочет он и ставит нормально, оставив мокрый след на столешнице. — Ну ладно… Тебе полегчало? — От вида, как ты облажался? Да. Шинкай улыбается. Араките можно не уточнять — Шинкай знает, насколько легче ему стало дышать, знает, что попал своими словами в яблочко, знает, что в очередной раз оказался тем, кого ему так не хватало. Араките опять, как несколько лет назад, хочется или убежать от Шинкая, или уткнуться в его плечо. — Ты подумал насчёт источников? — Не поеду я на его гребаные источники, что я там забыл?.. Тема плавно переходит на Тодо, на основанный им велоклуб, на ребят из Сохоку, и Аракита не замечает, как быстро пьянеет в следующие полчаса. От обстановки, от разговора, от пива, — но ярче всего от Шинкая, который не задаёт больше глупых вопросов, заказывает таки тарелку орехов, ведёт себя с ним действительно только как друг. Только он и ведёт. Сам Аракита вскоре не может не думать, затуманенно глядя на Шинкая, как когда-то целовался с ним на школьной крыше, как тесно им было на заднем сидении арендованной машины на первом курсе, какой бессонной, долгой оказалась ночь, когда… когда… Они поднимаются наверх через час, когда начинают трезветь. Шинкай достаёт ключи, а потом медлит и смотрит на Аракиту. — Ясутомо. — М? Он поворачивает голову. Шинкай стоит рядом, коридор пустой и освещён всего парой ламп. На мгновение Аракиту окатывает волной предвкушения, терпким желанием податься вперёд и позволить себе вернуться назад, когда податься вперёд было логично и волнительно, но он не шевелится. — Что, Шинкай? — Я рад, что ты приехал. — Правда, что ли? Вот это ново… — Я боялся, что ты откажешься из-за меня и упустишь шанс провести с Джуичи выходные, а я знаю, как он тебе дорог. Аракита хмурится. Они не говорили про поездку и Фукутоми, они оба старательно, интуитивно выровняли разговор так, чтобы не касаться больше квартетного вопроса, и вот, где они теперь. — Ты это чего? Завязывай. — Глупо, может, но я так выдохнул, Ясутомо, когда увидел тебя на вокзале. Увидел, как ты сидишь, ждёшь, и я понял, что мы все до сих пор вместе… Ясутомо. — Хватит уже звать… — Не было и дня, когда я о тебе не думал. Аракита сжимает ключ. Шинкай пристально смотрит на него, кажется, ещё секунда — и шагнёт в его сторону, толкнёт к стене, накроет, наконец, своим ртом его рот, — однако он ничего этого не делает. Он виновато вздыхает. — Извини, я, начинаю говорить лишнее. Спокойной ночи. — Главное днём такое не базарь, придурок. Иди уже. Аракита поворачивает ключ в замке, то же самое — с небольшой заминкой — делает Шинкай. Они не смотрят друг на друга, когда заходят в свои номера.