Осколки

Аракита держится, когда вместе с остальными выходит из командного автобуса и видит встречающих на территории академии. У всех на лице одна эмоция — наигранное сочувствие, жалость, вот это идиотское: «бедные, впервые проиграть за столько лет чемпионства», — и прикрытые ладонями рты. Аракита держится, когда Фукутоми в раздевалке говорит, что они молодцы. Он бесконечно уставший, он впервые на памяти Аракиты не стоит, а сидит во время своей короткой капитанской речи, хотя взгляд такой же непроницаемо твёрдый, и разочарования в его голосе действительно нет. Аракита держится, когда все расходятся, но потом ударяет свой шкафчик так, что на нём остаётся заметная вмятина. — Ого. Аракита оборачивается. Шинкай, который поразительным образом остался незамеченным, стоит в дверном проёме и смотрит на него. В форменном спортивном костюме, с сумкой на плече, со спрятанными руками в карманах брюк. От его вида злость в Араките вспыхивает с новой силой, и он цедит сквозь зубы: — Вали, Шинкай, а то врежу. — Ясутомо, это не выход. — Да ты тоже направлением ошибся, нет? Вали отсюда, последний раз гово… — Послушай… Аракита не хочет слушать. Он подскакивает к Шинкаю, хватает его за воротник куртки и встряхивает, отчего сумка с плеча падает на пол. В синих глазах при этом не отражается ни страха, ни смятения, как будто всё так, как и должно быть. — Ясутомо… — Как, ну вот как вы все… Чёрт, ты в курсе, что произошло? — Аракита всматривается в него, пытается уловить хоть каплю того негодования, которое сам не может сдержать, которое постепенно закипало в нём всю обратную дорогу после межшкольных. — Ты в курсе, что мы проиграли? И не кому-кому, а Сохоку?! — Да. — И тебе не обидно? — Нет? Это была честная победа, пусть и внезап… — Да какого чёрта честная?! — Аракита с силой отталкивает его от себя. — Ты рвал жопу, Фуку-чан рвал, я рвал! Тодо, мать его, гнал как дьявол в первый день! И ради чего? Ради того, чтобы один их единственный толковый горнячок победил Манами на финише, правда?! — Ясутомо… — Ты видел Манами в автобусе? Да на пацана смотреть больно, он вроде улыбается, а на деле нифига там улыбки нет, понимаешь? Шинкай молчит. Аракита отходит в сторону, замахивается было на шкафчик снова, а потом бессильно упирается в него ладонью, опустив голову. — Зря я их повёз. Хули я вообще полез, скажи?! Знал ведь, что не надо! — Не вини себя ни в чём. Это шоссейные гонки, тут… — А ты можешь не по методичкам шпарить?! — рявкает Аракита. — Шоссейные гонки, шоссейные гонки… Да не будь у них Оноды-чана, которого я подвёз по тупости, фиг бы они выиграли! — Ты не можешь знать наверняка, — говорит Шинкай, и его голос на контрасте звучит очень мягко, очень раздражающе. — Там и без Оноды-куна толковая и слаженная команда. — Это мы, мы слаженная команда! — Аракита снова подскакивает к нему. — Ладно Манами, он уникум, чудо-пацан, который на тренировки болты забивает, я согласен, но мы… Мы так пахали, Шинкай! Ты, я, Фуку-чан! Позлись со мной! — Ясутомо, злость ничего не изме… — Это же наши первые и последние межшкольные! — он бьёт кулаком по груди Шинкая. — И твои и мои! Нет?! — Будет ещё университет… — Университет?! — охает Аракита. — Да ты что?! Когда мы все поступим в разные?! И друг против друга гоняться будем? Да плевать мне на уни… Он не заканчивает — Шинкай, вдруг крепко перехватив его руки, подаётся вперед и прижимается своими губами к его. Не в поцелуе, а в прикосновении, которое длится несколько бесконечных секунд. Отстранившись, он смотрит ему в глаза. — Ясутомо. Послушай меня. Аракита слышит его далеко не сразу. Аракита настолько потрясён, что сперва считает всё происходящее дурацким сном, а потом отмирает и вспыхивает, отталкивает его от себя обеими руками. — Ты совсем крышей поехал?! — орёт он на всю раздевалку. — Да как у тебя… — Тебе надо остыть. Я не придумал иного способа это сделать. — Остыть?! Мне? Какого ты фига натворил? — Пора идти спать, — кажется, что Шинкаю его слова что слону дробина. — А завтра мы все вместе, вчетвером, обсудим эти межшкольные. — А может, ты скажешь, откуда у тебя способы такие в башке, м? Батончиков переел? — Пожалуйста, давай оставим до завтра. И злость Аракиты — его взвинченность, растерянность, смущение, — внезапно гаснет. То ли что-то изменилось в голосе Шинкая, то ли Аракита действительно перегибает и ему нужно на боковую. Он трёт затылок и всё-таки отвечает: — Чёрт… Целовал-то нахера? Ты из тех самых? — Не знаю, — Шинкай жмёт плечами. — Я в первый раз сейчас поцеловался. — Серьёзно? В первый? — Да. А ты? Аракита отводит взгляд, ощутив, как щекам становится жарко. — Какая разница. — Значит, тоже в первый. Я рад. Он моргает. — Чего? — Думал, вдруг ты опытней и раскритикуешь, — он поднимает сумку с пола. — Пойдём? — Никуда мы не пойдём, — отрезает Аракита и подходит к нему вплотную. — Шинкай, ты только что меня засосал. И я спросил, какого чёрта, но ты не ответил. — Технически, Ясутомо, я тебя не засасывал. Я просто… — Что ты просто? Нечаянно упал своими губами на мои? Так ты вроде не падал. Шинкай вздыхает, и сумка повторно валится на пол, когда он обхватывает щёки Аракиты ладонями и целует снова. Уже не так, как в первый раз — сейчас напористо, жадно, ощутимо. На мгновение он умудряется как-то протолкнуться языком в его рот и отстраняется прежде, чем Аракита успевает его укусить. — Вот теперь засосал, — шепчет он с самым невинным, самым что ни на есть Шинкаевским видом, на который способен. — И хочу ещё, если честно, потому что… потому что… — Потому что что? — охрипшим голосом спрашивает Аракита. — Говори. Живо. — Ты мне нравишься, Ясутомо. Шинкай едва заметно краснеет. Он почти не изменился в лице, смотрит по-прежнему пристально, застыв на месте, тогда как Аракиту прошибает дрожью и непонятной волной эмоций. Хочется то ли врезать, то ли толкнуть, то ли обматерить от души, пока рядом никого нет, то ли… — Ты эту херню из башки выкинь. Понял? — Стой, что? — Чё слышал, — Аракита отворачивается и отходит обратно. — Я не гомик. И не скажу никому, что ты гомик, потому что мы вроде как друзья и всё такое. Да и выпуск скоро, неудивительно, что крыша у тебя поехала. — Ты мне не веришь? — Нет. Шинкай не отвечает. Аракита сверлит взглядом вмятину на шкафчике, ждёт, когда раздадутся шаги и раздевалка опустеет, и можно будет выдохнуть, расслабиться, подумать о всём, что внезапно на него свалилось, но тут слышит спокойное: — Знаешь, я тоже какое-то время себе не верил. — Чё? — он поворачивает голову вбок. — Ты о чём сейчас? — Я долго думал, что просто благодарен тебе за поддержку. И что только поэтому мне нравится с тобой гулять, рядом ехать, обедать на крыше… — Ты на эту крышу сам приходишь, я тебя ни разу не звал. — Но ни разу не прогонял, — Шинкай улыбается. — И недавно я понял, что моя благодарность к тебе… Она другая. Не как к Джуичи или к Джинпачи. Она более светлая, и я до последнего отказывался верить, что это влюблённость… От слова на «в» Аракита дёргается. — Пока не поцеловал тебя сегодня. Он оборачивается. Шинкай говорит о таких вещах настолько спокойно, что кажется, будто он зазубрил слова и отыгрывает очередную социальную роль. Аракита в целом не понимает, когда Шинкай серьёзен, а когда нет. — И что ты от меня услышать хочешь? — говорит Аракита. — Я могу, например, выбить из тебя дурь, если попросишь. Или проигнорировать и сделать вид, что ничего… — Скажи, что подумаешь о моих словах. Не обязательно сразу, и даже не завтра, просто… Подумаешь. — Не вижу смысла ни о чём ду… Ладно, ладно! — предупреждающе отвечает он, когда Шинкай делает к нему шаг. — Уговорил, подумаю! Чёрт. Почему я? На лице Шинкая мелькает удивление. — А почему нет? — Ты не мог в Тодо там влюбиться, я не знаю? Или в девчонку обычную? В меня зачем? Шинкай смотрит на него, моргает, а потом усмехается и наклоняется за сумкой, взваливает её за плечо и идёт, наконец, в правильную сторону выхода. Аракита уже не ждёт никакого ответа, потянувшись за курткой, когда слышит: — Ты лучше, чем сам о себе думаешь, Ясутомо. Доброй ночи. И… Спасибо, что никому не скажешь. Шинкай выходит, негромко хлопнув дверью, и Аракита запрокидывает голову, пялится в белый потолок с маленькими трещинами на штукатурке. Из всего обрушенного на него хаоса ясно было только одно. Проигрыш на межшкольных больше не кажется Араките концом света.

***

Весь следующий день Аракита ощущает себя придурком. Проворочавшись полночи без сна, сотни раз проиграв в памяти сцену клятого поцелуя, он приходит на дополнительный урок в полной уверенности, что его с Шинкаем ждёт максимальная неловкость. Как если бы один застукал другого за чем-то стыдным, как если бы они вдвоём совершили ужасное преступление, в котором никому больше нельзя сознаться. Аракита настолько этого ждёт, что теряется, когда вместо опущенного взгляда Шинкай открыто улыбается и в привычной манере желает ему доброго утра. Он вообще выглядит так, словно накануне ничего не случилось — сидит как обычно перед партой Аракиты, пиджак висит на спинке стула, галстук ослаблен, тетрадь раскрыта, рядом с карандашом неизменный батончик. Шинкай разве что сонный, и подтверждает это прикрытым ладонью зевком. Тоже не спалось, выходит. Совпадение или нет, но Аракита смутно злорадствует. Он падает на свое место, достает учебник и укладывается на него руками, закрыв глаза. Слышно, как Шинкай оборачивается. — Ясутомо. Аракита молчит, ленясь отвечать, боясь, что вопрос будет какой-то каверзный, и он повторяет ещё ласковей: — Ясутомо. — Чего? — У тебя есть ластик? — Нафига? Не тест же. — Мало ли, я не очень аккуратно пишу, когда рассеянный. Нет, значит? — Нет. Как-как, рассеянный? «И только?» подмывает уточнить Аракиту, но тут он слышит голоса Фукутоми, Изумиды и Тодо, который с нескрываемым торжеством тащит за ухо отловленного Манами. Видимо, тот собирался слинять, да не успел. Вошедший в класс учитель, сказав что-то там сперва про межшкольные, раздаёт каждому индивидуальные листы с заданиями. Не особо понятно, почему учитель один, и почему Манами с Изумидой оказались с третьегодками, но Араките не особо охота об этом думать. Он подвигает к себе листок, вчитывается в строчки, и смысл предсказуемо ускользает. Отчасти из-за того, что безумно хочется спать, а ещё из-за того, что смотреть на затылок Шинкая оказывается более увлекательным делом. Аракита замечает упругий завиток на его макушке, а ещё крупные уши, которые Шинкай со второго года усердно прячет. Спереди-то не видно, постарался со своими рыжими лохмами на славу, а вот позади… Лопатки Шинкая под рубашкой напрягаются, когда он сгибается над партой. Аракита вздыхает и пытается сконцентрироваться на математике. Ничего необычного — или отдалённо похожего на необычное — не происходит и потом. Закончив с занятиями, они вместе идут перекусить, хотя по пути Изумиду перехватывают Ашикиба с Куродой, а Манами просто исчезает из поля зрения. В пришкольном магазинчике они покупают онигири и паровые булочки, съедают их, усевшись на скамью снаружи, а потом проводят недолгую тренировку, которая больше похожа на обычную велопрогулку, чем на что-то серьёзное. Шинкай за всё это время никак не даёт понять, что его что-то волнует. Он шутит, жуёт свои батончики, обсуждает межшкольные, и Аракита ловит себя на мысли, что вчерашний вечер ему таки приснился. Кто знает, перенервничал, перевозбудился, с кем не бывает, и значит, вмятиной на шкафчике всё и обошлось. С другой стороны… Реалистичные сны Араките снятся редко. Сны с реальными знакомыми — одноклассниками, сокомандниками, — снятся ещё реже, поэтому сон с поцелуем Шинкая никак не может выйти у Аракиты из головы. Он думает о нём, когда, слиняв от остальных, лежит на любимой крыше и провожает взглядом медленно плывущие облака. Если не сон, и если правда, и если от него действительно ждут ответа… Неужто он, Аракита, и впрямь нравится Шинкаю? Он-то? При свете дня эта мысль кажется ещё глупее, чем ночью. Аракита привык, что люди относятся к нему в одном случае из двух: или боятся, или терпят, — и единственным исключением стала команда Хаконе, где к нему просто нашёлся подход. Что же до «нравиться кому-то»… Шинкай или пошутил, причём неудачно, или оказался ещё страннее, чем ожидалось. Аракита приподнимается, когда слышит, как открывается дверь. — Снова здесь? — выглядывает из-за неё Шинкай. Лёгок на помине. — Дождь сегодня обещали, помнишь? — Чё, правда? — Аракита поднимает взгляд на голубое небо. — А я зонтик взять забыл, вот не свезло. Шинкай подходит к нему с пиджаком в руках, садится рядом. Аракита не возражает, потому что за три года усёк — прогонять бесполезно. Всё равно останется, всё равно молча, да будет торчать тут до последнего непонятно зачем. — Я хотел поговорить с тобой, Ясутомо. — Да уж понятно, что не просто так припёрся. Чего надо? — Насчёт вчерашнего… — Шинкай смотрит на Аракиту. — Я говорил искренне, и теперь хочу, чтобы со мной был искренним ты. — А в нос не хочешь? — отвечает Аракита и прикусывает язык. — Извини, сорвалось. Я не привык к таким разговорам. — Таким это каким? — Сопливым, — хмыкает он. — Чувствую себя как в низкобюджетной дораме. Что ты имеешь в виду? — Я хочу знать, что ты думаешь. О моих чувствах к тебе. — Честно? — Желательно. Аракита чешет затылок. Шинкай ждёт, наблюдая за ним, на лице ни одной негативной эмоции. Наверное, вздумай Аракита послать его к чёрту, оно бы таким же и осталось — Шинкай при нём ещё ни разу не злился и не выходил из себя. Впрочем, Аракита пообещал ответить честно, и проверить его выдержку теперь никак не получится. — Я ничего не чувствую, — говорит он. — В смысле я до сих пор не понимаю, как мы до такого докатились, но это ведь не одно и то же. Ещё думаю, что… Чёрт, вот не мог ты попроще спросить? — Хорошо, давай попроще и постепенно, — кивает Шинкай. — Ясутомо, тебе было противно, когда я тебя поцеловал? — Противно? — Аракита задумывается, вспоминает, какими мягкими и приятными были его губы. — Нет. Непривычно только, но это потому что я и не целовался раньше. — А то, что я, ну, парень? Тебя это не смутило? — Мы не в каменном веке живём, Шинкай, чтоб я о таком не знал. Девчонки в классе вон то и дело томики такой манги читают на переменах, и ничего. Я скорее… Я… — М? — Удивился, что ты поцеловал меня, — после паузы отвечает Аракита, сложив руки на груди. — Я как бы не из тех, кого хочется целовать и вообще рядом видеть, но ты как всегда отличился. И я никак в толк не возьму, почему. — Я уже говорил тебе. Ты себя недооцениваешь. — А когда ты?.. — Наверное, когда мы играли в снежки той зимой, — Шинкай улыбается. — Помнишь? Мы сидели в кафе, когда пошёл снег, и Джуичи вместо домашки предложил пойти повалять дурака. — Фуку-чан тогда молчал сидел, как ты его понимаешь-то, поделись? — Слишком давно его знаю? — он жмёт плечами. — Так вот, мы с тобой играли против Джуичи и Джинпачи, и ты выглядел таким счастливым, когда уворачивался… И потом так смешно ворчал, когда стряхивал снег с волос… Да, наверное, тогда я и понял. Шинкай опускает взгляд, видимо, припомнив тот день. Аракита, в свою очередь, прикусывает губу. — Одуреть можно. А молчал почему так долго? — Думал, пройдёт. Или что ненастоящее оно. Или что ты не поймёшь, а терять тебя как друга я не хочу, — Шинкай смотрит на него. — Ясутомо, ты хотя бы другом моим останешься теперь? Аракита тяжело вздыхает. Признайся ему кто другой — неважно, пацан или девчонка, — он не стал бы ничего слушать, дал бы от ворот поворот без всякого дальнейшего общения, и дело с концом. Однако перед ним Шинкай, который мало того, что прямолинейный, так ещё и явно готов смириться с любым, даже самым жестоким его ответом. Аракита знает — если он сейчас решительно скажет «нет», Шинкай кивнёт, уйдёт и ни разу, ни разу больше к нему не приблизится. Просто потому, что он вот такой, он не станет настаивать, извиняться, просить передумать. Шинкай послушно уйдёт, без того засунув свои чувства куда подальше, а терять лучших друзей, которых и так за всю жизнь раз-два и обчёлся, Аракита не хочет. — Куда я денусь, — говорит он и подталкивает его плечо своим. — Только фокусов больше таких не выкидывай, идёт? Я не хочу, чтобы ты опять… — Я в порядке, не волнуйся, — у Шинкая светлеет лицо. Надо же, Аракита и не замечал, в каком напряжении тот сидел последние несколько минут. — Обещаю, это никак не повлияет на наше общение. Я и не рассчитывал, что ты мне ответишь, так что не особо разочарован. — Чего это? — Ну… Шанс, что я тебе тоже нравлюсь, и что мы начнём встречаться, был всего лишь один к ста, так что, — он улыбается. — Мы всё-таки не в кино, и мы оба парни. Я счастлив, что ты хотя бы воспринял это не в штыки и не вычеркнул меня из своей жизни. — Ты точно в порядке будешь? Аракита всматривается в него. С какой-то стороны Шинкай был почти таким же нечитаемым, как Фукутоми, но Фукутоми хотя бы всегда говорил то, что думал, а тут… Аракита хорошо помнит, как Шинкай ни с того ни с сего заявил об уходе из велоклуба на втором году. Как он до последнего держал историю с Усакичи при себе и варился в переживаниях, никому о них не рассказав. Именно про таких, как Шинкай, говорят, что у них в тихом омуте черти водятся, и исправить это никак нельзя, только принять и держать в уме. По факту, Шинкаю сейчас должно быть как минимум грустно — если он, конечно, и впрямь испытывает что-то к Араките, — и сердце в лучших традициях должно щемить, но выглядит он так, словно никто его только что не отшил. — Да, со мной всё хорошо. Голос ровный, с привычной смешинкой. Возможно, Аракита просто слишком много обо всём думает, и пора бы ему перестать. — Смотри мне, — хмыкает он. — А кто-то ещё знает, что ты по парням? — Не по парням, но по тебе, и нет, никто, — Шинкай лезет в сумку и достаёт оттуда пару банок бепси. — Будешь? — Ага. Что, и Фуку-чан не знает? Шинкай качает головой, вскрывая банку, говорит как бы между делом, что скоро будет профориентационный тест с консультациями комиссии из Токио, и до конца свободного времени они больше эту тему не поднимают.