***
Балбесина@toudou_jinpachi: ヽ(*・ω・)ﾉ Балбесина@toudou_jinpachi: как ваш вечерочек? Рыжий@shinkai_hayato: [фото трех банок бепси на фоне двух тарелок с раменом] Балбесина@toudou_jinpachi: ты опять у Аракиты ночуешь? Балбесина@toudou_jinpachi: и вы опять едите какую-то чудовищную нездоровую химозу?! Рыжий@shinkai_hayato: причём очень вкусную :) хочешь привезу в следующий раз? Балбесина@toudou_jinpachi: (￣︿￣) Балбесина@toudou_jinpachi: нет уж спасибо! лучше я накормлю вас чем-то нормальным! Я@arakita_yasutomo: ой да брось как будто ты никогда быстрорастворимой лапши не ел Я@arakita_yasutomo: готов поспорить что у тебя дома всегда есть одна-две пачки которые ты жрёшь в ночи когда никто не видит Балбесина@toudou_jinpachi: по себе людей не судят, Аракита Балбесина@toudou_jinpachi: и можешь хоть сейчас приехать с обыском Балбесина@toudou_jinpachi: я готов! — А я нет, — Аракита кладёт телефон на стол экраном вниз. — Нафига ты ему фотки кидаешь? Сказал бы, что дома перед теликом торчишь, и дело с концом. — Ну а что? Пусть видит, как мне хорошо, — сидящий напротив Шинкай мешает палочками рамен и зевает. Волосы у него до сих пор не высохли после душа и немного пушатся. — Тем более, тогда он стал бы спрашивать, что я там такое смотрю, и внёс бы очередной свой список рекомендаций. — Да стопудов так бы и было. Ты кстати из них хоть что-нибудь смотрел? Из его этих вечных списков? — Неа, ничего. А ты? — Я на дурака похож, что ли? — Аракита отодвигает пустую тарелку. — А ещё как он узнал, что ты у меня? Ты Фуку-чану говорил? — Мне кажется, он просто увидел количество банок бепси и всё понял, — Шинкай смотрит на него. — Ты боишься, что они сопоставят дважды два? — Не знаю. Я бы на их месте точно подумал, что что-то тут не так. — Тебе кажется, Ясутомо. Джуичи и Джинпачи наоборот нарадоваться не могут, что ты со мной… ещё больше подружился, — он улыбается. — А, кстати. Джуичи просил передать, что на «Бьянки» пора менять покрышки. На случай, если ты не заметил. — А, да? К гонке и поменяю, раз такое дело. Она когда? — В среду. Жду не дождусь погонять с тобой не только… — Эй! — А если серьёзно, — говорит Шинкай, — то ты правда думаешь, что они разорвут с нами связь, если всё узнают? Что они нас не поймут? Аракита молчит. Несколько секунд он покачивает полупустой банкой бепси в воздухе, глядя в стол. — Не в этом дело. То есть в этом, но я не хочу проверять, Шинкай. Я себе-то порой боюсь признаться, что я… что я… — Гей? — Гей, — в отличие от него, Аракита цедит это слово сквозь зубы. — А если мне сложно, то они-то как воспримут? — Почему тебе сложно? — вдруг спрашивает Шинкай. — Тебе со мной плохо? — Да при чём тут плохо или не плохо? Было б плохо, давно бы уже распрощались. — Тогда почему? — Ты серьёзно или прикидываешься? Шинкай, слово «гей» в переводе на нормальный значит «я люблю мужиков», а мы, если ты не заметил, не в Европе. Тут за такое по голове не гладят, тут по ней стучат. В лучшем случае. — Но ты ведь не всех мужиков любишь, Ясутомо, — Шинкай встаёт, огибает стол и приседает перед Аракитой, берёт его за руки. — Меня только. Или ты и это ненормальным считаешь? — Когда люди слышат слово «гей», им плевать, кого ты любишь, а кого нет. Никто не станет разбираться, тебя просто заклеймят и… — Ясутомо. — Чё? — Что-то случилось? Аракита прикусывает щёку изнутри. — Расскажи мне. Я же вижу, что тебя что-то грызёт, ещё с порога заметил. — В моём универе позавчера застукали двух парней, — говорит он, когда выдерживать пристальный взгляд Шинкая становится невозможно. — То ли они, два идиота, дверь в кабинке не закрыли, то ли что, но крик поднялся на всё здание. Понимаешь, наверное, чем закончилось. — Их выгнали? — Шинкай сжимает его руки в своих. — Или хуже? — Я столько презрения даже в свои лучшие годы не видел. Представь себе, как идёшь по коридору и слышишь со всех сторон… Мне-то ладно, Шинкай. Меня и подонком называли, и мразью, и хулиганьём долбаным, и это было справедливо, но едва я подумал, как так будут говорить о тебе… — И? Пусть говорят, мне какая… — Да что значит пусть?! — Аракита стряхивает его руки. — Если всё всплывёт, я справлюсь, а ты? Ты с Усакичи чуть крышей не поехал, а тут всё в разы хуже будет. Как ты этого не понимаешь, башка рыжая? — Во-первых, не факт, что мы проколемся, — Шинкай остаётся настолько невозмутимым, что раздражение Аракиты усиливается. — Во-вторых, мы не в одном с тобой университете, где можно попасться. В-третьих, мы говорили про Джуичи и Джинпачи, и они стопроцентно к нам так не отнесутся. Ты сам это знаешь, Ясутомо. — А соседи? А окружение? А если на нас донесёт кто-нибудь? — Слушай, у тебя начинается паранойя. — А у тебя заканчивается здравый смысл. Чёрт, так и знал, что не надо было тебе ничего рассказывать. Шинкай выпрямляется. — Так может и встречаться со мной не надо было? — от холодка в его голосе Араките становится не по себе. — Почему ты до сих пор со мной, если смириться с этим не можешь? — Да кто ж знал, что мы так долго провстречаемся? — Аракита смотрит на него. — Я всё ждал, когда ты меня бросишь, думал, мы вот-вот разбежимся, но ты так и ошиваешься рядом уже целый год! Он перегнул. Чутьё Аракиты обостряется, он прикусывает язык, но поздно — Шинкай смотрит на него с такой болью, что сердце обдаёт льдом. — То есть я виноват, выходит? Ты со мной встречаешься лишь потому, что это я тебе уйти не даю? — говорит он приглушённо. — Обижать меня не хочешь? — Не… Шинкай, я не то… — Прости, что заставлял тебя со мной встречаться. И что из-за меня тебе приходилось считать себя геем. — Да погоди, не так я… Шинкай разворачивается и выходит на балкон. Аракита через полупрозрачные шторы видит, как он берёт его пачку сигарет с подоконника, как чиркает колёсиком зажигалки, и как у него ничего не выходит. Ругнувшись после нескольких попыток, он швыряет сигарету с балкона и опирается локтями о перила. От вида его сгорбившейся фигуры и опущенной головы, от осознания, насколько он сейчас раним и задет, у Аракиты щемит в груди. Он поднимается, медлит и выходит к нему. Для двоих на узком балконе не так много места. Пользуясь темнотой и поздним часом, когда с улицы уже ничего не видно, Аракита несмело обнимает Шинкая со спины, прячет лицо в его лопатках. — Ты же знаешь, что я не то имел в виду, — говорит он. — А что ты имел в виду? — Мне до сих пор странно, что ты встречаешься со мной. Я бы сам с собой не встречался, если по-честному, но ты… Ты до сих пор тут. Приезжаешь, улыбаешься, целуешь, всё такое… От этого я растерян куда больше, чем от того, что я оказался геем. Понимаешь? — Наверное?.. — Когда я наблюдал за травлей тех парней, я подумал, что на их месте мне было бы всё равно, но потом я представил тебя, и… Мне стало стремно, Хаято. Шинкай разворачивается. Он не обнимает, не льнёт вперёд — только смотрит и ждёт. — Если всё обнаружится… Я уверен, что переживу, но ты… Хаято, ты уверен, что я того стою? Того риска, под который мы оба попадаем? — Ты так редко зовёшь меня по имени, что я растерялся немного, — отвечает Шинкай. — Ясутомо, я люблю тебя не потому, что я гей. Я люблю тебя просто так. За то, что ты есть. Вопрос сейчас в том, любишь ли ты меня, или остаёшься со мной из жалости. Что из этого верно? — А ты можешь выражаться не так… — Могу матом, если хочешь. — Не надо, — Аракита опирается бёдрами о подоконник. — Матом из нас двоих ругаюсь я, а не ты. И вовсе не из жалости я с тобой остаюсь. Совсем нет. — Почему тогда? — Потому что ты мне дорог, дубина, неужели не ясно? — он смотрит на Шинкая. — И переживаю я потому, что за тебя волнуюсь, а не за себя. — Вот как… Слова на «л» так и не скажешь? — Мы не в книжке, чтобы такими фразами швыряться. Тем более… — Аракита отводит взгляд. — Тем более ты и так знаешь, что я да. — Да? — Да, чёрт возьми, — он на ощупь находит пачку и сжимает её. — Ты всё ещё хочешь покурить? Поджечь тебе? Я видел твои потуги с зажигалкой, жалкое зрелище. — Из нас двоих куришь тоже только ты, поэтому нет, я пас. Ясутомо, не надо бояться того, что ещё не случилось. Мы осмотрительны, не позволяем себе ничего лишнего. И я теперь кстати не так слаб, как ты думаешь. — Я не говорил, что ты… — Но намекал. В чём-то ты прав, конечно, Шинкай-второгодка действительно был слабак, но это в прошлом. Единственное, от чего мне будет больно… Ясутомо. — А? — Пошли обратно в комнату? Я замёрз. — А… А, ага, извини. Я-то в тапках, а ты вон в носках одних, точно. Аракита заходит в комнату, но не успевает сделать и пары шагов, как Шинкай обнимает его, прижимает к себе спиной. — Постарайся больше не накручивать себя попусту, идёт? — говорит он тихо. — И если тебя что-то волнует, говори мне сразу. Прямо. — А то что? Ругаться будешь? Шинкай жмётся к нему плотнее, уткнувшись носом в шею, и Араките это кажется вполне достаточным. Он гладит его по замёрзшим ладоням на своем поясе, прикрывает глаза, и боязнь осуждения — неприятия, одиночества, всех связанных с этим проблем, — постепенно отступает. Даже если что-нибудь случится, думает Аракита, он будет не один. С ним будут эти руки, этот запах, этот человек, которого он в глубине души так боится потерять. — Шинкай. — Что? — Да… Ничего. Хорошо просто. Шинкай целует его в висок.***
Учёба в университете даётся Араките легче, чем он ожидал. Не последнюю роль в этом играет Кинджо, который с первого семестра завоевал статус отличника, и Мачимия, которого держит в узде Кана. Они сидят вчетвером на общих потоковых лекциях, вместе ходят на обед и готовятся к семинарам в библиотеке. Аракита не замечает, в какой именно момент это входит у них в привычку, но не возражает, тем более на тренировках велоклуба они тоже ездят бок о бок. Разумеется, за исключением Каны, выбравшей клуб лёгкой атлетики. — И чё она там у тебя? Бегает? — спрашивает Аракита, когда они выходят из его машины и снимают шоссейники с крыши. — Поэтому болеть за нас не поехала? — У неё тоже соревнования на носу. И не в Токио, как у нас, а чёрт знает где, — Мачимия ставит шоссейник на землю. — Так что они сегодня ещё тренируются и завтра выезжают. Да и смотреть на велогонки ей скучно, это ж постоянно передвигаться надо, чтобы всё узнать. Ну либо торчать на финише и ждать, не знаешь, что ли. — Я вот ждал, когда мелочь моя ехала, и ничё, жопа не отпала. — Слышь ты… — У нас сегодня много сильных соперников, — вклинивается Кинджо с присущим ему тактом, хлопает их обоих по спине. Аракита фыркает и ставит машину на сигнализацию. — Вижу команду Кейо, Аоямы… Токай… — Чем перечислять, лучше бы подбодрил, — говорит Мачимия. — Скажи, Аракита. — О, а вон и Мейсо! — машет рукой Кинджо. Это далеко не первая их межуниверситетская гонка, но у Аракиты всё равно пересыхает в горле, когда он видит Фукутоми, Ишигаки и Шинкая в оранжевых джерси. Всем троим оно к лицу, они выглядят серьёзными и взрослыми, совсем как настоящие профессионалы. Впервые увидев их в форме Мейсо, Аракита подумал, что сам выглядел бы в ней полным идиотом. — Привет! — здоровается Шинкай, стоит им подойти ближе. — И вы тут! — А то ты не знал, — жмёт ему руку Аракита. — Или ты бы обрадовался, не увидев меня? — Что ты, Ясутомо, — он улыбается. — Я бы очень расстроился, если бы вы не приехали. — Согласен, — кивает Фукутоми. — Рад, что вы тут. Аракита, ты снова будешь грегари сегодня? — Ага. Жаль только не твоим, Фуку-чан, — ухмыляется Аракита и кладёт ладонь на плечо Кинджо. — Я буду грегари вот у этого клёвого парня, и мы вас снова сделаем, вот увидишь! — О… Вот как, — тянет Шинкай. — Мы с Котаро тоже времени не теряли. — Ко… Ишигаки смущённо машет ладонью, и на долю секунды Аракита его ненавидит. Он ненавидит его самого, его дурацкую зачёсанную назад чёлку, тот факт, что Шинкай тренируется с ним едва ли не каждый день и, может быть, даже наедине. К счастью, запал быстро гаснет, оставив после себя лёгкое раздражение. — Никому в толчок не надо? — спрашивает Аракита миролюбиво. — Пока гонка не началась? — А чё, один боишься? — хихикает Мачимия, за что получает щелбан в лоб. — Ай! — Мне надо, да, — отвечает Шинкай, передаёт Ишигаки руль своего шоссейника. — Мы быстро. Быстро, как же. Втолкнув Шинкая в последнюю кабинку и щёлкнув шпингалетом, Аракита меньше всего на свете думает о том, что им надо ещё куда-то успеть. Шинкай впивается в его рот так, словно они не виделись не три дня, а три месяца. Он пахнет дынными булочками с кофе, джерси наполовину расстёгнуто, и Аракита залезает под него ладонями, ведёт молнию вниз, гладит горячую и гладкую кожу. — Только без следов, — напоминает на ухо Шинкай, хотя смысла в этом нет. — Мой фанклуб меня сожрёт. — Если так и будешь болтать, тебя сожру я, — отвечает Аракита, целует — без следов — в ключицу, проводит языком сперва по одному твёрдому соску, затем по другому. Шинкай сквозь зубы выругивается. — Тише, эй. — Да как… Аракита плотно накрывает ладонью его рот, пока вылизывает сосок, прихватывает его легонько зубами и покусывает ореол, заставляя Шинкая выгнуться. От сбитого дыхания Шинкая ладонь мгновенно становится мокрой, и Аракита вздрагивает, когда по ней тоже, влажно и горячо, проходится язык. — Зараза рыжая, господи… Убрав ладонь, он смазанно целует Шинкая во влажные губы, а затем приседает на корточки и поддевает пальцами края велошортов. Шинкай, видимо, отражает не сразу, и затем на его лице Аракита замечает испуг. — Ясутомо… — Тише, — повторяет низко Аракита, и Шинкай прижимает ладонь ко рту. — Вот так. «Я совсем сдурел, — стучит в мозгу Аракиты, когда он приспускает велошорты и облизывает с двух сторон вставший член. — Говорю одно, а делаю другое, но твою мать…» Мысли путаются, едва он полностью берёт его в рот, закрыв глаза, и Шинкай больно сжимает его волосы пальцами свободной руки. Он весь напряжён, как струна, он явно сдерживает голос и желание толкнуться вперёд, трахнуть его хорошенько в горло, и Аракиту от этого ведёт. — Не рыпайся, — говорит он, на секунду отстранившись, обхватывает ствол рукой, целует и лижет потемневшую головку. Бёдра Шинкая подрагивают; он не двигается, прижимаясь спиной к стенке кабинки, пока Аракита вновь сосёт и мнёт самого себя ладонью через ткань. — Запачкаешься, Ясутомо… — доносится сверху через частое дыхание. — А тебе ещё ехать… — Чёрт… Шинкай прав. Аракита выпрямляется, дрожащими пальцами приспускает собственные велошорты, и Шинкай притягивает его к себе с жадным поцелуем. Он задирает джерси Аракиты выше, не потрудившись его расстегнуть, и Аракита глушит выдох в его шее, когда Шинкай сжимает оба их члена. Хорошо… Хорошо до такой степени, что перед глазами плывёт, а потом в туалет кто-то заходит. Слышны тяжёлые шаги, стук двери соседней кабинки. Они замирают. Араките приходится стиснуть зубы на воротнике чужого джерси, и он не кожей — нутром чувствует, как бьётся сердце Шинкая. Часто-часто, как у загнанного кролика, и у самого Аракиты оно бьётся так же. Если их застукают, виноват будет он. Если появится хоть одно подозрение, если их выследят, едва они выйдут, Аракита никогда себе этого не простит. Он стискивает зубы крепче, так, что едва слышно трещит ткань. Шинкай гладит его по плечу, что несколько утешает, потом кивает на унитаз и показывает на него жестом. Аракита смотрит на него, кивает в ответ и бесшумно встаёт на ободок ногами, горбится, чтобы не торчала макушка. — Эй, — говорит Шинкай, встав перед ним. Несмотря ни на что, его голос звучит расслабленно и слегка виновато. — Приятель, слушай, там бумаги не осталось? — Бумаги? — раздается бас, и Аракита сглатывает. — Ты там чё, обосрался? — Всегда перед гонкой с животом проблемы, — вздыхает Шинкай. — А тут в рулоне мало совсем. Есть или нет? — Хватит? Через низ стенки просовывается крупная рука с тонким рулоном, и Шинкай, наклонившись, забирает его. — Вот спасибо! — Ну ты там это, держись, не знаю. Ладно хоть сейчас, а не на гонке. — Да на самой гонке нормально будет. Может, сейчас отпустит. Удачи, кстати! — Ага. И тебе особенно, чел. Раздается слив воды, повторные шаги, плеск воды из-под крана и стук уже входной двери. Шинкай выдыхает и оборачивается к Араките, ставит несчастный рулон на бачок позади. Улыбается. — Близко было, — шепчет он. — Испугался? — Вот ещё, — мотает головой Аракита, хотя дрожь до сих пор не прошла. Он опускается на пол, обнимает Шинкая и целует его, зарывается пальцами в волосы. — Клёво придумал, рыжий. — Хочешь продолжить? Или… Или. Они оба понимают, думает Аракита, что настроение безнадёжно ушло, что разочарование вместе с паникой и растерянностью осело в них неприятным осадком. И всё же… Он проводит губами по щеке Шинкая, прикрывает глаза. — Если не кончим, плохо будет. Так что… Аракита не договаривает — выдает тихий стон в плечо Шинкая, стоит тому снова накрыть их члены рукой. Теперь он дрочит в жёстком, быстром темпе, пока целует его, и через несколько секунд всё заканчивается. Напряжение спадает, облегчение растекается по телу, и они тяжело дышат, вжавшись друг в друга. — Два вывода, — бормочет Аракита, ещё разок толкнувшись в мокрый и скользкий кулак Шинкая. — Первый — больше никакого секса в публичных местах, даже если сильно хочется. И второй… — Только после гонок, когда все разошлись, — добавляет Шинкай, размазав сперму по его животу. — Я бы ещё и третий добавил. — Да? Какой? Шинкай подцепляет его подбородок и смотрит в глаза. — Никакой безобоснованной ревности. Меня это тоже касается. — Да с тебя, придурок, всё и началось… Они выкидывают в урну туалетную бумагу, тщательно вытеревшись. Перед зеркалом моют руки, приглаживают волосы, изо всех сил стараются выглядеть так, будто ничего и не было. Араките кажется, что всё напрасно, и для остальных они — открытая книга. — Ты придумал, что сказать нашим? — А чё им сказать? — Где мы пропадали так долго? — Ну… Тебя пучило, а я сидел и ждал, вдруг тебе понадобится бумага, — и Аракита невесело усмехается. — У нас, чёрт возьми, даже есть свидетель.***
В тот день на гонке их никто не ловит. Никто не ловит их и после — в лав-отелях, на улице, в квартире Аракиты, где Аракита перестает позволять себе лишнее из-за тонких стен и любопытных соседей. Со стороны они с Шинкаем по-прежнему кажутся не более чем друзьями, и постепенно это начинает выводить из себя. Злить, расстраивать, вызывать горькое и досадное отчаяние. Аракита держится, когда в их компании с девушкой встречается только Мачимия — да и Кана изначально воспринималась больше его дополнением, чем собственно девушкой, — но потом свои первые отношения заводит Кинджо, и система сбивается. Аракита невольно отворачивается, когда видит их объятия или короткие поцелуи на перерывах между лекциями. Он глушит пиво, когда вечером пятницы сидит с ними в идзакае и замечает прикосновения, смешки, шепот на ухо, который обязательно влечёт за собой румянец на щеках. Сопливо, вычурно, «посмотрите-ка, как мы счастливы». Аракита упускает момент, когда задаётся обидным вопросом, почему он не может себе такого позволить. Почему он должен давить в себе импульсивное желание точно так же взять Шинкая за руку, если они идут куда-то вместе, почему сдерживает порыв взъерошить его волосы и обнять на прощание. Араките ведь и не нравятся такие нежности. Он чаще ворчит, чем лезет с романтикой, но теперь выходит, что у него нет и потенциальной возможности это сделать. Ему не прикоснуться, не поцеловать, не показать прилюдно, что вот этот рыжий улыбчивый болван — его и только. И Аракиту это гложет. Гложет куда сильнее, чем он предполагал, и никому из его окружения в этом не признаться. Ни родителям, ни друзьям. Он хочет, правда, как-то раз поделиться всем с Кинджо, когда во время каникул сидит у него дома, с чухаями и болтовней за жизнь, однако в последний момент поджимает хвост. «Опасно, опасно, опасно». Аракита слышит этот сигнал, когда встречается с Шинкаем на выходных, слышит и во снах, после которых просыпается в холодном поту. И ладно бы он видел в них себя, опозоренного и освистанного, но нет. Там всегда Шинкай — избитый, не стоящий на ногах, среди безликих людей, кричащих всего одно отвратительное слово. И Аракита не может ничего, кроме как стоять и смотреть. — Ясутомо, это всего лишь сон. — Вот забраться бы тебе в мою башку и посмотреть, сразу бы по-другому запел. — Хорошо, допустим, — голос Шинкая в трубке звучит устало. — Что ты предлагаешь с этим сделать? — Сделать? — Аракита хмурится, лёжа на диване. — С чем именно? — С ситуацией. Ты боишься, я понял. Как нам с этим справиться? Я, если честно, последнее время немного устаю от этой темы. — А, то есть я тебя уже задолбал, ясно. — Нет, но раз за разом я твержу тебе, что бояться бессмысленно, и ты раз за разом меня не слышишь. Мы не в том мире, и не в той стране, где нам было бы легко. С этим надо или смириться, или… — Или разойтись. — … сбежать, — он замолкает на секунду. — Разойтись? Ты хочешь расстаться? — Не знаю, — Аракита смотрит в потолок. — Иногда это кажется мне единственным способом не свихнуться. Хотя я скорее без тебя свихнусь, чем наоборот. — Ясутомо. Мне приехать? — Какое приехать, среда только. — И что? Не пойдём завтра на пары. Один день можно и пропустить. — Чё, правда? — Аракита ухмыляется. — Ты же самый образцовый студент на своём потоке, и вот так возьмёшь и прогуляешь? — Если ради тебя, то да. Аракита жмурится от острого, нестерпимого желания увидеть Шинкая прямо сейчас. Увидеть, обнять, куснуть в загривок, от чего он весь вздрогнет, а потом рассмеётся. Аракита любит его так сильно, что хочется завыть. — Забей, встретимся в выходные, как и договаривались. И это… — он подбирает слова. — Извини, Шинкай. Меня самого бесит, что не могу выкинуть всё из головы. Я стараюсь. Просто не всегда выходит. — Брось, Ясутомо… Вот бы уехать куда-нибудь, да? — отвечает Шинкай тихо. — Туда, где до нас никому не будет дела. Ты бы поехал со мной? — Например куда? В Лондон, к другу нашего цветочка? — Да хоть и в Лондон. В Штаты. Куда угодно, где на нас не посмотрят косо. — Слишком идеалистичную картинку рисуешь, рыжий. — Почему нет? Выучимся, заработаем денег и уедем, — он улыбается. — Не мы первые и не мы последние. Согласен? — Вот ещё. С тобой, в никуда? — Аракита закрывает глаза, давит ответную невольную улыбку. — Подумаю, ладно. — Мне идти пора. До субботы, значит? Ничего не меняется? — А мы че, не созвонимся завтра? — Созвонимся, просто хотел ещё раз услышать твоё «да, конечно, жду тебя в субботу, милый». — Вали уже, придурок. Шинкай смеётся. Он говорит «я люблю тебя» перед тем, как положить трубку.***
«Я люблю тебя». За год отношений Аракита ещё ни разу не сказал этого Шинкаю. Всегда думал, что не тот момент, не то место или не то состояние, в каком обычно говорят подобные вещи. «Я люблю тебя» у Аракиты подразумевалось — в действиях, в прикосновениях, — но никогда не произносилось вслух, и Шинкай, пожалуй, всё понимал. По крайней мере, он не задавал вопросов, не просил никаких признаний, зато сам сыпал ими едва ли не каждый день. Ещё и совершенно искренне. — Ого. — Нравится? Шинкай осматривает байк, обходит его, заставляя сидящего Аракиту вертеть головой. Люди на широкой запруженной улице идут мимо, никто не обращает на них внимания, что в целом не удивительно — вечером пятницы все хотят или побыстрее попасть домой, или оказаться на долгожданной тусовке. — Очень крутой, — говорит Шинкай. — Где достал? — Да у Мии одноклассник бывший работает в сервисном центре. В универ не пошёл, зато тачки и мотики чинит. Этот вообще задаром отдал. — Прям задаром? — выгибает бровь Шинкай. — Почти новый? Без дурацких наклеек на корпусе и вмятин? — Ладно, ладно… Родители мне помогли немного с баблом, — признается нехотя Аракита. — За успешный семестр. Я так-то скутер хотел, но сказали, что не солидно мне уже на скутере гонять, прикинь. — Но они правы. Ты на байке выглядишь очень… — Круто? — Подходяще, я бы сказал. Мы куда-то поедем? — А. Да, — Аракита кивает. — В одно клёвое место. Сейчас пробки везде, так что на нём быстрее получится. Только у меня шлема второго нет. — Не беда, — Шинкай поправляет рюкзак и садится за Аракитой, ёрзает, устраиваясь удобнее. — Не бежать же в универ за велосипедным. — В велосипедном шлеме на байке… — Никто бы и не заметил, — заверяет Шинкай, обняв его за пояс. Аракита усмехается. — Тогда держись крепче, рыжий, — говорит он и жмёт на газ. Аракита везёт его на Одайбу — туда, куда они оба давненько хотели наведаться, но постоянно мешала то учёба, то тренировки, то элементарная лень. Шинкай прижимается к спине Аракиты, когда они выезжают на мост, и от его ладоней на животе, от его дыхания и безграничного доверия Араките кажется, что они вдвоём противостоят целому миру. Глупая мысль, конечно, он и сам так думает, но улыбается всё равно, радуется, что Шинкай сидит позади и не видит его лица. Он ведь предлагал сбежать, вспоминает Аракита, лавируя в потоке машин. Уехать куда-нибудь, очень далеко, где никому не будет дела до того, что они вместе. Оставить токийские огни позади, вот как сейчас, и гнать до тех пор, пока… пока что? Вряд ли впереди будет что-то определённое, как освещённая набережная Одайбы, которая уже виднеется вдали. Сбежать просто, считает Аракита, если есть, куда сбегать, но в их случае всё иначе. Даже если они и решатся, даже если и сорвутся, совсем не факт, что это будет верным решением — исчезать в никуда, обрывать связи и начинать абсолютно всё с чистого листа. Аракита сжимает крепче руль, когда Шинкай напоминает о себе — сцепляет поудобнее руки на его поясе, словно невзначай касается губами шеи. На скорости не заметно, они оба знают, и Аракита выдыхает. С Шинкаем невозможно, и без него — тоже, бессмысленно отрицать. На Одайбе они находят укромную площадку с видом на море, паркуют байк и устраиваются на дощатой набережной неподалёку. Народу вокруг не так много, в основном пары, которые не хотят расходиться по домам, воздух свежий и прохладный. Аракита вытягивает ноги, опустив их в не остывший песок, опирается на руки и смотрит на яркий, играющий всеми цветами радуги мост. — Крутяк, — выдаёт он вердикт. — Сюда определённо стоило тащиться, скажи. — Конечно. Спасибо, что привёз, — говорит Шинкай. — Сам бы я не собрался, а тут так здорово. — Тут ещё где-то робот этот дурацкий стоит, — Аракита осматривается. — Гандам, или чё-то там, забыл. На выставки его возят постоянно. — Кажется, он и стоит. По крайней мере, точно какая-то меха. — Меха? Да ладно, ты знаешь такие задротские слова? — Юто аниме нравится, вот и знаю. — Ха. Они лениво разговаривают о прочей ерунде, жуют прихваченные Шинкаем бенто в одноразовых пластиковых контейнерах. Аракита рассказывает, как Кинджо спас его задницу на контрольном тесте, как Мачимия внезапно приревновал Кану к её однокурснику, как они все вместе играли в межфакультетский баскетбол и смогли забить пару данков. Шинкай слушает его, периодически кивая и не перебивая. Он вообще умеет слушать и слышать, что важно, и Аракита нет-нет, да ловит себя на том, что говорит с ним одним куда больше, чем со всеми другими вместе взятыми. И это приятно. — В итоге мы проиграли, правда, но пофиг, — Аракита выбрасывает пустой контейнер в урну. — Вкусно было, спасибо. Где брал? — Возле Мейсо открылось новое кафе. Там много всего на вынос готовят, ну я и взял попробовать. Думаю вот, может, на подработку туда устроюсь. — Официантом, что ли? — Почему бы и нет, — Шинкай улыбается. — Платят нормально, кормят бесплатно, живу и учусь в двух шагах. Идеально. — Ну да, ничё так. Официантский прикид тебе пойдёт, — ухмыляется Аракита, и Шинкай, оглядевшись, наклоняется и коротко его целует. — Эй… — Темно уже и никого нет рядом. Не сдержался, — Шинкай целует его снова и садится нормально. — На самом деле… Ты не просто так меня сюда привёз, да? — А? — играет в дурачка Аракита, но с Шинкаем такое не прокатит, слишком проницательный. — Ладно, да, не просто. Знаешь ведь, че за день сегодня. — Догадываюсь, Ясутомо, — у Шинкая такой тёплый голос, что Аракита еле сдерживает порыв повалить его на доски и зацеловать до одури. — Подтвердишь мои предположения? — Ты бы ещё формальней высказался, — он шарит в кармане куртки и протягивает Шинкаю небольшую коробочку. — Тебе. — От кого это, м? — От меня! Тебе, — Аракита отводит взгляд, продолжает тише. — На тупую годовщину, и да, я не хотел этого говорить. — И всё-таки сказал, — дыхание Шинкая согревает его ухо, поцелуй в мочку нежный и едва ощутимый. — Спасибо. Хорошо, что темно, думает Аракита, и не видно, как горят у него уши. — Значит, ты сегодняшний день за годовщину считаешь? — Чего… — Я думал, что завтрашний. Видимо, мы по-разному считали, но это не так важно, — Шинкай лезет в рюкзак, достаёт что-то небольшое и круглое в шуршащей обёртке. — С годовщиной, Ясутомо. Аракита выгибает бровь. — Это че, гачапон? Стащил у Юто вместо нормального подарка? Там покемон какой-нибудь? — Просто открой и посмотри, — улыбается Шинкай. — А потом я открою твой. — «Открой и посмотри», ага, — передразнивает его Аракита и разворачивает бумагу. Внутри действительно оказывается не гачапон. Вместо него Аракита смотрит на увесистый «магический шар» для принятия решений — стоит задать вопрос, потрясти, и в нём всплывёт нужный тебе ответ. Подобные были у девчонок в школе, но чаще всего ими баловались зелёные младшекурсники. Аракита переводит взгляд на Шинкая. — Ты серьёзно? Вот это твой подарок на годовщину? — Ну, ты же до сих пор иногда карандашик бросаешь на тестах, и я подумал, что в других вопросах тебе помощь вселенной тоже не помешает… Не нравится? От мысли, что Шинкай помнил такую мелочь о нём, что он в самом деле переживает за его реакцию, в груди Аракиты теплеет. — Че ж с тобой делать… Я полный придурок, раз мне нравится, да? — Аракита энергично трясёт шар, после чего они склоняются на ним. — Да чёрт! «Абсолютно»! — Так и знал! — Да неправда! — он тыкает хохочущего Шинкая в бок. — Ты его настроил только на положительные ответы, признавайся! — Ничего подобного! — Шинкай уворачивается и накрывает его руку своей. — Спроси что-нибудь, на что ответ обязательно будет «нет»? — Например? — Ну, не знаю, — он смотрит в небо. — Мы покатаемся сегодня на велосипедах? — Че? — Потряси! — У тебя совсем фантазия не работает, видимо, — Аракита всё-таки трясёт шар и моргает. — Ого, а реально, «маловероятно». — Я же сказал, что работает, — Шинкай хлопает его по плечу. — А теперь я твой открываю. — А… — и Аракиту вдруг окатывает паника. — Нет! Стой! — М? — Не открывай! Он резко тянется за коробочкой, которую держит в ладони Шинкай, но тот отводит руку, задирает повыше, и Аракита валится на него в попытках достать. — Шинкай! — Ты что-то не то туда положил? Или после моего сногсшибательного подарка разочаровался в своём? — Нет! — с каждой секундой Аракита краснеет всё больше. — Отдай, говорю! — Неа, — Шинкай ужом выскальзывает из-под него, и Аракита плашмя валится на доски. — Мне теперь так любопытно! — Да чтоб тебя! — тянет он, когда видит, как падает на землю подарочная ленточка. — Я с тобой расстанусь, эй! — Брось, что я там… О. Шинкай замолкает. — Я не знал, что дарят в таких случаях! — огрызается Аракита и отворачивается. — Можешь сказать, что я полный идиот, и я даже не обижусь! Чёрт, так и думал, что надо было посоветоваться с кем-нибудь в интернете… — Дурак ты, Ясутомо. — Да-да, я… чё? Он разворачивается. Шинкай ласково смотрит на него, и весь стыд Аракиты отступает, теряется от понимания, что не особо он и облажался, раз Шинкай не смеётся и вообще до сих пор тут. — Он очень красивый, — говорит Шинкай. — Почему ты выбрал его? — Не знаю. Увидел и подумал, что на тебе бы смотрелось. — Я… Я потом хотел сказать, но раз такое дело, — Шинкай придвигается ближе и снижает голос, так, что Аракиту пробивает дрожь. — Я забронировал нам номер в местном отеле. Когда мы туда придём… ты застегнёшь его на мне?***
В номере отеля далеко не картонные стены, так что Шинкай не сдерживает голос, когда Аракита кусает его в предплечье и ладонью заставляет лечь обратно на спину. От его выдоха, дрожащего и жаркого, у Аракиты сводит низ живота, возбуждение становится почти жгучим. — Вся ночь впереди, куда ты торопишься? — спрашивает Аракита, склонившись над ним. — Или тут почасовая? — Нет, но я уже не могу терпеть. Оно и видно, думает Аракита, пока ведёт губами по его шее к груди, к твёрдым крупным соскам. Шинкай пахнет ментоловым гелем для душа, всё ещё мокрый, и Аракита слизывает воду с его кожи, фыркает, что сам не лучше, и простыни у них теперь совсем сырые. Он целует его в живот, выпрямляется и смотрит, как Шинкай покусывает покрасневшие влажные губы, какой тёмный, поплывший у него от желания взгляд. Фан-клуб за такой вид явно отдал бы все сокровища мира. Шинкай улыбается. — Что? — Ты просил меня застегнуть его на тебе. Пора, не? — О… — он сглатывает, едва заметно дёргается от пробившей его дрожи. — Пожалуй, да. Он кидает Араките коробочку с тумбы. Поймав её, Аракита достаёт тонкий серебряный браслет, расстёгивает и ведёт рукой по правому бедру Шинкая, забрасывает его ногу себе на плечо. — Ясутомо… — А? — Аракита целует его лодыжку. — Чего? Шинкай молчит, и Аракита замечает, как горят у него щёки, как он прикрывает рукой рот в непонятном смущении. Он настолько редко таким бывает, настолько редко показывает хоть что-то кроме спокойствия и самоуверенности, что Аракита жадно смотрит, старается запомнить его всего такого, и сердце затапливает теплом. — Шинкай. Он застёгивает браслет чуть выше щиколотки, оставляет ещё один поцелуй, и Шинкай не успевает опомниться, как со стоном запрокидывает голову от первого толчка. — Ясуто… Ха… Аракита не даёт ему привыкнуть. Перехватив поудобнее его ягодицы, он вбивается в него с рваным, грубоватым темпом, который, он знает, так нравится Шинкаю, и Шинкай тянет вверх руки, хватается ими за изголовье, стонет громче под ритмичный и чёткий звон браслета в сочетании со скрипом кровати. Аракита сходит с ума под эти звуки. Он сходит с ума от Шинкая, от его близости, от того, как он в конце концов притягивает его к себе и смазанно целует, шепчет бессвязно, что хочет больше. И Аракита плавится. Аракита вжимается теснее, словно Шинкай пропадёт куда-то, и его голос — подрагивающий, сорванный, низкий — единственное, что держит его в сознании. «Ясутомо… да… люблю, так сильно люблю». «Я тоже», хочет сказать Аракита, «я тоже люблю, давно, всегда», но так и не говорит, сам не зная, почему.