Осколки

На межсеместровые каникулы Шинкай зовёт Аракиту к себе. Причин отказываться нет — семья Аракиты даже рада, что тот не будет торчать у них полторы недели с мрачным видом, — и так он оказывается в его доме. Он большой, отмечает Аракита, и очень тихий. Здесь нет суеты, к какой он привык после жизни с сёстрами и любимой собакой, нет разбросанных вещей или какого другого беспорядка. Всюду домашние растения в керамических горшках, семейные фотографии, в комнатах пахнет не едой, а кондиционером для белья и лавандовыми саше. Мать Шинкая оказывается приятнейшей женщиной, от которой он унаследовал разрез глаз и рыжеватый цвет волос, и да, она действительно не чистокровная японка. Ещё домой неожиданно приезжает Юто, и вот это напрягает его гораздо больше. — Значит, это вы Аракита-сан? — улыбается Юто, когда жмёт его руку. — Хаято-кун о вас очень много рассказывал. — Да неужели? — поднимает бровь Аракита. — И чего он про меня рассказывал? — Ой, всякое. Например, о том, как вы Куроду-сана взяли под крыло… — Я?! — бросает он взгляд на Шинкая. — Под крыло? — А нет, что ли? Он же твой самый любимый кохай, — посмеивается Шинкай. В руках у него стопка чистых полотенец, которые он несёт в спальни наверху. — И спорим на что угодно, но он тоже тебя своим семпаем назовёт. — Он скорее задницу снова отобьёт, чем такое скажет. Он теперь поди твой семпай, Юто? — Не-а, — мотает головой Юто, не обратив на брата никакого внимания. — Мой семпай это Ашикиба-сан. — Ашикиба? Серьёзно? — Что-то против Ашикибы-сана имеете? — Нет, просто не ожидал, что у такого добродушного пацана такой наглый кохай заведётся, — ухмыляется Аракита. — Чё ещё там в Хаконе происходит? Юто рассказывает, пока поливает растения из небольшой лейки, и Аракита слушает, замечает, что они с Шинкаем в общем-то заметно похожи, как бы Юто ни пытался это отрицать. Одна и та же улыбка, многое сокрыто за фасадом расслабленности, оба друг с другом не до конца откровенны. Шинкай говорил, что Юто его сторонится, но Аракита и не подозревал, что настолько. — Вашими проблемами за километр разит, — говорит он Шинкаю, когда остаётся с ним наедине, в его комнате, где узкие стеллажи забиты книгами, на потолке у стены закреплен турник, а на полу стоят запечатанные коробки с подписями «одежда Х.», «одежда Ю.», «на переработку». — Что между вами стряслось? — Да так. Есть у меня мысль одна, но не уверен, что хочу говорить об этом сейчас, — Шинкай придвигается к нему, пусть их футоны и так уже лежат вплотную. — А когда ещё? Он ж озлобится, и будет у тебя вместо милого младшего братца мелкий хмурый гремлин, тебе оно надо? — Если раскрою ему все карты сейчас, он меня не превзойдёт, — Шинкай заключает Аракиту в объятия. — Хотя по факту он уже, знаешь. Он уже сильнее меня. — Скажешь тоже, — Аракита подавляет зевок, уткнувшись лбом в его грудь. — Ты дверь закрыл? — Конечно. — Ага. Шинкай целует его. Сперва в прикрытые веки, потом в губы — медленно и тягуче. — Будь я девушкой, нас фиг бы оставили одних в комнате. Забавно, да? — Почему ты об этом говоришь? — Просто подумал. Всё было бы совсем иначе, будь мы обычной парой, Шинкай, а так… Приходится шкериться. И молчать. Шинкай долго не отвечает, прижав его к себе. Аракита предположил бы, что он умудрился заснуть, но по дыханию знает, что нет, он всё ещё с ним. — Мне кажется, что Юто догадался и всё про нас понял, — говорит Шинкай. — Только никак этого не показывает. — Да? — моргает Аракита. — Я вроде не почуял ничего неладного. — Он мой брат, Ясутомо, а ты и меня порой раскусить не можешь, — он нехотя кивает. — Могу только сказать, что даже если он и понял, то вряд ли скажет родителям. — Добряк такой? — И добряк тоже. Давай-ка спать. — Погоди, — Аракита поднимает голову. — А ты думал хоть когда-нибудь, что будет, если мы своим… реально возьмём да расскажем? — Думал. Недавно совсем. — И? — Более чем уверен, что мои поймут. Отчасти я ещё и поэтому тебя пригласил, хочу дать им понять, что ты не просто какой-то левый человек в моей жизни, — Шинкай гладит его по щеке. — А ты, Ясутомо? Думал? — Не особо. Не могу представить, как прихожу и… говорю. Как подумаю, так живот крутит. — Ну, я буду с тобой рядом. Если и рассказывать, то вместе. — Всё-то у тебя просто, Шинкай. — М? — Ничего. Аракита жмётся к нему и закрывает глаза.

***

Шинкай не бросал слов на ветер — его семья действительно похожа на ту, где тебя могут понять и принять. Аракита думает об этом, когда за завтраком мать Шинкая буднично спрашивает у Юто, не разлюбил ли он девчачьи маски и не хочет ли он съездить с ней на ярмарку хендмейда послезавтра днём. Юто, разумеется, отнекивается, бурчит что-то вроде «у меня важные дела», но в конечном итоге соглашается, и его ласково щипают за щёку. Маски, чёрт возьми. Аракита спрашивает про них у Шинкая, впрочем, внятного ответа не получает. Собственно, никто из семьи толком и не знает, когда именно всё началось — коллекция масок появилась у Юто словно сама собой, и родители лишь пожали плечами. Наверное, это клёво, кажется Араките, потому что если бы таким странным хобби увлёкся он, его стопроцентно обозвали бы педиком и выставили за дверь. — Ты преувеличиваешь. Шинкай идёт с ним по супермаркету со списком матери в руках. Аракита толкает тележку и нет-нет, а швыряет туда что-то для себя самого вроде мясных чипсов и баночек бепси. — Ваще ни разу не преувеличиваю. Знаешь, чем увлекаются мои сёстры? Одна слушает рок и фанатеет по какой-то древней группе, а вторая втихаря собирает банки от чухаев. — Ого, а она же младше тебя на пару лет? — Ну да, — Аракита кладёт поданную Шинкаем упаковку тофу на дно тележки. — Ей семнадцать. Младшей вон пятнадцать, и она на той неделе свалила в Мадрид на концерт с друзьями. — Вот даёт… У тебя весёлая семья, Ясутомо. — Ага, обхохочешься. В любом случае, если скажу, что хочу каких-то там куколок коллекционировать, на меня посмотрят как на придурка. Шинкай ставит банку консервированных слив рядом с тофу и наклоняется к уху Аракиты. — Коллекционируй обёртки презервативов, — шепчет он, — и вопросов не будет. — Чё?! Шинкай улыбается и как ни в чём не бывало идёт дальше. Сотрудница супермаркета возле стеллажа смотрит на него с интересом, краснеет чуточку и отводит взгляд, наверняка всё услышав. Аракита фыркает. — Зато к твоему хобби не придраться вообще. — А какое у меня хобби? — приподнимает брови Шинкай. — Кроме великов ничего не знаю. — Сердечки чужие разбиваешь и в ус не дуешь. Дай мне пачку арахиса. — А что, ревнуешь? — он передаёт Араките пачку и незаметно гладит ладонь большим пальцем. — Мне приятно. — Да ну тебя. — Я кстати вспоминал наш ночной разговор, — переводит тему Шинкай. — Мы, наверное, не сможем вечно скрывать то, что происходит, согласись? И рано или поздно нам придётся всё сказать. В первую очередь семье. Для начала можно одному Юто. Аракита чуть не наезжает тележкой ему на пятки. — Эй! — Я не собираюсь ничего говорить, тем более твоему братцу, — чеканит Аракита. — Пусть лучше думают, что меня все девушки в округе сторонятся, и дело с концом. — А тебя самого это напрягать не будет? — смотрит на него Шинкай. — Постоянная необходимость прятаться и прятать всё, что с этим связано? Тут ведь не только сам факт. Тут вещи, звонки, эмоции… — Ты кстати отличное место для разговора нашёл, в курсе? — Мне всё равно. Ты и допустить такую вероятность не можешь, да? Что такое произойдёт? — Слушай, Шинкай, тебя не устраивает что-то? — Аракита облокачивается на тележку, прищуривается. — Я не пойму, почему тебе так важно, чтобы все всё знали. — Ясутомо… — А хотя не, понимаю. Ты-то уверен, что всё гладко пройдёт, конечно, ты старший избалованный сын, естественно тебе ничего не будет, ещё и по голове погладят за смелость и доверие. Только вот у меня так не случится. — Давай только без сцен. — Да ты сам меня на эту сцену вынудил, — Аракита отталкивает тележку. Покупатели вокруг смотрят на него с заметным испугом. — Я думал, ты меня понимаешь, Шинкай. И понимаешь, почему я до усрачки этого боюсь… Чего уставились?! От его громкого визгливого голоса покупатели прячут взгляды. Шинкай взгляда не отводит, смотрит прямо и без привычной расслабленности. — Ясутомо, здесь не лучшее место… — Нигде не лучшее место, — бросает Аракита, отворачивается и выходит на улицу. Шинкай за ним не спешит. Наверное, берёт себя в руки и доводит начатое до конца — забирает несчастную тележку, добавляет в неё недостающие продукты, подходит к кассе и ведёт себя как классический благородный рыцарь, ещё и извиняясь за бестактное поведение своего «друга». «Друга». Опять, снова, вечная тема, с которой он в своё время успел побеситься и которую — безуспешно, выходит — так пытался задвинуть подальше. Аракита садится на корточки неподалёку от супермаркета, достаёт из кармана сигареты и закуривает. Прохожие косятся на него с неодобрением, мимо проходит улюлюкнувшая компания, но Аракита чхать хотел. Похожим образом он чувствовал себя в начале старшей школы, когда из-за травмы и потери бейсбола прогуливал уроки, хамил учителям, планировал сбежать и работать на какой-нибудь вшивой автомойке, превратившись для всех в невидимку. Странно, однако в то время реакция семьи ничуть его не волновала. Ну, сбежит, ну, пустит коту под хвост все свои знания, зато будет свободен и определённо прав. Теперь же… Наверное, в этом и есть главный минус взросления, думает мрачно Аракита. Повзрослев, ты уже не можешь взять да позволить себе бунт, от твоих решений зависит гораздо больше, чем раньше. Переворот своей жизни на сто восемьдесят градусов, как ни изворачивайся, будет касаться уже не только тебя самого, но и твоей семьи, друзей… Он смотрит на Шинкая, выходящего из супермаркета с двумя пакетами. Шинкая, которого его семья всегда видела идеальным, на которого возлагает надежды, от которого ждёт верных поступков, женитьбы на хорошей девушке и удачной карьеры. Что они точно не ждут, так это признания в гомосексуальности и отношениях с уродливым тощим пацаном, которого они — какой ужас — ещё и принимали в своём уютном прекрасном доме. Аракита их разочарует, он станет тем, кто лишит их любимого сына стабильного счастливого будущего, и он с силой давит окурок о землю. — Полегче стало? — спрашивает Шинкай, когда Аракита подходит к нему и забирает один из пакетов. — Или лучше… — Лучше вообще ничего не говори. Потом. — Окей. И до самого дома они молчат.

***

Решение расстаться Аракита принимает ближе к концу каникул, когда прощается с Шинкаем на вокзале. Вернувшись из магазина после того некого подобия ссоры, он сделал вид, что всё в порядке, и Шинкай поверил. Может, притворился, что поверил, теперь это было не так важно. В любом случае, остальные несколько дней они провели в полном спокойствии, со вкусной едой, помощью по хозяйству, прогулками допоздна и поцелуями в переулках. Семья Шинкая относилась к нему тепло, даже Юто, казавшийся таким колючим поначалу, присоединился к ним в один из вечеров, когда они смотрели в гостиной какой-то западный фильм про курьера на велике. Араките это было чуждо. Аракита не привык к такой заботе, в отличие от Шинкая, который в ней вырос, и с его стороны будет дико неправильно это разрушить. Лучше он всё разорвёт, пока не слишком поздно, оставит Шинкая в покое и безопасности, где ему самое место. Он встряхивает «магический шар», когда сомневается, и получает «да» в ответ на вопрос, стоит ли ему окончательно уйти. — Ясутомо. — А? Аракита поднимает голову. Сидящий напротив Шинкай улыбается. — Задремал? — Ага, не выспался. К семинару готовился. Он зевает и отпивает молочный коктейль. В кофейне, где они встретились после работы в библиотеке, полным полно студентов, ещё и столик им попался не очень удачный, посреди тесного зала. С момента, когда Аракита решил бросить Шинкая, прошло две недели. За это время он так и не осмелился завести этот разговор, перестал нормально спать и в любимом чате стал писать гораздо реже. — Джуичи всё спрашивает, как ты, — говорит Шинкай, мешая остывший кофе со сливками. — Очень переживает, думает, что стряслось чего. — Было б за чё переживать. Я ж в чате пишу постоянно, как меня всё задолбало. — Последнее время не так уж и постоянно. Плюс он так редко туда заходит, что пропускает половину. — Классика. — Позвонил бы ты ему, поболтал. Или приезжай на нашу гонку послезавтра, поболеешь, — он смотрит на Аракиту. — Или у тебя впрямь случилось что? — С чего ты взял? — Кажется так. Интуитивно. Аракита подпирает голову рукой и смотрит на Шинкая в ответ. Со стороны, приходит ему мысль, это наверняка выглядит так, словно он вот-вот до него докопается, и не дай бог тот ляпнет что-нибудь лишнее. — Ты сегодня вечером занят? — спрашивает Аракита. — Дело есть. — Дело? — сдвигает брови к переносице Шинкай. — Ты ввязался куда-то? — Никуда я не ввязался, ты меня за бестолкового держишь? Просто надо кое о чём поговорить. — Ты меня пугаешь. — Почему? — Когда говорят «нам надо поговорить», это почти всегда плохой знак, — Шинкай вынимает ложку из чашки и кладёт её на блюдце. — Мне начинать бояться? — Нет, — врёт Аракита. — Я хотел обсудить с тобой, чё мне дарить Кинджо. Кто-кто, а ты в подарках шаришь куда лучше Мачимии. — Ммм… Тогда почему не сейчас, а вечером? — Потому что все идеи я написал в тетрадке по истории Японии, чего непонятного? Не держать же мне всё в уме, Шинкай. — Ага… — он с лёгким звоном ставит чашку на стол после неторопливого, смакующего глотка. — Что ж, договорились. Как тренировка клубная закончится, сразу к тебе приеду. С ночевой останусь? — Конечно, — отвечает Аракита, и на мгновение ему становится страшно. Шинкай не поверил. Он знает, чует, что Аракита не договаривает, и всё равно остаётся собой — не требует признаться прямо сейчас, не обижается, даёт необходимое время. Наверное, больше самому себе, чем Араките, ведь не догадаться он тоже не мог. Аракита так сильно хочет всё отменить — свои слова, своё решение, — что позже, на улице, вытягивает сигарету, отходит на выделенный пятачок и закуривает. Шинкай ждёт его поодаль, разговаривая по телефону, и в его голосе совсем не слышно дежурной улыбки.

***

— Значит, ты меня бросаешь. — Не бросаю, а возвращаю всё на круги своя. Давно пора было. В квартире Аракиты тихо, шумит только включённый вентилятор. Шинкай стоит, прислонившись спиной к стене, Аракита сидит на диване и мнёт пальцы, ищет способ сказать всё так, чтобы не было слишком больно. Наверное, бесполезно даже пытаться. — И давно ты решил… вернуть всё на круги своя? — спрашивает Шинкай. — Как мы вернулись в Токио. Так что это не прихоть и не розыгрыш. Я хорошо всё обдумал. — Вот как. Он замолкает, отстранённо смотрит куда-то вперёд. Честно говоря, Аракита ожидал от него другого — негодования, отговорок, эмоциональной вспышки, — но в итоге всё наоборот. Шинкай будто закрывается от него на сотни замков, уходит в себя, переживает самостоятельно глубоко внутри. И Аракиту это режет ещё сильнее. — Я не думал, что мы зайдём настолько далеко, — говорит он. — И ты, скорее всего, не думал тоже. А ведь мы разные, Шинкай. Мы такие разные, что в нашу дружбу и то многие не верят. Что о большем-то говорить? — О чём ты? — Да брось. Ты сам подумай, нафига тебе такой, как я, когда перед тобой открыто столько возможностей. Ты же Шинкай Хаято, забыл? — Аракита усмехается. — Мечта сперва всей Хакогаку, теперь и всего Мейсо в придачу. Если закончишь — а ты закончишь, куда денешься, — тебя где угодно с руками-ногами оторвут, и это важно. — То есть ты это сейчас благородство решил включить? — Чего? — Меня не надо спасать, Ясутомо. На втором году надо было, признаю, но сейчас нет, — Шинкай подходит, садится перед Аракитой на корточки. — Почему ты думаешь, что мне будет лучше без тебя? Думаешь, карьера и стабильность важнее, серьёзно? — Да, — Аракита силой воли заставляет себя не моргнуть. — Можешь сколько угодно пороть свою романтичную чушь, Шинкай, только я не поверю. Мы не в той стране и не в том времени, чтобы она была к месту. Мы живём в обществе, которое только и ждёт козлов отпущения, и мы под них отлично подходим. — А если мы уедем? Я предлагал, помнишь? Ты ещё отмахнулся, сказал, что… — Я и сейчас так скажу. Никуда я не поеду. Тут семья, дом, учёба. Кому мы нужны будем в другом месте? — Боишься? — Не вижу смысла, по крайней мере сейчас. Шинкай, — Аракита берёт его за плечи. — Смирись, окей? Нам надо разойтись. Будем друзьями, как раньше, ага? Так будет правильно. — С каких пор ты хочешь вести себя правильно? Ты же никогда таким не был, Ясутомо. Ты забрал у Джуичи шоссейник, вломился посреди ночи в велоклуб, ещё раньше ты сломал свою биту… — Эй… — Что изменилось? — он кладёт ладони на его колени. — Где Ясутомо, который плевать хотел на нормы? Который шкафчик бил кулаком, нарушал школьные правила ради тренировок? — Комедию тут не ломай, — Аракита хмурится. — Тот я был полным дебилом и безответственной задницей, удивительно, как ты вообще на такого запал. — Ясутомо. — Что «Ясутомо»? Одно дело, когда ты сам за себя, а другое… — он отводит взгляд. — Я не хочу портить наши жизни. Особенно твою. — Она не испор… — Перестань радужные замки строить и пойми, что я прав. Нам нельзя, Шинкай. В глубине души ты это знаешь, так что прекрати. Шинкай молчит, затем беспомощно прячет лицо в его коленях. Обнимает их руками, и Аракита несмело касается его волос. — Значит, конец, да? — глухо спрашивает Шинкай. — Вот так, после полутора лет? — Значит, конец. Прости. Ему плохо. Аракита едва не физически ощущает, как тяжело, как невыносимо Шинкаю мириться с этой новой реальностью, делать этот глупый необходимый выбор, да и сам он чувствует себя не лучше. Кажется, что что-то в нём оборвалось, или наоборот натянулось до предела в тонкую, острую струну. Ему снова, до кома в горле, хочется всё отменить. Сказать, что это была жестокая шутка, что он вовсе не планирует его отпускать, что он с ним ещё надолго, если не навсегда, однако в памяти вновь всплывают последствия, страхи, сложности, и Аракита обнимает его, согнувшись почти пополам. — Ясутомо. — Что? — Будь со мной сегодня, — шепчет Шинкай. — Пожалуйста, ещё раз. Последний. Аракита целует его в макушку.